Мне нравится кашемир - мягкая и благородная ткань, согревающая зимними вечерами. Из него сшит элегантный плащ человека, которого я люблю. Мы встретились много лет назад в одном из мрачных переулков заснеженного Парижа. То было ужасное время голода, страданий и отчаяния. Ради куска хлеба когда-то гордые жители столицы готовы были отдать половину своего состояния, изможденные женщины с мутными глазами меняли свою честь на кусок обледеневшей вяленой конины. Повсюду, среди обгоревших домов, развалившихся лачуг и перегороженных баррикадами улиц невидимой дымкой расплывался страх. Мне пришлось тогда не лучше других и я, признаться, думала, что настал последний вечер моей недолгой жизни, однако я ошиблась, потому что судьба преподнесла мне лучший из даров.

Он появился рядом со мной из ниоткуда, будто черные тени в мерцании газового фонаря внезапно слились в единый силуэт. Ни шороха одежд, ни звука шагов, только пульсирующая раздраженная сила, которая, кажется, искажала сам воздух вокруг него, как бывает порой у жаркого костра. Никогда я не видела человека, так походившего на призрака… И заворожено глядя ему вслед, я вдруг поняла, что в густых холодных сумерках растворяется моя последняя надежда на спасенье. Тогда я приняла решение: лучше уж погибнуть от рук этого загадочного незнакомца, чем долго и мучительно умирать под забором.

Я догнала его и отчаянно вцепилась в шелковистую материю его длинного черного плаща. Он немедленно остановился и, обернувшись через плечо, посмотрел на меня. Сверкнули золотом звериные глаза под широкими полями шляпы, и я услышала его тихий удивленный вздох, от которого по спине у меня колючим бисером рассыпались мурашки.

- Bonsoir, mademoiselle!..

И он взял меня с собой. Мы еще долго шли вдоль Сены по грязному тротуару под пристальным взглядом луны. Прикосновения его тонкой чувственной руки обволакивали меня сладостной дремотой и удивительным покоем.

- Жемчужина… Моя жемчужина… - нежно повторял он, а я с невольной гордостью подумала, что любая женщина вселенной без колебаний продала бы свою душу за то, чтобы быть сейчас на моем месте.

С тех пор мы не расставались. Он пригласил меня в свои владения, полные таинственных лабиринтов и смертоносных ловушек, церковной тишины и дьявольской музыки, от которой плакали гранитные стены пещеры. Это была его рукотворная империя, его бездонное сердце, вместившее в себя целый мир, где находилось место жизни и смерти, правде и лжи, волшебным иллюзиям и жестокой реальности, и в котором нежданно появилась я. Он мог сутками напролет играть на своей божественной скрипке, пока душа на кончиках длинных пальцев не разрывалась до крови, он мог неделями топить свою тоску в оглушительном реве органа, а я сидела рядом, очарованная, но безнадежно беспомощная. Иногда я набиралась смелости и сама ласкалась к нему в чудесные минуты покоя.

- Милая моя!.. – смеясь, говорил он тогда, и для меня не было большей радости, чем видеть улыбку, освещавшую черты его несчастного лица…

Часто я капризничала и вытворяла какие-нибудь глупости, чтобы только заставить его лишний раз вспомнить обо мне, чтобы вновь услышать волшебный голос и окунуться в негу его встревоженной заботы. Бывали дни, когда мы вместе отправлялись на прогулку по золотым чертогам Оперы, внезапно появляясь из темноты и также неуловимо исчезая перед застывшими от изумления и ужаса представителями рода человеческого. Было жутко забавно потом слушать красочные россказни юных танцовщиц, хористок, нервных оркестрантов и безмозглых директоров, в большинстве случаев не имевшие с истиной ничего общего. А по вечерам мы возвращались домой, он устало садился в кресло с бархатной обивкой, я устраивалась у него на коленях, и начиналась сказка, неторопливо сплетающаяся из легенд и снов под уютный треск пламени в камине. Он рассказывал мне о дальних странах и далеких временах, когда менестрели слагали гимны о Прекрасной Даме, а роза могла полюбить соловья…

Он нередко баловал меня, находя в этом особое удовольствие, и как-то раз подарил мне настоящее сокровище, украденное когда-то у самого персидского шаха. Россыпь огромных бриллиантов чистейшей огранки, сверкающая, словно звездная радуга, отныне украшала меня. Могу поклясться, что ни одна фаворитка не получала от своего господина такого подарка! А между тем, мне нечем было отплатить ему за ту великую доброту, которой он окружал меня каждое мгновение. Я видела его безумным и сломленным, видела едва живым от морфия и надвигающейся болезни, но, увы, все, что я могла сделать, это лечь рядом с ним, свернувшись калачиком, и молчаливо выслушивать бред его истерзанного разума. Бедный, несчастный Эрик!

- Прости меня, моя дорогая… - шептал он, через некоторое время приходя в себя, а я только преданно смотрела на него своими большими голубыми глазами, которые он сравнивал с индийскими сапфирами, и просила у судьбы хоть каплю милосердия.

Однако, молитвы мои, как бы горячи и искренни они ни были, не были услышаны, потому что наш восхитительный мирок, годами искусно строившийся из хрупких мгновений и странного болезненного покоя, в одночасье разрушила она… Белокурый ангел. Кристина Дааэ.

И все вдруг стало неправильно, все, что раньше было привычным и обыденным, теперь вызывало в нем лишь отвращение и неподдельный ужас. Я помню эти чудовищные пытки, которым он подвергал себя, в надежде избавиться от рокового наваждения. Зеркало… Он ставил перед собой зеркало и часами смотрел на свое отражение без маски, едва не умирая от ненависти к себе, отчаяния и безысходной тоски. Когда я попыталась просто закрыть собой жестокую стеклянную поверхность и прекратить эти бессмысленные истязания, на меня обрушился поток неслыханных до того ругательств. Я стала лишней, у меня появилась соперница – невинная девочка с лицом озерной феи. Но я не собиралась просто так сдаваться. Нет. Та, что заставила его страдать, должна была заслужить право занять мое место!

Проходили недели и месяцы. Он метался от вершин экстаза к безднам мучений, вспоминая о моем существовании лишь тогда, когда ему требовалось рассказать о Ней хоть одной живой душе. И тогда я вынуждена была слушать его бессвязные речи, прерываемые то благодарениями Небесам, то проклятиями. А затем была ревность. Безумная дьявольская ревность, одной ядовитой стрелой поразившая и его, и меня. О, я не знала, что мое сердце способно испытывать такое испепеляющее и беспощадное чувство! Теперь даже когда он работал в своей комнате, а я, как всегда, наблюдала за каждым его движением, мне казалось, что это только обман, что на самом деле он не здесь, со мной, а там, с Ней! Стоит перед ней на коленях, словно перед Богоматерью; содрогаясь от нежности и желания, касается ее пальцев сквозь холодное стекло… Я не могла этого вынести, как и того, во что Эрик превращал труд всей своей жизни - «Торжествующего Дон Жуана». Мне кажется, в его жилах вместо крови кипел чистый морфий. Человек, никогда не знавший любви, извлекал из каких-то невообразимых глубин извращенный сплав грубого вожделения и трепетного благоговения, страсти, тоски, нежности, ревности и всепрощения, искушения и преклонения. Я была близка к тому, чтобы сойти с ума…

А потом он принес ее в наш дом. А потом, подкравшись, она сорвала его маску. Эта сцена будет со мной в последнее мгновение жизни: парализованный болью и унижением Эрик, рыдающая от ужаса Кристина… Охваченная яростью, я собиралась наброситься на эту глупую девчонку и исцарапать в кровь ее хорошенькое личико, но Эрик одним властным движением отстранил меня, и я, как безвольная рабыня подчинилась ему. Как всегда. И тогда я поняла, что мне не победить в этой борьбе. Эрик простит ей все. Эрик любит, значит, надежды нет.

И я смирилась, и стала просто ждать конца. Мы все погибали в этой пьянящей агонии, в глубине души осознавая, что развязка не заставит себя долго ждать. Удивительно, но как только я пришла к этой мысли, все стало намного проще, будто вернулось на привычные места. О Кристине я старалась вообще не вспоминать, хотя это было трудновато, если учесть, что мы почти все время находились в одном доме. Она пару раз пыталась наладить со мной отношения, но я совсем не была расположена заводить с ней дружбу. Странно, но чем дальше, тем чаще я стала ловить на себе ее долгие взгляды с необъяснимым выражением. Особенно это становилось заметно, когда Эрик говорил со мной, как прежде, негромко, ласково, с печальной улыбкой в усталом голосе…

- Моя прекрасная маленькая дама… Как ты могла подумать, что я совсем позабуду о тебе?

Под чувственной скользящей лаской его руки, я прогнулась в бесстыдном экстазе, демонстративно посматривая на Кристину, тихонько следившую за нами. Я уже и забыла, с какой любовью Эрик может обратиться ко мне, какой музыкой отзовутся во всем моем теле неведомые обертоны его неземного голоса! Снова и снова я требовала его внимания, дрожа от наслаждения, когда тонкие пальцы музыканта прослеживали линии моего тела. В конце концов, он рассмеялся и, подхватив меня на руки, вдруг поцеловал. Кристина вспыхнула и сжала кулачки – она отчаянно завидовала мне и ревновала. Да. Пусть мне никогда не выиграть в этой борьбе, но уже никогда и не проиграть.

Что теперь говорить об этом? Все кончено. Я слышу, как часы в другом конце нашего разгромленного дома отсчитывают последние мгновения жизни Эрика. Кристина стоит на коленях у изголовья кровати, вцепившись в его бесчувственную руку, как утопающий за соломинку, и слезы без всхлипов и рыданий безостановочно катятся из ее потускневших васильковых глаз… А я, как и много лет назад, лежу у него на груди, сквозь тонкий шелк сорочки пытаясь расслышать ритм слабеющего с каждым ударом сердца, и закрываю глаза, чтобы в эти последние мгновения дышать в унисон с человеком, которого я любила. С человеком, которого любила я, кошка, родившаяся женщиной. Женщина, родившаяся кошкой.

Мне нравится свет. Он напоминает мне о твоей улыбке.

Мне нравится ветер. В нем я слышу музыку твоей души.

Мне нравится снег. Он готовит мне скорую встречу с тобой.

Мне нравится кашемир. В нем прикосновение твоей любви...

В раздел "Фанфики"
На верх страницы