Парижская совсем-не-Сказка,
или Маугли из подземелий.

“Ах, вот и кто меня сможет обогреть?
Ах, вот и кто приготовит ложе?
Где те двери, что открыты для меня?
Кто ждет меня за ними, кто же?..”
Тикки Шельен

Странный, жутенький эскиз. Не жуткий, а именно жутенький. Фантазия больного воображения. Отдельные моменты, выхваченные из смутного ощущения темноты будто бы дрожащим светом свечи. Бессвязный набор образов отходящего ко сну подсознания. Удивительная фантасмагория-гофманиада, именно что сюрреалистическая - над-реальностью… Все пронизывает атмосфера готики - не современной «готичной эстетики», имеющей мало общего с историческим «готическим» стилем, а того самого мрачного и слегка нереального позднего Средневековья, шуршащего в сумерках крысами и чумой, расписывающего стены церквей сценами Пляски Смерти, пылающего кострами инквизиции, приравнивающего публичную казнь к городскому празднику…Фильм рассчитан не на непосредственное восприятие во время просмотра, а на остающееся после него “послевкусие” - образы, которые, отделившись от происходящего на экране, остаются жить где-то в воображении.



Более того, сама художественная ткань произведения затрудняет непосредственное восприятие. Фильм воспринимается трудно и «шершаво». Это вам не экранизация мюзикла, где есть Кристина, есть Призрак, есть Рауль, все они абсолютно понятны и логичны, где все блаженно просто и ясно, выверены все логические связи, «накатаны» все дорожки для восприятия, протоптаны все тропинки, расставлены указатели и «подстелена соломка», дабы зритель, Боже упаси, не свернул с разъезженной колеи куда-нибудь не туда. Все разжевано и подано на «тарелочке с голубой каемочкой». Думать не надо, можно поглощать. Легко и без каких-либо дополнительных усилий. Да, конечно, конкретно в этом фильме имеет место и театральная условность, но вообще-то все попсовое кино (в особенности - американское) построено по принципу «думать не надо, надо хавать». Индустрия кино-«фаст-фуда» сейчас (да и не только сейчас) цветет и пахнет, предоставляя зрителю быстроусвояемую и умеренно вкусную «пищу для ума». Без этого нельзя, разумеется: зритель голоден, он алчет и жаждет; авторское же «сложное» кино - это либо супернавороченный, архисложный десерт, поедая который, восхищаешься не столько вкусом, сколько изобретательностью кондитера, либо «природная экзотика» - сырая рыба, мошки-червячки, какая-нибудь тропическая трава… Ни то, ни другое на голодный желудок (пардон, мозги) зрителю не полезет; ему подавай сначала бутерброды с колбасой, картошку, биг-маки, стакан кока-колы и бутылку пива, и чем усредненнее все это, тем лучше усваивается усредненным восприятием зрителя. А вот потом, насытившись и захотев отведать чего-нибудь «этакого», зритель, быть может, и обратит свое внимание на сложности или экзотику. Это нормально. Но, привыкнув к «хавательному» кино, бывает довольно сложно перестроить голову на что-то не совсем обычное. Поначалу оно воспринимается трудно и «через пень-колоду», и зритель начинает выражать вполне понятное недовольство.

А арджентовский фильм принципиально настроен ПРОТИВ «фаст-фудового» восприятия. Каждый «кусочек» окружен жесткой оболочкой, которую не вдруг разжуешь, и засунут в твердую скорлупку, которую еще нужно разгрызть.



Обратите внимание. Логические связи между отдельными образами/эпизодами специально разорваны; все мотивировки поступков героев остаются за кадром, практически каждая сцена вызывает вопрос: «А почему?», вернее, даже: «А почему именно так?». В фильме полностью отсутствуют выводы, режиссер намеренно устраняется из процесса разъяснения, предоставляя зрителю самому думать, «в чем мораль». Весь фильм построен на образах-знаках; причем каждый из этих образов имеет много различных толкований, ни про одно из которых нельзя с уверенностью сказать: «Да, правильно именно это!». Данная задача - не математическая, и не логическая даже, а алогично-субъективная, то ли имеющая не одно верное решение, то ли не имеющая верных решений вообще. Специально сделано невозможным «гладкое» восприятие «по накатанным рельсам» - зрителя все время подбрасывает на «стыках» и «колдобинах»; например, такими «стыками» являются все вставные «кровавые» моменты, которые своей нарочитой ненатуральностью и неприятностью мешают плавно и линейно воспринимать ткань фильма. Зритель вынужден, как будто бы оказавшись на плохом участке шоссе, «останавливать разгон», «сбавлять скорость», а в совсем уж тяжелых «баррикадных случаях» вообще искать обходные пути. Именно этого режиссер и добивается. Выбить зрителя из закосневших норм восприятия, заставить его «сойти с рельсов» и забыть про стандартную «систему координат», свернуть с протоптанной тропинки и, таким образом, качественно расширить границы воспринимаемой информации. Выйти из рамок традиционной этики и посмотреть на мир совершенно другим, новым взглядом - чтобы, возможно, понять и ощутить его совершенно по-другому.



Как известно нам из изречений младшеклассников, главный положительный персонаж басни “Ворона и лисица” - сыр; а главный отрицательный персонаж “Призрака…” - несомненно, Крысолов, а отнюдь не сам Призрак. Но почему - вот вопрос.



Крысолов есть потому, что есть крысы. А вот крысы-то там - что обозначают? Первая, лежащая на поверхности аллегория - Призрак как исчадие ада, мерзкое порождение темных глубин (а уж подсознания или оперных подземелий - вам решать, дорогие зрители), а крысы - несомненный сопутствующий антураж. Куда ж без них. По такому пути расшифровки решил пойти один из рецензентов, написавший вдохновенное эссе на тему аллегорий в данном фильме. Я его, помнится, цитировала. Так вот - теперь могу сказать: решительно не согласна!.. По мнению рецензента, нам рассказывается здесь история мятущейся человеческой души (Кристина), в которой в равной степени сильны и греховность, и праведность; поначалу поддавшись дьявольскому искушению, она потом все же отвергает соблазны Князя Тьмы (Призрак) и уходит вместе с посланцем Света (Рауль). Вкратце - так. Но.

Но. Почему же в фильме крысы показаны не в виде какой-то темной силы, внушающей отвращение?.. Катящиеся безликие крысиные полчища, омерзительно шуршащие во мраке, у кого хочешь вызовут соответствующую реакцию. Однако в кадре вместо них почему-то с завидной регулярностью оказываются умильные крысиные мордочки, явно что-то высокоинтеллектуально между собой обсуждающие. Да и противостояние крысы-крысоловы явно настраивает зрителя против последних: крысоловки-крысодавки демонстрируются нам с ужасающей тошнотворной подробностью, в то время как трупы, обглоданные крысами, принципиально остаются за кадром. А крысы-альтруистки, которые, самоотверженно рискуя жизнью в подземной реке, спасают плачущего ребенка?.. А искренне нежные ласки Призрака и крыс?.. А неподдельная скорбь на крысиных мордочках в момент гибели их покровителя?.. И так далее.

Так кто же такой этот Призрак? Ключ к разгадке нам дают его собственные реплики. Сначала он говорит: “Я не Призрак! Я - крыса.” Потом, рассказывая Кристине свою историю, он поясняет: “Крысы - мои братья, это моя семья… они взяли меня под свою опеку”. И, заметьте, в его голосе в этот момент звучит не подсердечная злость (дескать, люди меня отвергли - так крысы приютили!), а искренняя любовь. И в какой-то момент вдруг понимаешь: он ведь не «несправедливо отвергнутый» гений, который больше всего мечтает вернуться к людям и иметь возможность «жить, как все». Он вообще не отвергнут. Более того - он вообще НЕ человек.



Я согласна, что в фильме показано противостояние. Но, на мой взгляд, противостояние это - отнюдь не вертикаль “Бог - Человек - Дьявол”; это горизонталь пути “животное - человек - человек одухотворенный”. И в этом триединстве наши симпатии, несомненно, на стороне двух крайностей - соответственно, Животного и Человека одухотворенного. Животное духовно изначально; животное духовно уже потому, что оно животное. Да простят мне такую ересь добрые христиане, - животное обладает духом более совершенным, нежели человек. Духом совершенным - поскольку душевное совершенство есть вещь абсолютно иная, и я не о нем сейчас. Душа - это та самая “горизонталь”. Она, душа, воспринимает мир, чувствует, откликается на его зов, творит, изменяя мир и себя в равной степени. Душа - это квинтэссенция восприятия. Дух же - молчалив, он не здесь, он где-то “там”, он практически неизменен. Дух - это некая ось, проходящая, наверное, словно ось Земли, через Полярную звезду; а, может, и через какую-то другую… я не знаю. И на эту ось словно бы “нанизана” человеческая личность, эта ось является жестким каркасом, позволяющим личности сохранять свою постоянную «форму». Если проводить аналогию с анатомией, то душа - это спинной мозг, регулирующий важнейшие процессы организма; а дух - позвоночник, который не только укрывает и сохраняет нежную нервную ткань, но и является основой скелета - и формы человеческого тела. И, точно так же, как деформация позвоночника приводит к ущемлению спинного мозга, искривление духа неминуемо влечет за собой ущемление души. Душа подвижна и гибка, но из всех животных только человек обучился трудному ремеслу ее совершенствования, животным это не особо-то надо. А вот совершенный дух - во многом привилегия именно “братьев наших меньших”. У них прямота “позвоночника”-“оси” естественна, она не требует от них усилий. Животное не нарушило изначальную связь с миром; оно ощущает себя и мир как одно неразрывное целое, оно не противопоставляет себя миру и не закрывается от него. Животное изначально безгрешно. Ведь люди потеряли свой рай (я в данном случае не про христианские каноны, а про общечеловеческое ощущение) не потому, что совершили грех, а потому, что назвали то, что было ими содеяно, грехом. А звери - нет; и потому они до сих пор обитают в раю. Обитают, что интересно, соседствуя с нами, принужденными искупать свой грех на этой грешной земле. Звучит патетично, я догадываюсь. Но я в своих выводах основываюсь отнюдь не на сентиментальном восхищении буколической идиллией “овечек на лугу”, а информацией, почерпнутой из некоторого (пусть и весьма небольшого) количества книг по этологии, и, самое главное, из личного общения с «братьями нашими меньшими». Кстати, именно к этому “потерянному раю” мы и стремимся, так восхищаясь животными.

Человек одухотворенный нам симпатичен в силу того, что он одухотворен. Он нашел способ связи с миром - уже не на уровне неосознанных инстинктов, а на качественно новом уровне душевной эволюции. Что это?.. Это творчество. Это Вера. Это Любовь, позволяющая понять и почувствовать. Я думаю, каждый найдет какое-то свое определение. Это уже не безгрешность, но праведность.

А вот просто Человек, стоящий посерединке - это типичная ситуация “от ворон отстала и к павам не пристала”. Животную безгрешность он уже потерял, а до человеческой праведности еще не дошел. Мир он уже не ощущает, не чувствует - но еще и не понимает, живет как в потемках, будто Антей, оторванный от Матери-Земли. Трудно ему, муторно - до того муторно, что хочется сорвать на всех злобу. И бродит такой вот “Хомо Сцапиенс” по миру и пытается доказать, что “хорош виноград, да зелен”, что мир ему ну ни капельки не нужен; а чтобы доказательства были не голословны, он объявляет миру войну: осушает моря и обводняет пустыни, истребляет зверей и разводит зоопарки, загрязняет реки и очищает промышленность - в общем, гадит себе же на голову, как только может, причем из чистого упрямства. Или нежелания подумать и почувствовать… И, как это ни грустно признавать, таких “Сцапиенсов” по миру ходит еще слишком много, чтобы мир мог хоть на что-то рассчитывать.



Но вернемся к Призраку. Так кто же он? Призрак - не исчадие ада. Призрак просто не человек, и в этом его главная трагедия - он вынужден жить в человеческом обществе, пусть даже и не соблюдая его законы, будучи зверем в душе. Буквально на днях я, рассказывая человеку об одном мире, упомянула о т.н. Посвященных, призванных быть, грубо говоря, «представителями» или «уполномоченными послами» животных среди людей. Они не являются в полной мере ни теми, ни другими, однако странным образом сочетают несочетаемое. Призрак - из той же оперы (простите за каламбур); он - человек-зверь, крыса-оборотень. И, кроме этого, в нем нет ничего инфернального, да и это «печатью сатаны» не является никоим образом. Его воспитали крысы - и он стал крысой; точно так же как Маугли, воспитанный волками, стал волчонком. Я сейчас не рассматриваю реальную возможность такого события; тут речь идет не о реальных фактах, а об аллегории. Итак, Крысиный Маугли. Человек-Зверь.



Как только мы примем за точку отсчета именно образ «Человек-Зверь», «система координат», в которую мы пытаемся вписать происходящее на экране, кардинально изменится. Поступки Призрака чудовищны с точки зрения человеческой этики и абсурдны с точки зрения человеческой логики; а если убрать слово «человеческий»? Он ведь сам-то себя человеком не считает. И люди для него - настырные, мерзкие существа, жестоко убивающие его ближайших друзей (крыс!), всюду сующие свой нос и никак не желающие оставить его в покое. Так удивительно ли, что он поступает с ними соответственно? Он убивает только тех, кто сам непосредственно «нарывается». Полезли, куда не звали - так не обессудьте, я здесь живу вообще-то… А люди в целом ему глубоко параллельны. Если ему для какой-то цели нужна смерть совершенно посторонних людей, - тех, например, кто имел несчастье сидеть под люстрой, - они умрут. И убийством он это для себя не считает. В факте убийства для нас наиболее чудовищно само ощущение смерти существа одного с нами вида. Смерть существа другого биологического вида воспринимается неизмеримо легче; собственно говоря, факт «убивания» человеком животного убийством мы даже не назовем. Разве трудно (по соображениям этики) убить крысу?.. Нет, так-то, конечно, трудно, мы сытые и добрые, а крыска умильная, чистенькая и домашняя… А если эта тварь грязная, чумную заразу разносит, последнюю корку сперла да еще и за руку при этом тяпнула, сволочь?.. Вот тогда сразу же идет в ход принцип “ну, подумаешь, крыса…” А у Фантома оно всего лишь изменилось на “ну, подумаешь, человек…” Чем поведение арджентовского Призрака менее этично, чем поведение традиционного, мюзикловского?.. Что тот, что другой усердно пытались оградить свое убежище от всяких любопытствующих, только “Ангел Музыки” понастроил хитрых ловушек и зеркальных лабиринтов, а “Крыса” предпочитал управляться собственными руками. Как это чудовищно, скажем мы, убивать людей голыми руками. Но тоже ведь понятно - раз он зверь, а не человек, так на кой, извините, ему оружие, раз когти и зубы есть?.. Конечно, расправляться с врагами посредством ловушек, не марая чистых ручек, гораздо эстетичнее; но суть-то одна. И только люди додумались до такой извращенной вещи, как эстетика смерти/убийства. Людям ведь обязательно надо, чтобы все было красиво… или хоть эффектно, по крайней мере. А животные не думают о том, чтобы убить красиво; их волнует исключительно вопрос практичности. И слава Богу, что не думают… и не считают, что смерть может быть эстетична.

А Призрак… Призрак, как это ни парадоксально звучит… трогателен. И вызывает искреннее сочувствие (не имеющее ничего общего с жалостью). Вдумайтесь - ведь у него нет НИЧЕГО и НИКОГО, кроме его крысиной стаи. Он ничего не просит, ничего не требует; ему нужно лишь одно - чтобы его и его “братьев” оставили в покое. Что характерно - никакого “жалованья в 20 000 франков”, никакого “я научу вас управлять моим театром!”. Единственное, на чем он настаивает - чтобы главную роль отдали его любимице. И то это происходит не сразу.

И какой-то щемящей беззащитностью, теснотой отчаяния и безвыходности пронизаны, если приглядеться, темные просторы его подземных коридоров, на поверку оказывающиеся совсем даже не “просторами” - в лабиринте полно народу, все что-то ищут, подслушивают, подсматривают, ставят ловушки… Кольцо облавы стягивается все туже, нигде не спрятаться, не скрыться. Всепобеждающий “свет” - не солнца, а тусклых фонарей - теснит последние островки тайны и спасительной темноты. Торжество “покорения дикого мира” властно вступает в свои права, не оставляя последнему осколку “небыли” никаких шансов… Он и вправду похож на крысу - на загнанную в угол, затравленную крысу, огрызающуюся из последних сил. Могущество его велико… но оно ничего не стоит. Людям он отвратителен, извечный страх другого, непохожего, неизвестного заставляет их бояться и ненавидеть “чужинца” - так некоторые боятся пауков. Он платит им тем же; он просто последний осколок древней темноты, крыса, которой некуда бежать с тонущего корабля… озлобленный зверь, по какой-то жалкой случайности не утративший способности любить.



Любить. Кого? Распутную девчонку? В образе арджентовской Кристины многим видится воплощение порочности, греховности. Но разве это так? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно постараться понять, что за чувства вообще связывали этих таких непохожих возлюбленных. Оставим пока в стороне Призрака; но вот Кристина-то что в нем нашла? Почему она буквально при их первой встрече уже “тает и расплывается в лужицу” от предчувствия восторга? Такая реакция кажется странноватой, пока не вспоминаешь “двойственную природу” Фантома. Он Зверь; а звери обладают… да-да, и это не тавтология! - животным магнетизмом. Они притягательны своей “настоящестью”, натуральностью среди рафинированно-искусственных людей, своей силой и цельностью духа. Глупо было бы полагать, что Кристине нужны исключительно “плотские радости”; маленькие наивные девочки не влюбляются в “секс-гигантов”, им нужны романтичные рыцари… или, в крайнем случае, опытные соблазнители. А соблазнителем хозяин подземелий уж никак не является, с такой харизмой ему это просто не нужно. Рыцарь из него, правда, тоже несколько странный… Да, Кристина испытывает к Призраку вожделение, с этим спорить не приходится. Но ее вожделение отнюдь не исчерпывается сексуальным желанием, хотя на первый взгляд кажется, что именно удовлетворение этого желания становится кульминационной точкой в отношениях героев. Однако это лишь одна из граней, хотя и очень важная. А влечение это охватывает всю сферу ощущений - это тот самый случай, когда человека хочешь на всех уровнях восприятия. Тебя дурманит его запах, тебя влечет звук его голоса, ты сходишь с ума от его прикосновений… Тебе настоятельно необходимо просто быть с ним рядом - впитывать его «ауру» каждой частичкой тела и души. Это, скорее, можно назвать «духовным вожделением», хотя оно сковывает и дух, и тело. Это именно вожделение, а не любовь; чтобы стать любовью, ему не хватает очень многого - в первую очередь, не духовного, а именно душевного единения, общности восприятия мира, дружбы и взаимоуважения, в конце концов. В данном случае мы не наблюдаем ни того, ни другого, ни третьего - Кристина и Призрак чужды друг другу, но их влечет друг к другу со страшной силой. Кристина просто не смогла сопротивляться такому зову; но, несмотря на всю неприкрытую, бесстыдную чувственность ее влюбленности, ей нужен не только, и не столько секс.

В каждой женщине живет сильнейшее инстинктивное желание побыть самкой; и чем дальше человечество уходит от природы, тем глубже и затаеннее, но в то же время сильнее это желание. Вы укажете мне на современную пропаганду безнравственности, удивитесь, в чем же проблема - и будете неправы, поскольку между «самкой» и «секс-куклой» есть громадная разница. Побыть не вещью, которую использовали для удовлетворения своей похоти и выбросили за ненадобностью; не игрушкой, принужденной безропотно все сносить. А той, за которую будут сражаться в поединках, защищать ценой собственной жизни, трепетно охранять, беречь и возводить в ранг полубожества из-за ее священной способности дарить жизнь. Тут звучит отголосок тоски по древнейшим временам матриархата, когда Женщина была священна. При этом, как это ни странно на первый взгляд, женщина в таком качестве лишена всех прав, кроме права-обязанности любить и быть любимой и права-обязанности рожать и воспитывать детей. Добившись эмансипации, женщины обрели очень многое; но потеряли это исконное древнее право - принадлежать и подчиняться мужчине (заметьте - с радостью подчиняться). Мы сейчас не отдаем себе отчета в этом желании, оно смутно и неоформленно таится где-то глубоко в подсознании. Но когда мы сталкиваемся с возможностью это желание хоть ненадолго реализовать, у некоторых сносит крышу. Не у всех, конечно.

Кристина не смогла устоять против этого желания, Зверь позвал ее - и она пришла. (Кстати, вспомните характерную для очень многих языческих верований гипертрофированную сексуальность этого символа - тотемического Зверя). Но, поскольку она живет в современном человеческом мире и знает другую жизнь, естественно, этой роли ей недостаточно, чтобы быть счастливой, ей нужно так много… а Призрак не сможет ей этого дать; во-первых, он не знает мира и не хочет вообще в нем жить, кроме его подземелий у него нет дома. А во-вторых, самец-Зверь вряд ли сможет рассматривать свою женщину как некое равное ему существо (как бы он ее ни любил!), это уже следующая ступень эволюции. Кристина бы была глубоко несчастна, живя в рабстве (пусть даже добровольном!) у Зверя; она это очень быстро понимает и старается вырваться из плена - плена не Призрака даже, а собственных чувств, с которыми она совладать не может. Как мы видим, она так и не сумела этого сделать, свободу ей подарила только смерть возлюбленного.

Кристина в попытке спастись бросается к Раулю; пусть она его не любит, пусть он совершенно не тот, кто ей нужен, - она понимает это. Но ей необходим человек, способный помочь ей пойти дальше, вырваться из этого заколдованного круга - выйти из него самой у нее не хватает сил. Их нелюбовь с отчетливостью видна в сцене признаний на крыше - даже целуясь, они страшно далеко друг от друга, каждый погружен в себя. Она не столько признается Раулю в любви, сколько просит прощения, как маленький запутавшийся ребенок (разве прирожденная развратница стала бы так делать?..) - она чувствует себя виноватой за силу своих страстей и «темные уголки души», она боится себя и совершенного ею.

А больше всего она боится Призрака. Этот подспудный страх чужого в ней, как и во всяком человеке, очень силен. И, хотя она и испытывает к Призраку сильнейшее влечение, с ним соседствует не менее сильное… отвращение. Она всем существом желает его; но, чтобы прикоснуться к нему, ей приходится себя каждый раз перебарывать, а его прикосновения заставляют ее содрогаться от… страха?.. омерзения?.. желания?.. Это ощущение нельзя очертить одним из этих понятий; оно включает их в себя, однако само по себе является чем-то другим. Вспомните, например, ее слезы и крики, когда Призрак тащит ее в постель после их ссоры. Ее пугает тут отнюдь не сексуальное насилие (в конце концов, она ведь только что спала с ним по доброй воле!), не принуждение и даже не гнев не очень-то адекватного любовника; ее заставляет бояться именно эта его внушающая отвращение «чуждость» - и эта же «чуждость» заставляет ее вожделеть. Ее чувство все время качается между этими двумя противовесами - отвращением и желанием, - и никак не может достичь равновесия.



Поэтому же, кстати, за ней, а не только за Призраком, погналась озверевшая толпа, возглавляемая Крысоловом. «Общественное мнение» осудило ее (естественно, бессознательно; думать и рассуждать ни у кого времени не было) отнюдь не как «шлюху» (в конце концов, она взрослая самостоятельная женщина, и «где, с кем и в какой позе» - ее личное дело; да и вообще - театр, богема, свободные нравы…), и даже не как сообщницу убийцы, а именно как человека, вступившего в противоестественную связь с Чужим - и, соответственно, ставшего таким же чужим, отвратительным и ненавистным. Тут уже налицо дремучая инстинктивная ксенофобия, призванная природой соблюдать чистоту биологического вида (а отношения Кристины и Призрака в глазах всех остальных попадают под статью «зоофилия»!), да и вообще инстинктивный страх перед всем чужим и непонятным.



Удивительно, почему Кристина вообще с ним пошла; обычно нормальные женщины на подсознательном уровне боятся извращенцев (во всех смыслах извращенцев, а особенно - в духовном), инстинктивно понимая, что от них ничего хорошего ждать не приходится. Но, к сожалению, инстинкты притупились, и очень часто они не могут разглядеть чудовище под маской внешне адекватного человека или, наоборот, увидеть в таком вот «дьявольски-привлекательно-страшном» прямой и чистый дух. Конечно, благородным или чистым с человеческой точки зрения Фантома-Крысу не назовешь; но именно как Зверь - он прям и благороден, «искривления духа» в нем нет. А Кристина - наивная маленькая девочка! - смогла все-таки заметить эту «неискаженность». Может быть, как раз в силу своей наивности и неиспорченности. А он и впрямь не обманул ее ожиданий - в самом конце, когда надеяться уже, казалось, было не на что. Его самопожертвование не было для него подвигом - он просто искренне не понимал, как можно поступить иначе. Человеческие подлость и расчетливость ему чужды. Необходимость подвига ему продиктовал отнюдь не рассудок и даже не соображения этики, а именно звериный инстинкт - спасти свою самку, пусть даже ценой собственной жизни.



Он умер; умерла еще одна - одна из последних!.. - сказок древнего мира. То, чего не может быть, сменилось рациональным и дозволенным законами природы - теми самыми, которые написал человек. Еще один уголок старой темноты зальет свет познания и науки. Демонам нашей души не место в человеческом обществе, оно отторгает их, словно инородное тело из раны. В Призраке волей какой-то странной случайности сконцентрировалась вся нелюбовь древней жизни к ее современной противоположности. Из темноты на краткое время вышел Зверь - которого мы боялись и о котором мечтали, - чтобы вновь кануть в эту тьму, теперь уже навсегда. Эта странная сказка, рассказанная ночью, - наверное, о трагедии последней попытки человека быть Зверем, о кратковременном торжестве инстинкта над разумом; но в то же время - о торжестве Духа, той самой «космической оси». Инстинкт и Дух являются противоположностями, полюсами, антагонистами; и, как и все противоположности, смыкаются в точку в кульминации своей «разности» - так как сущность личности не тянется из бесконечности в бесконечность, она закольцована в бесконечность-круг.



И именно из бесконечного движения по кругу, замкнувшего земное и небесное в свою неразрывность, и рождается движение самой жизни. Маятник непрерывно качается от Добра ко Злу, от Небес к Земле, от счастья - к скорби, от надежды - к отчаянью, качается, замыкаясь в круг, и вновь и вновь создавая на «заряженных» полюсах «разницу потенциалов», за счет которой и осуществляется движение - суть вечная противоположность стремящейся к неподвижности энтропии.

На верх страницы