…Я сижу возле камина, перелистываю книжные страницы. Эрик перебирает нотные листы, испещренные мелкими значками красного цвета. Почему-то из всех чернил он предпочитает красные.
- Вы часто читает месье де Ларошфуко, - говорит Эрик, не отрывая взгляд от нот.
- Он писал о любви, - отвечаю я, и улыбка трогает мои губы.
- Что он мог знать о любви, - усмехается Эрик. Его шутки всегда ироничны, а смех, если и звучит, то очень зло. Не знаю, способен ли он еще смеяться от радости.
- По-видимому, многое, - отвечаю я. - Вот, например: "Любовь правильнее всего сравнить с горячкой: тяжесть и длительность той и другой нимало не зависят от нашей воли". Как правильно и точно…
Эрик пожимает плечами.
- Вы любили? - спрашивает он.
- Не то, чтобы очень… Влюблена, безусловно, была, и не раз. Молоденькой девушке в разгар сезона трудно не быть влюбленной.
- Вы не любили, - почти с торжеством говорит Эрик. - Как вы можете рассуждать о любви?
- А вы можете? - спрашиваю я, закрывая книгу и откидываясь на спинку кресла. Я обнаружила в корзине с продуктами шоколад, а потому с самого обеда нахожусь в благодушном расположении духа. Мне хочется обнять весь мир и вовсе не хочется спорить или вести куртуазные беседы на столь щекотливую тему.
- Я могу говорить о любви. Я любил… Я отпустил ее и умирал от любви… Это была истинная любовь…
- "Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее видел", - вновь обращаюсь я к книге. - Расскажите мне о Кристине. Если хотите, конечно…
- Она… она ангел… прекрасный чистый ангел… и - да, у нее был талант… я подарил ей мою музыку, учил петь, и она пела для меня…
Эрик откладывает в сторону нотные листы, его взгляд затуманен, он смотрит в прошлое. Возможно, Кристина сидела в том самом кресле, в котором сижу теперь я?
- А она… она вас любила? - спрашиваю я со всей бестактностью женщины, испытывающей любопытство.
- Немного… она любила своего Ангела Музыки, которого, как она думала, ей послал отец. А потом…
Она увидела своего ангела без маски, мысленно заканчиваю я фразу. Да, это страшно - развенчанный герой.
Эрик снова берется за ноты, отворачивается к огню.
- "Как естественна и вместе с тем так обманчива вера человека в то, что он любим", - говорю я. - Кристине просто не суждено было вас любить. Что вас объединяло? Музыка, только она. Этого достаточно для влюбленности, но мало для любви…
Бумага, немилосердно комкаемая в руках, жалобно трещит. Я делаю вид, что не замечаю этого. Я хочу вызвать в нем гнев, хочу, чтобы он покинул свою раковину.
- Юное существо, наивное и невинное, что она видела? Оперные подмостки, сцену, лицедейство… Она никогда бы не полюбила вас…
Эрик вдруг оказывается рядом, я не заметила, как он переместился.
- Не смейте так говорить о моей Кристине! - кричит он и наотмашь бьет меня по лицу. Он тяжело дышит, его глаза становятся желтыми.
Щека горит. Я встаю, поправляю шаль, сползшую с плеч. Аккуратно переставляю фигуры с шахматной доски на столик. Еще секунда - и доска ударяется в стену позади Эрика. Он смотрит на стену, переводит взгляд на меня в немом удивлении.
- Если вы еще раз позволите себе подобную выходку, - говорю я любезно, - доска полетит в вашу голову. Спокойной ночи.
И удаляюсь.

Чего я добилась, спрашиваю я себя, печально рассматривая покрасневшую скулу в зеркальце. Вот он перестал сдерживаться. И каков итог? Он ударил меня. Значит, он способен ударить женщину. Его темперамент, эмоциональность способны, возможно, и на большее, в этом я не сомневаюсь. Интересно, он знает вкус крови? Убивал когда-нибудь? И если да, то дОлжно мне бояться его?
В каких потемках блуждает его душа? Какие демоны терзают его? Если случаю было угодно, чтобы я оказалась рядом с ним, может быть, этот случай даст мне возможность помочь ему победить демонов? Я хотела бы стать ему другом… Хватит ли у меня сил не оттолкнуть его? Хватит ли у меня женской мудрости разглядеть в нем то хорошее, что еще сохранилось под заледеневшим панцирем?
Он стал моим мужем, пусть и по принуждению.

Эрик делает вид, что ничего не произошло. Я тоже. Мы встречаемся за завтраком, затем занимаемся каждый своими делами, снова встречаемся за обедом… Перекидываемся словами, старательно избегая встречаться взглядами.
Настает время ежевечерних шахмат. Доска после встречи со стеной тщательно склеена, Эрик расставляет фигуры. Выигрывает первую партию, впрочем, как обычно. Расставляет фигуры вновь.
- Простите, я сегодня устала, - говорю я, поднимаясь. - Давайте отложим до завтра. Спокойной ночи.
Я одариваю Эрика мимолетной улыбкой и покидаю комнату.
Назавтра повторяется то же самое.
И потом тоже.
Эрик провожает меня каждый раз обиженным взглядом. Ведь я "забыла" о поцелуе на ночь.
Но он не извинился за пощечину. А я не сказала, что простила.
…Эрик ловит мою руку, когда я прохожу мимо него, задерживает ее в своих ладонях, поднимается.
- Мария, - говорит он тихо, - я, наверное, виноват… Впредь я… Вы…
- Кажется, вы просите прощения? - я помогаю ему закончить мысль. - Я прощаю вас.
И замолкаю. Мне интересно, что он будет делать дальше. Эрик тоже молчит. Его губы подрагивают, словно он хочет сказать что-то еще, но не решается. Моя рука все еще в его холодных ладонях. В комнате жарко натоплен камин, но ему словно не хватает его тепла. Что может согреть бедняжку?
Мы молчим довольно долго. Я рассматриваю замысловатый узел, которым завязан шейный платок Эрика. Одевается он довольно хорошо, если не сказать, щегольски, рубашки всегда свежие, шейный платок отглажен. Волосы, черные, без седины, он зачесывает назад. Часто меня одолевает любопытство: сколько ему лет, где он родился, настоящее ли это его имя - Эрик…
Пальцами свободной руки я провожу по его подбородку, он вздрагивает от неожиданности.
- Эрик, вы… вы не бреетесь? - спрашиваю я растерянно, только сейчас разглядев гладкую кожу, без обычного для мужчин голубоватого оттенка - свидетельства хорошей работы бритвы. Он тоже касается своего подбородка, словно проверяя, действительно ли там нет растительности, и отвечает:
- Не знаю, к счастью или нет, но своим уродством я избавлен от усов и бороды…
- Наверное, к счастью, ведь вы экономите столько времени по утрам, - замечаю я. - Мой дядюшка носил пышные усы, и около часа ежеутренне тратил на то, чтобы привести их в надлежащий вид.
И мы снова стоим рука в руке и молчим. О чем думает Эрик, неясно, и хотя эмоции зачастую написаны у него на лице, я, буду честна сама с собой, не часто осмеливаюсь смотреть на него прямо. Да, я привыкла к его уродству, но… Мои же мысли порхают с предмета на предмет. Интересно, сам ли Эрик стирает свои рубашки… какая забавная мысль… И где вообще он добывает свой гардероб, добротный, но явно не по размеру? Одежда висит на нем, а не облегает, как подобает. Покупает ее, крадет?.. Он все время сутулится, и при этом все равно намного выше меня… Во мраке подземелий помнит ли он, как светит солнце…
И вдруг в тишине, окутавшей нас, раздается громкий мелодичный перезвон.
- Что это? - спрашиваю я, оглядываясь.
- Это часы. Я занимался усовершенствованием механизма, который позволяет часам звенеть тогда, когда я хочу.
- И сколько сейчас?
- Четверть десятого. Я поставил завод на это время.
- Тогда…, - говорю я, - мне и вправду пора к себе…
- Спокойной ночи, - говорит Эрик и отпускает мои пальцы. Я медлю, потому что мне хочется возобновить ритуал вечернего поцелуя, а с другой стороны я просто не дотянусь, чтобы поцеловать Эрика в лоб, ведь прежде он сидел в кресле. В это время Эрик наклоняется ко мне сам и очень осторожно касается прохладными губами до моего виска.
Похоже, только что родился новый ритуал.
И похоже, мне он нравится.

Я стучусь в его комнату, слышу приглашение войти и открываю дверь. Эрик накидывает на плечи плащ. Уже третий раз за последнюю неделю он оставляет меня в своем жилище, а сам исчезает куда-то почти что на целый день.
Сегодня я намерена помешать его прогулке в одиночестве.
- Куда бы вы ни направлялись, я иду с вами, - решительно говорю я. Эрик качает головой.
- Это невозможно.
- Отчего? Напротив, очень даже возможно. К тому же я больше не могу находиться здесь без дневного света, без воздуха… Я чахну, как цветок, который забыли полить…
Эрик молчит и смотрит на меня.
- Я буду паинькой, - умоляюще складываю я ладони, - вы можете оставить меня на улице и идти по своим делам. А я погуляю одна, загляну к модистке… парфюмеру… А потом мы с вами встретимся и отправимся домой.
- Но вы же говорили, что появляться в Париже вам не следовало бы из-за… из-за нашего мезальянса.
- Появляться в обществе, дома, наносить визиты - вот что не следует делать. Я просто хочу подышать воздухом…
Мои аргументы, кажется, убедили Эрика. Он кивает, и я бегу в свою комнату, чтобы переодеться.
Женщина, которая вынуждена долгое время носить одни и те же платья, у которой заканчиваются кремы и пудра, о, как вынуждена она страдать!
Эрик ждет меня на берегу озера. Я подхожу, и он поворачивается ко мне. Я вскрикиваю от удивления. На Эрике искусно сделанная маска, имитирующая человеческое лицо. Эрик обрел нос!
- Я всегда так хожу по городу, чтобы избежать излишнего внимания, - объясняет он и спрашивает: - Вы испугались?
- Нет, просто было неожиданно, - говорю я и не могу удержаться, чтобы не потрогать картонный нос. Эрик довольно посмеивается.
…Он останавливает для меня карету на улице Скриба, а сам растворяется среди домов. Мы договорились встретиться в полдень возле Оперы.
Первым делом я направляюсь в адвокатскую контору м-е Лаваля.
Месье Лаваль, племянник основателя конторы и его преемник, встречает меня взглядом, полным безмерного удивления.
- Мадам! - восклицает он. - Что за приятная встреча!
Он целует мою руку, усаживает в кресло, велит подать вино и фрукты.
- Это честь для меня, мадам, вновь видеть вас.
- Поверьте, я тоже рада встрече, - говорю я.
- Вы так неожиданно исчезли из Парижа…
- Верно, месье Лаваль. Поверьте, это было вынужденной необходимостью.
Слуга приносит поднос.
- В городе ходят самые невероятные слухи, - говорит Лаваль, разливая шампанское.
Я медлю. Дядюшка всегда учил меня, что своему поверенному и своему доктору следует говорить всю правду. Прежде, чем что-либо сказать, я отпиваю из бокала.
- Я не знаю, что за слухи долетели до вас. Правда в том, что я вышла замуж. - Лаваль кивает. Видимо, именно об этом он и слышал. - Мой брак не совсем… обычен… Буду честна с вами и надеюсь, все, что я расскажу, останется между нами.
- Разумеется, мадам… мадам… э…
- Для вас я по-прежнему мадам де Вернье. Меня принудили вступить в брак, месье Лаваль. Эта гнусная выходка навсегда связала меня с человеком, с которым до этого я никогда не встречалась.
- Мадам, если пожелаете, я могу начать бракоразводный процесс.
- О, я думала об этом, поверьте. Боюсь, что дело мы не выиграем, поскольку нет свидетелей в мою пользу. Священник был подкуплен, а люди, которые меня держали, подтвердят все, что им скажет их хозяин…
- Ну а ваш муж?
Я качаю головой и молчу.
- Что ж, мадам, вы знаете, что я всегда к вашим услугам, - говорит Лаваль.
- Благодарю. Я знаю вас как честного и преданного человека. Окажите мне любезность, пошлите кого-нибудь в "Банкирский дом Жекоба и Жекоба", мне нужны деньги.
И пока секретарь месье Лаваля улаживает денежный вопрос от моего имени, я прошу моего поверенного рассчитать слуг, если они еще не разбежались после таинственного исчезновения хозяйки. Дом пока пусть остается в моей собственности.
…Времени остается не так уж много, особенно для посещения модистки, и я прошу остановить карету возле салона неподалеку от здания Оперы. Мадам Танье соглашается подшить несколько платьев прямо сейчас, ее помощница подает мне кофе, и я рассматриваю новые шляпки, пока идет работа.
- Ах, у мадемуазель высокая грудь, - щебечут маленькие швеи во время примерки, - мадемуазель непременно нужна яркая отделка для жакета…
- Ткань такого цвета восхитительно подходит к домашнему платью, такой свежий оттенок!..
- У мадемуазель такие маленькие ножки, прямо балетные!..
Вспомнив о балете, девушки начинают болтать о том, каких знаменитых балерин они видели, в том числе Сорелли, для которой они имели честь что-то шить "прямо накануне этих ужасных событий!".
- Каких событий? - спрашиваю я.
- Ах, мадемуазель разве не слышала ничего о Призраке и об этих ужасных убийствах в Опере?! Прямо в Опере, да-да, он убивал их всех!
- Призрак? - переспрашиваю я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал. Девушки с молчаливого согласия мадам Танье начинают рассказывать мне о том, что произошло. Они слышали это от хористок, кое-что читали в газетах, кое-что домыслили сами.
- …и все газеты писали о триумфе этой Кристины… она исчезла таинственным образом, а потом нашлась, а потом снова исчезла… говорят, она вышла замуж за Призрака… нет, говорят, она вышла замуж за виконта… он такой страшный, похож на скелет, с лысым черепом, а из глаз полыхает пламя… говорят, он слушал оперы из пятой ложи… ах, это так романтично - быть украденной призраком… еще романтичнее быть помолвленной с виконтом, который получил большое наследство…
От их трескотни у меня начинает болеть голова.
Наконец все переделки готовы.
- Куда доставить платья, мадемуазель? - спрашивает мадам Танье. - И кому послать счет?
Я подавляю желание сказать "Гранд Опера, будьте любезны, а счет оплатит месье Ле Фантом".
- Платья я заберу с собой и счет оплачу сама, - вместо этого говорю я и достаю из ридикюля пачку банкнот.
Карета доставляет меня к Опере.
На ступеньках никого нет. Ветер играет с отклеившимся уголком афиши. Неподалеку у стены устроился клошар, отрешенно отпивающий мелкими глотками какую-то гадость из бутыли.
- Мадам желает домой? - слышу я голос позади себя. В плаще с поднятым воротом, со шляпой, надвинутой на лоб, Эрик ничем не отличается от парижан. Разве что неестественной бледностью лица.
- Мадам желает послушать оперу, - говорю я, передавая коробку с платьями Эрику и беря его под руку.
- Как будет угодно мадам, - кивает мой спутник.

Я разбираю покупки и размышляю над рассказом девушек из салона мадам Танье. Что в нем правда, что вымысел? Я была слишком погружена в пучину собственных забот, чтобы внимательно прислушиваться к слухам, будоражившим город, и напрасно, ведь герой этих слухов теперь спит в соседней комнате. Расскажет ли он мне истинную историю?
За обедом Эрик говорит, что наш визит в оперу придется отложить, поскольку Призрак умер для всего света, и ему нужно некоторое время, чтобы все "устроить". Что именно он намерен "устраивать", я не совсем понимаю, но от спора воздерживаюсь.
Чуть позже Эрик устраивается в гостиной с листом картона и грифельным карандашом. Он что-то быстро-быстро чертит на картоне. Я же позаимствовала из комнаты Кристины коробку с рукоделием.
- Эрик, - окликаю я его, вдевая шелковую нить в иголку, - это правда, что вы убили нескольких человек?
Карандаш замирает в его пальцах. Он медлит с ответом, затем все же произносит:
- Кто вам сказал?
- Не важно. Это правда?
- Да. - Карандаш снова летает по картону.
- Зачем? Они угрожали вам?
- Нет. - Похоже, Эрик не склонен к разговору. Я не настаиваю. Кажется, я боюсь услышать правду.

К вечеру меня одолевает хандра. Яркий солнечный свет, свежий воздух, если воздух Парижа можно назвать свежим, гомон улиц, перестук копыт, голоса, голоса, голоса… Как я отвыкла от этого и как скучала без них! Сырость подземелья пробирает до дрожи, и я теперь понимаю, почему руки Эрика так холодны. Меня тоже коснулись холод и отчужденность жилища.
Я грею вино, добавляю пряности, нахожу в буфете изящную чашку с высокими стенками, пододвигаю кресло как можно ближе к камину и с чашкой в руках усаживаюсь в него с ногами. Эрика нет в доме, вооружившись картоном, испещренным черточками, он ушел на берег озера.
Я пью вино, смотрю на огонь и предаюсь мечтам. Со мной это случается не часто, я не склонна к романтике, ранний брак отучил меня строить воздушные замки. И все же, когда хандра особенно сильна, я начинаю воображать картинки счастливой жизни, какую я могла бы иметь, сложись все по-другому. И что самое удивительное, эти картинки не менялись со времен моего взросления. Красивый дом, любимый и любящий муж, дети… Тепло и уют очага… Мы всегда мечтаем о том, чего нам не хватает. И о том, что у нас могло бы быть, не случись то, что случилось…
Вино остывает. Мои мысли витают где-то в иных сферах, я не замечаю, что вот уже некоторое время Эрик наблюдает за мной, прислонившись к стене. В полумраке его фигура кажется бесформенной и огромной, в глазах отражается огонь камина, а сам он молчит и смотрит на меня неотрывно. Я улыбкой приглашаю его разделить со мной хандру.
- Кажется, это вас я только что встретил где-то между Тегераном и Бомбеем, - говорит он, усаживаясь в кресло напротив. - Вас что-то тревожит?
- С чего вы взяли?
- Вы хмуритесь.
- О, не беспокойтесь. Это всего лишь меланхолия. Она пройдет к утру.
Мы молчим некоторое время. Затем я спрашиваю:
- Эрик… Скажите, почему тогда вы решили не умирать? Ведь вы могли утопиться… повеситься… Есть много способов… Почему?
Он обескуражен вопросом. Качает головой.
- По малодушию, наверное, - говорит он затем. - Будь я один, я бы непременно умер. Но вы… вы так настойчиво пытались накормить меня… вам было меня жалко, признайтесь! Люди редко испытывали жалость ко мне. А вы… вы ухаживали за мной, заботились, как никогда никто до вас не делал. Вы разговаривали со мной. Смотрели на меня… и я был без маски…Ваша жалость дала мне силы продолжать жить. Я всегда мечтал быть как все. Иметь дом, жену… Гулять с ней по выходным… петь ей, развлекать ее…
- Бедняжка, - притворно вздыхаю я, - как мало вам надо для счастья… Ну что же, я ваша жена, мне грустно… как вы намерены развлечь меня?
- Вы любите фокусы? - спрашивает Эрик. - Я знаю несколько.
Он достает откуда-то колоду карт. Карты исчезают и появляются в его руках, летают, меняют цвет. Я забываю о вине, завороженно слежу за его манипуляциями, пытаясь угадать, что произойдет в следующий момент.
- Браво, - говорю я, когда Эрик собирает карты обратно в колоду. - Где вы этому научились?
- У цыган. Я провел с ними несколько лет, когда сбежал из дома, кочевал… они научили меня карточным фокусам, чревовещанию, кое-каким трюкам… Я сбежал и от них в конце концов.
- Почему? - Я забираю колоду из рук Эрика, перебираю карты.
- За деньги я показывал себя на ярмарках. Люди охотно приходили смотреть на "живой труп". Это было утомительно… и малоприбыльно к тому же.
- А почему вы поселились здесь, под Оперой?
- Когда я попал в Париж, искал место, где мог бы жить. Это здание как раз перестраивали после пожара. И я нанялся рабочим. Но на деле был больше, чем рабочий. Можно сказать, я спроектировал это здание от фундамента до Лиры Аполлона. Во время строительства я исследовал подвалы, нашел это озеро… И решил, что лучшего места для своего жилища трудно найти. Здесь меня никто не найдет. Здесь я мог писать музыку и слушать оперы. Я был скрыт здесь от назойливых взглядов.
- Так вы стали призраком, Эрик? - говорю я. Он кивает.
- Это было забавно - наблюдать, как все боятся меня, выполняют распоряжения… как эти болваны управляют моей Оперой…
- Вы зло шутили над ними.
- Мир был зол ко мне.
Эрик расстроен оборотом, который принял разговор. Я тоже расстроена. Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я предлагаю сыграть в карты.
- Мне надоело проигрывать в шахматы, - говорю я, когда Эрик ставит между креслами столик. - Возможно, мне повезет в другой игре?
Но удача не на моей стороне и тут. Эрик с легкостью выигрывает партию за партией. Он считает карты, следит за вылетевшими из игры, угадывает, какие я держу в руке…
- Мне надоело! Будьте же галантны! Дайте мне выиграть хотя бы раз! - умоляюще говорю я. Эрик улыбается.
- Не думаю, что вам понравится, если я поддамся, - отвечает он. - Вы не похожи на человека, который любит легко выигрывать.
- Да, но у вас выиграть невозможно! - восклицаю я. - Все. Будем играть в другое.
И я объясняю правила детской игры, которой забавлялась в детстве. Все, что требуется - по очереди брать из колоды карту и класть на стол рубашкой вниз. Если карта оказывается старше десятки - надо накрывать ее рукой. Тот, чья рука оказывается сверху, проигрывает. Успех зависит от быстроты реакции.
Игра приводит Эрика в восторг. У него азартно блестят глаза.
- Последняя, - говорит он, - и ваш ход.
Я знаю, что это должен быть трефовый король, только он еще не вышел. А потому с легкостью накрываю его ладонью.
- Вы выиграли, - замечает Эрик, накрывая мою ладонь своей ладонью. Она прохладна, и мне вовсе не хочется, чтобы он убирал ее.
Неловкость повисает в воздухе. Я высвобождаюсь.
- Пора спать, - говорю я. - Сегодня был длинный день.
Эрик поднимается, подает мне руку.
Он целует меня в висок, затем я отправляюсь в свою комнату.
Интересно, посещают ли его те же мысли, что и меня? Думает ли он о том, что в браке мужчина и женщина делят постель? Судя по тому, как он представляет свою семейную жизнь, нет.
А я… запертая в подземелье, с целомудренным мужем, чья внешность далека от совершенства, я начинаю забывать жар мужских объятий, сладость поцелуев… радость соития…

<<< Назад    Дальше >>>

В раздел "Фанфики"
На верх страницы