Пробудился дракон и поднял
Янтари грозовых зрачков,
Первый раз он взглянул сегодня
После сна десяти веков.
И ему не казалось светлым
Солнце, юное для людей,
Был как будто засыпан пеплом
Жар пылавших в море огней.
Но иная радость глубоко
В сердце зрела, как сладкий плод.
Он почуял веянье рока,
Милой смерти неслышный лет.
Говор моря и ветер южный
Заводили песню одну:
- Ты простишься с землей ненужной
И уйдешь домой, в тишину.
О твое усталое тело
Притупила жизнь острие,
Губы смерти нежны, и бело
Молодое лицо ее.

Н. Гумилев. «Дракон»

1.

Шаги. Черт возьми, кого это несет нелегкое?.. Впрочем, мне все равно. Я жду только одну гостью, но она приходит беззвучно, скользит пустынной змеей по раскаленному песку. Капризная своенравная дама, для которой я всегда был галантным кавалером. О, да! Изысканные ухаживания, достойные опытного любовника. Кому, как не мне, знать ее дурные привычки и скверный характер! Кому, как не мне, знать ее в лицо… И вот теперь она, наконец, ответила мне взаимностью… Торжествуй, Дон Жуан!

Холодно. Очень холодно. С чего бы вдруг? Разве я не просидел без малого двадцать лет на берегу этого Коцита? Двадцать лет… Проклятье! Крысиная возня закончилась тем, что одна из тварей рухнула на нижний мануал органа. Прекрасный инструмент… За что ему такая участь? Идеальная регистровка взвыла, как стая голодных шакалов. В прежнее время все нутро моего отвратительного тела содрогнулось бы от такого отчаянного вопля, но теперь – плевать. Я просто ничего не чувствую. А разве может быть иначе? Чувства – прерогатива представителей рода человеческого. Чудовища и ангелы к таковым не относятся. Даже если чудовище осмеливается стать ангелом, чтобы превратиться в человека. Господи… Что за бред лезет ко мне в голову! Какой из тебя, к дьяволу, ангел, старый идиот!..

Скрипит паркет под знакомой торопливой поступью, с ржавым скрежетом приотворяется дверь, обитая восхитительным черным бархатом… Потревоженные всем этим крысы, спасаются бегством по этажам клавиатур, затхлый воздух готов разорваться от звериного рева оскверненного инструмента, и открывшаяся было дверь резко захлопывается. Подумать только, а ведь когда-то благородный дарога Мазендарана не боялся ничего… даже Эрика. И все-таки, ты заходишь, бедный дурачок, приподнимаешь тусклый фонарь и смотришь на мой гроб. О, это чудесный гроб, поверь мне! Я успел обжить его за эти годы, так что теперь он нисколько не хуже, чем пуховая перина для любого обычного буржуа. Только не надо такого страдальческого выражения в покрасневших глазах… Не надо, дарога, не смотри на меня так, я этого не вынесу…

- Ты ведь не умер, Эрик?.. – вдруг слышу я нелепый вопрос и замечаю предательскую дрожь в вечно взволнованном голосе из далекого прошлого. – Ты не можешь так просто умереть. Это… Этого просто не может быть…

Ха! «Не могу просто так умереть»? Отлично! По-твоему, я и умереть не могу, как все? Мне что, нужно погибнуть каким-нибудь извращенным способом? Думаешь, я лежу здесь, не в состоянии двинуть даже пальцем, от скуки, для твоего развлечения?!
- Эрик, пожалуйста, ответь мне…

Это уже чересчур. Бывший начальник тайной полиции лепечет, как пятилетний ребенок. Только вот сходить с ума не надо… Хватит с меня и одного сумасшедшего. Похоже, и правда придется попытаться выдавить из себя хоть один звук, только вот как это сделать, если горло будто залито свинцом?..

Видимо, на какое-то время я отключился, потому что очнулся от осторожного прикосновения горячих пальцев, охвативших мое ледяное запястье, чтобы нащупать слабый намек на биение пульса. Милый мой дарога, разве ты забыл, что у меня нет сердца? Когда-то давно я различал его нервный ритм в груди, но потом… Потом я отдал его. Мое уродливое истерзанное сердце, обливающееся собственной кровью от боли, любви и нежности. Я отдал его Ей просто так, ничего не требуя взамен. И Она приняла мой глупый подарок, дарога… И это величайшее счастье! Хотя, видит Бог, я мог бы положить к Ее ногам весь мир… Ах, Кристина…Кристина…

- Кристина…

Я выдохнул это священное имя так, что сам едва расслышал, и тут же к связкам сгустком подкатила боль, взорвавшаяся сиплым кашлем.

- О, Аллах!.. Эрик… Я знал!

Черт тебя побери, дарога! Не подходи ко мне! Уходи… У меня нет сил на тебя… Просто уйди и дай умереть. Не прикасайся ко мне! Помнишь, что было вышито золотой нитью на великолепном алом одеянии? Помнишь Красную Смерть?..

- Выпей. Выпей немедленно, - жестко приказываешь ты, приподнимая меня за костлявые плечи, и поднося стальную фляжку с каким-то отвратительным по запаху пойлом. Почти как в старые времена.

Только попробуй! Только посмей притронуться к маске!

- Что это за дрянь?..

- Один из твоих цыганских эликсиров. Ты сам когда-то научил меня его готовить.

- Убирайся, дарога…

- Я не позволю тебе умереть.

Боже мой… Ты что, оглох, несчастный упрямец? Никто и никогда не осмеливался перечить мне, приказы Эрика не обсуждаются! А это был приказ! Чего ты добиваешься? Зачем опять вытаскиваешь мертвеца из могилы? Спасать Эрику жизнь – крайне сомнительное благодеяние, ничем хорошим это, как правило, не заканчивается, и тебе давно пора было усвоить эту простую истину.

- У тебя хватит сил поднять руку?

- Если ты не оставишь меня в покое, клянусь, у меня хватит сил свернуть тебе шею!
Это, конечно, навряд ли… Теперь я даже говорю с трудом. Мог ли я представить себе, что однажды настанет час, когда даже мое единственное сокровище, мой голос, перестанет повиноваться мне, превратившись в жалкий хрип?.. А ты помнишь, дарога, как пели каменные пасти на стенах Мазендаранского дворца? Помнишь, как под темными сводами, в мерцании лампад за дымкой прозрачного шелка сплеталось кружево мелодий, и время останавливалось, чтобы послушать, и ветер ласкался в них, как в морских волнах. Лунный свет трепетал под чарами музыки, а потом… Потом он обратился в сияние – ослепительное, сверкающее, неземное. И тогда я увидел ангела. Тогда я увидел Ее! Безмятежный профиль Мадонны. Искрящиеся солнцем локоны… Ах! Если бы ты знал, какое наслаждение дарила мне их случайная, мимолетная нежность! Небеса должны завидовать волшебной лазурной глубине Ее глаз. Если бы ты знал, как Она смотрела на меня там, за зеркалом, когда протягивала руки навстречу своему бестелесному бесстрастному ангелу… А ведь я почти поверил...

- Эрик… Ты слышишь меня?.. Эрик…

Не перебивай меня, дарога! Я ведь знаю, какой властью обладает над тобой мой голос, бедный дурачок… над тобой, как и над всеми прочими. Даже над Ней! Так было всегда и повсюду, куда бы ни приводила меня неутолимая жажда красоты: от цыганского костра до промозглых подземелий, от заснеженных просторов России до туманной долины Красной реки, где среди малахитовых скал когда-то впервые ответило эхо смертоносной песне Сирены.


2.

Между прочим, ты уже имел честь познакомиться с ней, причем не так давно. И, признаюсь, твое восторженное любопытство тогда очень мне польстило. Элементарный фокус тонкинских пиратов, который пришлось лишь немного усовершенствовать… Мне было, кажется, чуть больше двадцати, когда «Наполеон», довольно изящный линейный корабль с тремя стройными мачтами, присоединился к своим товарищам по несчастью, без всякой конкретной цели стоявшим на якоре у берегов Аннамской империи уже который месяц. Какого черта меня понесло в это осиное гнездо, я и сам не понимаю… К тому времени у меня за плечами осталась Европа, покоренная незамысловатыми «чудесами» Живого трупа и пара лет в горах Пенджаба, где служители Кали поделились со мной кое-чем из своих секретов. Я всегда был слишком импульсивен и… заметен, чтобы долгое время оставаться на одном месте. Юношеская озлобленная горячность подгоняла цыганским кнутом, терять было нечего, и я снова пускался в какую-нибудь безумную авантюру, тщетно пытаясь стереть из памяти вчерашний день, полный такой же боли, тоски и ненависти, как и день грядущий. Добравшись до Калькутты, я выбрал наиболее приличное на вид судно, которым оказался военный корабль моих соотечественников, незаметно пробрался на борт и устроился, надо сказать, с большим комфортом. Согласись, дарога, было бы очень глупо не воспользоваться благами цивилизации, если команда, измученная долгим паломничеством на край света, во главе с офицерами и капитаном, с младенческой наивностью верила в проклятия, приметы и всевозможные знамения. О, это было очень веселое путешествие! Я развлекался, как хотел, часто доводя своих несчастных марионеток до суеверного ужаса, а порой вознаграждая их какой-нибудь приятной неожиданностью, вроде внезапного появления давно потерянных вещей и тому подобной мелочи. Все это было тем более забавно, что еще в детстве, в Штутгарте, где останавливался для очередного выступления взрастивший меня табор, я стащил из одной книжной лавки альманах мрачных сказок Вильгельма Гауфа. Конечно, изначально меня привлекли прекрасные гравюры, украшавшие книгу, от которых веяло то фантастическим покоем домашнего очага, то жуткой реальностью моих собственных фантазий, но вскоре я уже зачитывался мистическими рассказами, мечтая разыскать колдуна Кашнура и, выпросив секретный порошок, превратиться в аиста, подобно багдадскому калифу… Увы, я слишком скоро убедился, что ни заветное «Мутабор!», никакие другие заклинания, не способны избавить меня от уродливой оболочки. Зато детские впечатления об ужасах турецкого корабля-призрака вспыхнули в моем мозгу новыми красками, только теперь я сам с азартом создавал легенду. Как ты понимаешь, дарога, скучать мне было некогда, и когда долгий путь по морским просторам подошел к концу, я даже ощутил смутное сожаление.

Воспользовавшись тем, что экипаж «Наполеона» почти в полном составе, едва завидев на горизонте зубчатые скалы халонгской бухты, пустился в безудержное ликование на нижней палубе, я выбрался из своего укрытия и полной грудью вдохнул пьянящий соленый воздух. Глухо гремели снасти, с пенным шипением плескались у бортов прозрачные волны, ветер гудел в тугих парусах и одним непредсказуемым порывом нагло сорвал мою шляпу. Россыпь причудливых скал вдалеке, легкая туманная пелена, пронзенная иголками мачт… Никогда мне еще не приходилось видеть ничего подобного, от безграничной, безмерной свободы, внезапно открывшейся мне, кружилась голова и замирало сердце. Ловко забравшись прямо на бушприт, я представил себя не то греческим Посейдоном, не то бессмертным дьяволом из матросских баек. Плотный шелк маски быстро вымок от брызг, и мне пришлось снять ее… Наверное то, что я испытал тогда, можно назвать счастьем! Это было похоже на взрыв. Да-да, как бы банально это ни звучало! Прикосновение диких стихий к обнаженной коже поразило меня, удивительная музыка мощным потоком захлестнула разум, казалось, весь мир, преобразившись, разорвал сковывавшие его цепи и распахнул настежь двери в другую, недоступную, неведомую прежде жизнь. Стремительной черной тенью летел я над морской бездной, торжествующий, почти всесильный… Я был очень молод тогда, дарога. Видишь ли, когда тебе нет еще и двадцати пяти, так легко лгать самому себе, и безоговорочно, с восторгом верить в эту ложь.
Я намерено задержался на какую-то долю секунды, чтобы старший помощник капитана, едва простившийся с юностью офицер с вечно презрительной гримасой на смазливой физиономии, смог заметить зловещую темную фигуру невероятным образом балансирующую на носу гордости имперского флота. Конечно, через мгновение, я уже благополучно растворился в воздухе и имел удовольствие наблюдать, как невозмутимый скептик побледнел, выругался самыми крепкими выражениями флотского лексикона и перекрестился. В тот день, дарога, у меня было чертовски хорошее настроение, и я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться прямо у него над головой с реи на фок-мачте.

- Die Frist ist um, und abermals verstrichen sind sieben Jahr'. Voll überdruß wirft mich das Meer ans Land . . . Ha, Stolzer Ozean! In kurzer Frist sollst du mich wieder tragen! – в довершении спектакля замогильным тоном пропела складная подзорная труба в его руках. Уж не знаю, слышал ли этот молодчик когда-нибудь романтическое творение Вагнера, но необходимый эффект был достигнут. Никогда еще мрачный монолог Голландца не звучал в таких колоритных декорациях! По правде говоря, оглушительное убожество немецкого «гения» не вызывало во мне ничего, кроме раздражения, но сюжет… Сюжет неплох. Тогда, 2 января 1843 года, после шумной премьеры в Дрезденской опере я выбрал себе имя. Эрик. Понимаешь, чтоб было смешнее… Словно за именем благородного охотника могли скрыться ужасные черты вечного скитальца.

Однако я отвлекся. На протяжении пути от Калькутты до Халонга у меня было достаточно времени и возможностей, чтобы изучить всю документацию, беспечно разложенную командным составом прямо на столах в капитанской каюте. Из нее я узнал о колониальных амбициях Франции, вступившей в отчаянную конкуренцию с Великобританией за господство на территории Индокитая. Политикам в очередной раз стало скучно, и вот уже громада под тремя мачтами, с новейшими паровыми двигателями и сотней пушек на бортах несется неведомо куда, дабы поддержать христианских миссионеров в борьбе с возмутительным язычеством протектората. Итак, по сути, я, сам того не желая, прибыл на войну. И это при том, что моей главнейшей целью было поскорее забыть о десятках жертв пенджабской удавки. Видимо, Провидение решило, что на мою долю еще недостаточно смертей. Просвещенная цивилизация намеревалась вонзиться своими стальными челюстями в девственную плоть древней земли. Сломать, унизить, разрушить, уничтожить все непривычное и непонятное. А как же иначе! Семнадцать северных провинций, известных под общим наименованием «Тонкин», стали настоящим яблоком раздора между Китаем, Сиамом и двумя европейскими титанами. Нет, если кому-то невтерпеж перерезать друг другу глотки – пожалуйста, ради бога, но превращать элегантные пагоды в казармы, общинные дома с золотыми статуями Будды – в авгиевы конюшни, а многовековыми манускриптами разводить костры… Это просто варварство.

- Эрик, пожалуйста…

Ты опять перебиваешь меня, дарога? Это не очень-то вежливо с твоей стороны. Помнится, я терпеливо выслушивал идиотские проповеди о правилах придворного этикета и ежевечерние морали. Теперь твоя очередь помолчать!

Халонгская бухта, одно из самых красивых мест на Земле (а я повидал немало на своем веку, поэтому могу судить объективно), имела два больших недостатка – французские поселения на берегу и императорский флот в изумрудных гаванях. Дополняли картину жалкие лачуги местных рыбаков, вечно истощенных, запуганных людей, давно свыкшихся с враждебным соседством. Все это напоминало бестолково устроенный муравейник, задерживаться в котором я совсем не был расположен. На тот момент военные авантюры меня не интересовали, поэтому уже через неделю после прибытия решено было отправиться как можно дальше в горы, туда, где в непроходимых тропических лесах скрывались руины древних дворцов и храмов. Отправляясь на экскурсию по этой дикой, совершенно не знакомой мне стране, я, признаться, был настроен весьма скептически. До приезда туда я даже расположение на карте Аннамской империи представлял себе крайне смутно, не говоря уже о тонкостях истории и искусства. Тем более приятно было обнаружить среди джунглей, выдыхающих ядовитые испарения, много такого, чему не научит Королевская академия изящных искусств. Кстати, как думаешь, дарога, из меня вышел бы профессор?..

Чего только стоил прелестный храм Пном Бакхенг, будто высеченный из золоченой слоновой кости и великолепный Ангкортхом, древний город императоров, где на просторной террасе Прокаженного короля я встречал один из тысяч рассветов. Около трех месяцев у меня ушло на изучение местных достопримечательностей. Понятия «дорога» как такового там не существовало, да и сейчас наверняка ситуация не сильно изменилась, но ловкость, выносливость и почти сверхчеловеческая сила, природу которой я и сам никогда не мог понять, позволяли мне продвигаться вперед без особенных трудностей там, где любой обычный человек давно сдался бы и повернул обратно. Пожалуй, единственной проблемой была ужасная жара в сочетании с липким влажным воздухом, из-за чего даже тонкий шелк маски причинял серьезные неудобства. Иногда я позволял себе обнажить лицо, вернее то, что мне его заменяет, но очень ненадолго, только чтобы восстановить дыхание. Даже если известно, что на сотню миль вокруг нет ни одной живой души, без маски я чувствую себя пауком на булавке энтомолога. Тот случай на корабле можно считать редким исключением из правил. Тем ценнее такие минуты! Тебе не понять, дарога, какое это наслаждение, какая восхитительная роскошь – чувствовать на коже легкое дуновение ветра, мягкий солнечный свет или нежное прикосновение Ангела… Нет, нет… Об этом не надо.
Привычная скитальческая жизнь вполне меня устраивала, и я, наверное, еще долго продолжал бы свои исследования, если бы не мое проклятое любопытство. Черт возьми, я ведь всегда говорил, что любопытство – самый отвратительный из пороков! Из-за него все беды…

Стройная башня, возвышающаяся над кронами деревьев, еще издалека привлекла мое внимание изящным, даже изысканным силуэтом на фоне розовеющего на закате неба. Она не походила ни на что из увиденного мной ранее, и потому, как всегда, охваченный жаждой новых впечатлений, я направился к святилищу. Вскоре, однако, мой звериный слух уловил странный шум, в котором с каждым шагом все яснее различались возбужденные голоса, чей-то смех, приглушенные вопли и удары. Было бы разумно просто развернуться и убраться куда подальше, но нет… За несколько недель одиночества и покоя успели затянуться болезненные раны, потускнели в памяти сотни глаз, полные отвращения, леденящего душу страха, извращенной похоти, ненависти и презрения. А все потому, что я был очень молод, не забывай, дарога, и с каким-то противоестественным упорством цеплялся за жизнь. Мне захотелось приключений! А ведь тебе должно быть известно, что если Эрик пожелает чего-нибудь, ничто не остановит его, даже сам Эрик.

На берегу легендарной Красной реки разыгрывалась банальная для всякого военного времени сцена. Думаю, ты помнишь методы индо-британских войск в Афганистане, поэтому не стану утомлять тебя подробным описанием случившегося, тем более, что время мое на исходе. Скажу только, что у веселой компании французских солдат тот вечер выдался на редкость неудачным. Можешь возмущаться сколько угодно, бедный дурачок, о твоей совести следовало бы слагать торжественные оды, и клянусь, ты, как никто другой, был бы их достоин, но меня не терзали вопросы нравственности, когда тонкая серебристая петля затягивалась на очередном горле. Конечно, я ни за что не полез бы сражаться с ними в открытую, как какой-нибудь романтический олух, зато в моем арсенале всегда есть кое-что получше уродливых винтовок и карабинов. Я не без удовольствия отметил, что над заколоченным входом редкого в этих местах индуистского храма красовался Шива, танцующий в окружении окаменевших музыкантов, при этом держа в одной из своих змеиных рук так называемый дамару. Знаешь, это такой маленький барабанчик, символизирующий изначальный звук вселенной, ритм сил при сотворении мира, музыку стихий в слиянии противоположностей… Мне очень часто приходилось слышать его гулкое эхо у себя в голове, но теперь настало время поделиться впечатлениями. И вот уже замерла занесенная для поджога рука с факелом, резко оборвались, захлебнувшись, пьяная болтовня солдат и стенания изнутри святилища. Долгие годы практики на ярмарках не пропали даром – чревовещание всегда имеет потрясающий успех у публики, особенно если подойти к выступлению с фантазией. На самом деле я пел тогда какие-то примитивные цыганские куплеты, но какая, в сущности, разница? Разве бриллиант станет хуже оттого, что выпадет из перстня султана в дорожную грязь?

Вот только не надо опять читать мне лекции о загубленной добродетели. К твоему сведению, дарога, я без малейших колебаний отправил на аудиенцию к Создателю троих из той компании, а остальные благоразумно предпочли ретироваться, бросив на мою милость свои пожитки и крепко связанного пленника-тонкийца. Это избитое до полусмерти существо, которому оставались считанные мгновения до того, как окончательно испустить дух, вдруг пронзило меня таким странным взглядом из-под слипшихся от пота и крови прядей черных волос, что я невольно потянулся рукой к лицу, чтобы убедиться, на месте ли маска. Только удостоверившись, что все в порядке, я понял: таким образом смотрят не на урода и даже не на привидение… В этом взгляде непостижимым образом смешалось неверие, почти благоговейный ужас и восторг какого-то языческого поклонения.

- Что? – не выдержал я, чувствуя себя крайне неуютно, даже растерянно. – Может, хватит пялиться на меня? Не обольщайся, я потратил свое драгоценное время не ради твоей жалкой жизни и не ради тех идиотов, что сейчас пытаются разнести двери. Я просто, знаешь ли, не выношу людей с отсутствием художественного вкуса.

Можно ли было предположить, что, небрежно полоснув кинжалом по веревке, туго затянувшей окровавленные запястья, я, по сути, выпущу джинна из бутылки! Слышал ли ты когда-нибудь о так называемых «Черных флагах», которые в начале семидесятых годов шутя разделались с экспедицией лейтенанта Гарнье? (Кстати, забавное совпадение, ты не находишь?..) Французы пренебрежительно окрестили их разбойничьими шайками, но это не помешало им семь лет назад захватить северо-запад Аннамской империи и полностью взять под свой контроль тонкинскую дельту. Ты удивлен, дарога? Ты ведь считал, что последние двадцать лет Эрик безвылазно гнил в своем подземелье и не имел ни малейшего понятия о происходящем вне стен этой роскошной гробницы? Так вот, ты ошибаешься, дорогой мой, как всегда. У меня превосходная память, и я, увы, так и не научился вырывать из нее страницы, хотя видит Бог, порой желал этого больше всего на свете. Собственно, я говорю это к тому, чтобы ты понял, что за человек оказался тогда на моем пути. Его звали Куанг Тин. Невысокий, щуплый, как подросток, он, тем не менее, обладал достаточной физической выносливостью, чтобы пережить пытки французов и в дальнейшем множество кровавых стычек, как на море, так и на суше. Думаю, он был старше меня лет на пять, но юношеского безрассудства на тонкой грани между храбростью и безумием, в нем хватило бы на несколько человек. В конце концов, тот, кто нашел в себе мужество заговорить со мной, уже заслуживает определенного уважения. Черт возьми… Ладно, можешь считать это комплиментом в свой адрес.

Он почему-то сразу стал обращаться ко мне странным именем Лак Лонг, и в первое время постоянно падал передо мной на колени, что, признаться, было весьма приятно, хотя и совершенно необъяснимо. Французский он знал едва ли лучше, чем я аннамский, поэтому по большей части мне приходилось только догадываться, о чем идет речь. Куанг Тин оказался одним из самых яростных противников французской интервенции, под его руководством недовольные сложившейся ситуацией рыбаки, крестьяне и прочие простолюдины сформировали некое подобие отрядов сопротивления, но все их усилия не приводили ни к чему хорошему. До тех пор, пока однажды из потайного сейфа капитана де Лагри не исчезли, как по волшебству, чрезвычайно интересные бумаги.

Ты, конечно, спросишь меня, каким образом и почему они оттуда исчезли. Однако, это очень глупый вопрос. Во-первых, я уже сказал: «как по волшебству», - а во вторых, откуда мне знать? Собственно, с чего ты взял, что Эрик имел к этому пикантному инциденту хоть малейшее отношение?..

В любом случае, дела «Черных флагов» резко пошли в гору, основная база переместилась из дельты Красной реки чуть севернее – в бухту Халонг, ту самую, что так восхитила меня в первый же день прибытия. Вообще-то, мне нисколько не хотелось возвращаться туда, но Куанг Тин клятвенно пообещал, что все устроит, лишь бы не лишиться моего покровительства. Самое замечательное то, что я в это поверил, а он действительно все устроил. Принимая мои бесчисленные странности как нечто совершенно естественное, этот сумасшедший тонкинец вместе со своими сторонниками упорно считал меня каким-то древним божеством и то непривычное, ненормальное, абсолютно не возможное чувство спокойной уверенности, в котором я тогда пребывал, до сих пор кажется мне фантастическим сном. Если бы ты только знал, дарога, как это прекрасно – встречать без страха чужие взгляды, находиться среди людей и не бояться кожей ощутить холодную слизь отвращения и ненависти! Конечно, никто из новоявленных корсаров никогда не видел меня без маски: несмотря ни на что, я ни на секунду не позволял себе забыть, что находится под ней, - но, по крайней мере, мне довелось прожить несколько месяцев, не обращая свои способности в вульгарное трюкачество и не угождая воспаленному самолюбию безумных монархов. Мне нравилось пользоваться своей непререкаемой властью, нравилась эта игра во всемогущего короля пиратов, и, черт возьми, я был отличным королем! К немногочисленным сперва отрядам постепенно стали присоединяться все новые и новые повстанцы, а вскоре из Южного Китая прибыли те, кто, кажется, родились с оружием в руках, и, самое главное, предоставили в наше распоряжение целую флотилию джонок, маневренных военных кораблей удивительного изящества с парусами, похожими на шелковые веера. Французы в отчаянии кусали локти, не в силах дать нам сколько-нибудь серьезный отпор, даже великолепный «Наполеон» с его сотней новейших орудий оказывался совершенно беспомощным в погоне за юркими восточными судами среди смертоносных скал Халонга. Короче говоря, я был чрезвычайно всем доволен, и в особенности, очень своеобразными апартаментами, которые подыскал мне Куанг Тин.

У меня имелись блестящие дворцовые залы и потайные коридоры, приемные и кабинеты, и все это располагалось глубоко внутри поросших бархатной зеленью скал. Огромные пещеры и гроты нельзя было обнаружить просто так – в большинство из них можно было попасть только из-под воды, подземные галереи связывали их между собой в причудливом лабиринте, а откуда-то сверху проникало достаточно света, чтобы можно было передвигаться, не рискуя сломать себе что-нибудь жизненно необходимое. Помимо неоценимой стратегической важности, все это отличалось необыкновенной красотой, на которую порой бывает способна Природа. Я мог часами бродить по своим владениям, наслаждаясь эхом собственного голоса, легко заполняющего эти каменные чертоги как никогда светлыми и вдохновенными мелодиями. Никто не смел беспокоить меня, даже Куанг Тин приходил лишь в назначенное время, отдавая затем распоряжения от моего имени… Вернее, от имени загадочного Лак Лонга, мало-помалу превратившегося в очередную местную легенду. Суеверные тонкинцы через некоторое время даже стали придумывать местам моего обиталища сентиментальные названия в духе средневековой поэзии: Небесный Дворец, грот Удивления, пещера Чудес… пещера Девы.

***

Ее звали Ким Тиен. Дочь местного вельможи, который, надеясь сохранить голову на плечах, с первых же дней принял сторону интервентов и вкладывал в предприятия французов фантастические суммы, чем быстро завоевал их доверительно-снисходительное отношение. Потомок одного из древнейших родов Тонкина, он пресмыкался перед офицерским составом, прямо как ты перед шахиншахом, дарога, и всюду таскал за собой дочь, мечтая выдать ее за какого-нибудь генерала. Я видел ее пару раз во время своих вылазок на побережье: неизменно бледная и печальная, в длинном белоснежном платье, словно подготовленная хоть сейчас идти к алтарю, с цветочными гребнями в черных, как смоль, волосах, и гордо вздернутым подбородком. Несмотря на указания отца, она молча сносила похотливые взгляды и двусмысленные комплименты военных, из последних сил пытаясь сохранить достоинство. Собственно, именно поэтому ее необычное для европейского взгляда лицо так въелось в мою память. Она могла бы еще долгие годы пользоваться своей юностью и красотой, щебетать с подругами и флиртовать с поклонниками, могла бы стать примерной женой и заботливой матерью, но, видишь ли, не всем в этой жизни удается быть тем, кем хочется.

Моим… подчиненным категорически запрещено было брать пленных и прикасаться к женщинам. Привыкший к неограниченной власти в качестве полумифического персонажа, я и представить себе не мог, что однажды мой приказ может быть проигнорирован, да еще самым наглым образом. (Конечно, ведь меня тогда еще не угораздило познакомиться с тобой!) Когда ее приволокли и бросили ко мне под ноги, она визжала, извивалась и царапалась, как обезумевшая кошка, так что я даже не сразу понял, что происходит. Промокшая до нитки, с разорванным платьем и темно-красной струйкой от виска, девушка отчаянно вырывалась из чьих-то рук, а меня будто парализовало, не знаю, от ярости, растерянности, страха, или от всего вместе сразу. Внезапно она вывернулась и рванулась вперед, явно намереваясь разорвать в клочья каждого, кто встанет на пути, однако, ей дьявольски не везло в тот день, потому что на пути оказался я. Не зависящим от воли движением мои пальцы сомкнулись на ее запястьях, отчего она тут же истошно закричала и подняла на меня глаза, полные боли и всепоглощающего ужаса.

Знаешь, дарога, а ведь я почти забыл, каково это, чувствовать, как сердце в груди перестает биться от истеричных женских воплей, как током простреливает по костям ярость, как сознание тонет в вязком кровавом дурмане… Кажется, я со всей силы отшвырнул ее обратно в руки этим идиотам и приказал вернуть девушку туда, откуда взяли.

- Мы не можем вернуть ее, мой господин, – тихо, но твердо ответил вдруг Куанг Тин, склоняясь в поклоне, и подавая ободряющие знаки двум своим слугам, растерянно застывшим над бесчувственным телом. – Это дар свыше! Все уже предрешено, великий Лак Лонг. Это Ау Ко, согласно легенде ей предначертано стать твоей женой и…

Пенджабское лассо мгновенно прервало поток его красноречия.

- Какого дьявола?!.. Хватит пороть чушь, - шипел я у него над ухом, едва контролируя себя. - Тебе не помешало бы сейчас замолчать и убраться вон отсюда вместе со своей свитой, иначе, клянусь, ваши трупы останутся разлагаться в этой пещере!

Только когда лицо тонкинца побагровело, я снял петлю с его шеи; дождавшись, пока вся эта веселая компания уберется с глаз долой, совершенно обессиленный опустился на землю, прислонился к влажной стене, снял маску и уставился на воду, мерцающую изнутри зеленовато-голубым сиянием. В висках пульсировала дикая боль, приступам которой я был подвержен еще с ранней юности, и которая возникала, как правило, неожиданно и после серьезных нервных потрясений. В такие минуты остается только забиться в какой-нибудь угол, как таракану, и попытаться отключиться, но мне всегда крайне плохо удавалось заснуть. Не стал исключением и тот раз, поэтому спустя несколько минут я с трудом встал и побрел куда-то, цепляясь за скользкие восковые подтеки сталагмитов, пока не наткнулся на нее.

Ну, конечно… Очень умно!

Первой моей мыслью было просто доставить девицу наружу и потом окончательно придушить этого обнаглевшего Куанг Тина, но уже через минуту идея не казалась мне такой привлекательной. Вообще, я только теперь узнал в несчастной жертве ту самую девушку с гордым профилем, и от этого мне почему-то стало еще хуже. Она лежала в жутко неудобном положении, когда-то белоснежный наряд с тонкой вышивкой превратился в грязные тряпки, на нежной щеке чернела запекшаяся кровь, на шее выделялся синюшный след чьих-то пальцев, к счастью, не моих. Грудь едва заметно вздымалась, так что я был избавлен от необходимости прикасаться к бесчувственной особе, чтобы проверить, жива ли она еще. Хотя… Черт возьми, это было бы невероятно соблазнительной перспективой!

Стоило мне на мгновение потерять контроль, стоило только допустить запретную мысль, как жаркая волна накрыла меня с головой, словно раскаленный лавовый поток. Мучительная дрожь пробежала по телу и с неизбежной точностью выстрела в висок поразила все методично выстроенные мною преграды, все запреты и логические умозаключения. Задохнувшись от внезапно нахлынувшего желания, я попытался ослабить ворот, затянувший шею пеньковой петлей, но пальцы дрожали, будто в наркотическом дурмане, сердце гремело набатом, а сладостная мутная тяжесть растеклась под кожей необузданной похотью. Ноги отказывались держать меня и, едва сдерживая стон, я опустился на колени рядом с девушкой. Я безумно хотел ее, дарога… Даже такую, беспомощную, едва живую, и будь на ее месте любая другая, думаю, немногое бы изменилось. В конце концов, здесь не было и намека на какие-либо чувства, кроме примитивного физического влечения и досадливого раздражения. Тебе непривычно слышать такое? Ты морщишься от отвращения? Что ж, да, ты прав, я сам себя ненавидел себя за эту чудовищную слабость, и проклинал ее - за то, что одним своим появлением разрушила мой безупречный ледяной дворец. Я мог сделать с ней все, что угодно! Видит Бог, я никогда не подчинялся этим глупым законам нравственности и морали, смерть человека волновала меня гораздо меньше, чем раздавленная бабочка или сгоревшая рукопись; уже тогда во всей Азии вряд ли можно было найти убийцу более профессионального, эффективного и хладнокровного, но при этом… При этом меня охватывала дикая паника, стоило лишь подумать о женщине, не говоря о том, чтобы прикоснуться к ней… Перед глазами темнело, я чувствовал, что если все будет продолжаться в таком духе, то через несколько секунд сам потеряю сознание рядом с несчастной девушкой. Преодолев бешеное сопротивление здравого смысла, я склонился над ней и протянул руку, но так и не нашел в себе сил коснуться безупречного шелка бледной кожи… В каком-то потрясенном неверии я смотрел на собственные костлявые паучьи пальцы, дрожащие в дюйме от ее щеки, пока Ким Тиен не начала приходить в себя.

Только тут я вдруг осознал, что маска осталась черт знает где, а без нее нечего было и надеяться на нормальный диалог. Крепко выругавшись про себя, я вскочил и метнулся в тень, на расстояние достаточное, чтобы свободно наблюдать, и при этом самому оставаться безликим черным силуэтом. По правде говоря, я был уверен, что, проснувшись, эта тонкинская аристократка ударится в очередную истерику, но все вышло по-другому.
Почти сразу она заметила меня, часто и прерывисто задышала, устало провела ладонью по глазам, будто стараясь отогнать дурной сон, и мученически поморщилась, но, по крайней мере, не завизжала и не бросилась бежать.

- Вы убьете меня? – с напряженным достоинством поинтересовалась она, не сомневаясь в ответе, так что я одновременно почувствовал к ней жалость и уважение.

- Нет, мадемуазель, в этом нет необходимости, - как можно мягче постарался произнести я и выпустил свой голос отражаться эхом от стен пещеры, надеясь, что единственная красота, в которой мне не было отказано, успокоит девушку, но Ким Тиен глубоко вздохнула и даже как будто перепугалась больше прежнего, буквально вжавшись в каменную стену…

- Так значит, это правда!

- Что именно?

- То, что рассказывали люди, - робко ответила она, стараясь не смотреть в мою сторону согласно местному этикету, который благодаря этому и некоторым другим пунктам я считаю одним из самых удачных.

- И что же они рассказывали?

- Когда впервые запели скалы Халонга, рыбаки сразу поняли, что вернулся Великий Дракон, а вместе с ним сила и мужество имперских воинов… Сначала им никто не поверил, но сейчас… Все, даже чужеземцы верят в это, правда, они ничего не знают про Великого Дракона-Прародителя, поэтому говорят, что их корабли разбиваются и тонут из-за пения Сирены, женщины с хвостом рыбы. Один офицер даже обещал мне принести ее голову.
Девушка тут же смутилась и покраснела, а я презрительно фыркнул, но не мог не признаться себе в том, что мифологические сравнения льстят моему самолюбию. В конце концов, лучше уж быть Сиреной или драконом, чем Живым Трупом.

- И вы тоже верите в это?

- Я… Конечно! – со страстью произнесла она и подалась вперед, словно монахиня в горячей молитве. – Мой отец считал, что это глупости, но теперь я точно знаю, что все правда. Теперь, когда я сама услышала ваш голос, господин…

- Хорошо, предположим, что ваши легенды и предсказания не врут, но разве дракон не должен выглядеть как… дракон?

- О, я понимаю, господин мой, вы хотите испытать меня, но ведь всем известно, что Дракон может принимать любой облик по своему усмотрению!

Если бы я и в самом деле был драконом, дарога! Она говорила еще долго, наивно, простодушно, искренне веря в каждое слово из фантастического букета преданий и собственных суеверий так, что никакие доказательства не могли убедить ее в обратном. Ким Тиен рассказывала мне о временах, когда не было на свете ничего, кроме бескрайнего неба и великого океана, когда среди облаков парили прекрасные феи-птицы, о том, как одна из них осмелилась оставить свою стаю и встретила короля драконов, о том, как, не имея крыльев, он поднялся из морских глубин, чтобы никогда не расставаться со своей возлюбленной.

Мне следовало вернуть ее домой в тот же день. Я собирался сделать это, но не смог…
Она осталась. Не то что бы я интересовался ее мнением на этот счет, просто тонкинская птичка придумала слишком красивую сказку.

- Эрик… Прости… Прости меня…

Да что с тобой, дарога?! Черт возьми, неужели так трудно помолчать? Позволю себе заметить, что ты стоишь у гроба умирающего. Имей хоть каплю уважения!

Итак, о чем я… Да! Так вот, она осталась, хотя я никогда не посмел бы удерживать ее силой. Огромная пещера, бывшая ранее моим излюбленным обиталищем, сделалась ее жилищем. На самом деле, все это было так дико и ненормально, что я то и дело ждал пробуждения от причудливого сна под куполом ярмарочной палатки или бирюзовым небом Пенджаба. Ким Тиен стала для меня чем-то вроде подобранного с улицы котенка. Беспомощная, поразительно наивная и совершенно безнадежная в своей глупости, она считала себя моей невестой… Вернее, конечно же, невестой Лак Лонга, древнего короля из аннамских сказаний, но иногда можно позволить себе роскошь иллюзий, тем более, если ты сам – величайший в мире волшебник!

Все больше увлекаясь странной игрой, предложенной мне судьбой, я постепенно входил во вкус. Тебе не понять этого, дарога. Ты всегда был кому-то нужен: своей семье, подчиненным и начальству, в конце концов, шахиншаху и маленькой султанше, даже… даже Эрику, как это ни прискорбно. Ты сам, понимаешь? Я же – совсем другое дело. И не надо возражать! Цыганам было необходимо мое уродство, зевакам на ярмарках – ловкость тощих рук, шаху – знания, ханум – извращенная фантазия, Ей… о Боже… Неважно. Я только хочу сказать, что забота о безрассудном создании, слепо вручившем мне свое будущее, это новое, незнакомое, не сравнимое ни с чем ощущение, когда существование обрело какой-то смысл, помимо упрямой жажды удовлетворения собственных амбиций, крошечным угольком затеплилось в груди.

Куанг Тин был прощен, и довольная ухмылка, которая теперь не сходила с его заметно округлившейся физиономии, вовсе не казалась такой уж раздражающей. Если ранее наше своеобразное сотрудничество целиком держалось на его религиозном фанатизме и моем нежелании лишний раз контактировать с окружающим миром, то теперь он с очевидной радостью выполнял все мои поручения, в особенности те, что касались Ким Тиен. Постепенно пещера Девы превратилась в странный дом, вполне пригодный для жизни, хотя, конечно, до моих нынешних апартаментов и, тем более, ее покоев в родительском особняке ему было далеко. Как и положено птицам, Ким Тиен старательно свивала свое гнездышко, не замечая, что за каждым ее движением следят желтые глаза дракона.

***

Вероятно, эта абсурдная игра в доисторических богов еще долго тянулась бы в таком духе, и, надо признать, все складывалось как никогда удачно. Особенно если говорить о взаимоотношениях с женщиной. В конце концов, Ким Тиен, хоть и была безнадежно глупа и наивна, как младенец, оказалась первой представительницей прекрасной половины человечества, не обнаружившей главного порока своего племени – любопытства. Знаешь, дарога, постепенно я так проникся к несчастной девочке, что, возвращаясь на рассвете со своих традиционных ночных вылазок, стал неслышной тенью проскальзывать в ее жилище и оставлять у изголовья небольшие знаки внимания: то букет хрупких орхидей, то ветку причудливых кораллов, то какую-нибудь мелочь из ее прежней жизни… Конечно, все это было чистым ребячеством, идиотские сантименты, порожденные моей извечной слабостью к эффектным жестам, и эгоизмом, ослепляющим не хуже полуденного солнца. В упор не желая видеть приближающейся катастрофы, я до последнего цеплялся за соломинку, какой стало для меня безграничное доверие живого существа. И все же участившиеся со времени похищения Ким Тиен неприятности в стычках с французскими войсками не могли не повлиять на расположение моего духа, поэтому вспышки разрушительной ярости, тошнотворный привкус которой я всегда начинаю ощущать заранее, ждать долго не пришлось.

- Какого дьявола?!

- Простите?.. – всхлипнула моя тонкинская птичка, растерянно озираясь по сторонам.

- Что происходит, мадемуазель, может, вы мне объясните?! – неистовствовал я, сотрясая своды пещеры разъяренными криками. Хорошо, что меня понесло тогда прямиком к Ким Тиен, иначе Черные флаги в тот день точно не досчитались бы дюжины своих бойцов.

- Я… я вас не понимаю. Что вы говорите, господин мой?

От злости меня трясло, в голове что-то бурлило, клокотало и плавилось, поэтому я даже не заметил, как заговорил с ней на французском. Думаю, она очень удивилась бы этому факту, если бы не была так напугана… Хотя… Кто знает, что творилось в этом напичканном суевериями мозгу.

- Сегодня я был в Камфе. И все было бы просто чудесно, если бы не одно обстоятельство. Зеркала! Почему… Почему они теперь висят на каждом шагу?! На каждой двери каждого дома! Это что, новая мода?! И откуда, откуда, спрашиваю я вас, нашлись средства на эти самые зеркала даже у последних нищих в этом проклятом болоте?! Откуда они вообще взялись, да еще в таком количестве!

- О… все ясно… Пожалуйста, успокойтесь.

- Я не нуждаюсь в жалости. Приберегите ваши нежности для кого-нибудь другого.

- Да как же это… Я только хочу сказать… Хочу сказать, что зеркало – древний оберег, защита от дракона. Его всегда вешают на дверях, чтобы он не вошел в дом… Если дракон увидит свое отражение, он испугается и улетит.

- Отлично! Просто замечательно! Гениально! – с опасными истеричными нотками повторял я, срываясь на какой-то безумный смех. – И давно у вас такое практикуется?

- С начала времен.

- Тогда почему, черт побери, я раньше их не видел?

- Наверно потому, что раньше их почти не было, а сейчас все стали верить, что вы вернулись, вот и все.

- А, ну тогда все понятно! Это многое объясняет. Я вот только что-то запамятовал, кажется, в этой стране еще вчера дракону поклонялись, а теперь оказывается, что это чудовище, отвратительная тварь, которую нужно изгонять, как Люцифера! Или опять есть подвох?

- Так было всегда.

- Поклонение и отвращение?

- Любовь и ненависть.

- О, Господи…Тогда почему вы еще здесь?

- Потому что я ваша невеста, и мне не за что ненавидеть вас.

Тишина. Только тяжелое дыхание сквозь черный шелк, сливающееся с шумом волн, только первобытный ритм разбивающихся о камни капель, в унисон с биением сгустка живой плоти в груди мертвеца. Прикосновение. Легкое, будто опавший осенний лист, такое же робкое, почти случайное.

- Не надо, - вот и все, что я смог выдавить. – Ты не понимаешь…

- Да, вы правы, я лишь хочу помочь.

Это тихое воркование, тепло дрожащих пальцев сквозь плотную ткань – все, что, наверное, должно было успокоить любого обычного человека, меня приводило в состояние, близкое к панике. Скользнув ладонью по рукаву, Ким Тиен встала прямо передо мной и взглянула на маску с выражением такого искреннего сострадания, что у меня перехватило горло и не хватило сил даже просто отвернуться. Она была очень невысокой, как и все представители ее народа, поэтому рядом со мной казалась сущим ребенком, испуганным и бесстрашным одновременно.

- Я хочу помочь, и мне не важно, что вы такое на самом деле. Вы не любите меня, но это ничего! Когда-нибудь вы полюбите, и та женщина станет самой счастливой или самой несчастной на свете. Я ведь знаю, вы еще так молоды, может быть, я даже старше вас, перед вами целая жизнь, и все еще может измениться!

- Я проклят, Ким Тиен, ты сама не понимаешь, о чем говоришь. Эрик поступает так, как диктуют обстоятельства. Каков замок, таков и ключ.

- Да, но ведь существуют и отмычки. Разве не так? Кто сказал, что у неба нет глаз? И без длинных дорог как узнать, хорош ли конь? Жаба, и та, хоть и жмется к берегу пруда, мечтает схватить звезду на небе. Что говорить о драконе?..

- Эрик, она придет…

Что, прости?.. Мне становится хуже. Я уже не чувствую тела. Забавно, не об этом ли мне всегда мечталось! Однако, я должен успеть закончить свой рассказ… Хотя бы потому, что терпеть не могу незавершенность.

Все оборвалось, будто перетянутая струна под рукой неумелого настройщика, спустя несколько дней, когда, вернувшись на рассвете с королевским бриллиантом «Нгок-бой» в кармане, я обнаружил, что мои владения, которые я прежде по неопытности считал неприступными, обнаружены и разорены, а девушки и след простыл. Недооценив противника, я нисколько не заботился об охране своих невидимых дворцов, и беспечно оставлял клетку незапертой… Как любила поговаривать сама Ким Тиен: «Если птица улетела, не надейся, что она вернется назад». Винить было некого, Куанг Тин вместе со всем своим воинством доставлял неприятности французской флотилии у побережья уезда Вандон, а я как последний идиот пропустил самый главный удар. Конечно, с самого начала было ясно, что рано или поздно придется идти дальше, бежать, снова, как всегда, исчезать из памяти тех немногих, кто имел несчастье встретить на своем пути безликую безымянную тень. Я чувствовал приближение финала, и все же не был готов к тому, что последний акт тонкинской трагедии начнется так скоро.

Ким Тиен умерла в то утро. Я знал, что ей нельзя возвращаться, но просто не успел ничего предпринять.

Дикий, оскорбляющий слух звуковой хаос из барабанного боя, визга каких-то дудок и торжествующих воплей толпы привлек мое внимание, едва я вступил на улицы Халонга. Если сперва я еще тешил себя надеждой, что все это может быть ликованием по случаю какого-нибудь местного праздника, то вскоре пришлось распрощаться с этим предположением. Едва сдерживаясь, чтобы не убить первого встречного, я еще больше выходил из себя из-за огромного количества зеркал, развешенных по всему городу. Без сомнения, все это было делом рук французов, удачно обернувших против меня полузабытые суеверия аннамских подданных. Изнемогая от жары, понемногу теряя остроту зрения, я то и дело натыкался на собственные отражения и каждый раз содрогался от почти физической боли. Потом, три года спустя, угождая капризам маленькой султанши, мне не нужно было придумывать ничего нового. Достаточно было только аккуратно скопировать чертеж собственной камеры пыток и поместить в нее других, обещая недостижимое спасение, как Создатель, издевательски бросающий мне, словно обглоданные кости с хозяйского стола, ключи от дверей, за которыми для меня открывались лишь зеркала. Достигнув, наконец, удобной точки для наблюдения, я увидел длинную процессию вовсю веселящихся людей. Многие несли красные флаги с вышитыми золотой нитью драконами или длинные ветви растений, почти все смеялись и горланили куплеты. Женщины в своих нелепых треугольных шляпах под разноцветными зонтиками несли странные носилки, где на желтой ткани можно было заметить мерцание драгоценностей и золотых монет, следом за ними двигалась просто бесформенная человеческая масса, и только потом появилась конная повозка, увитая цветочными гирляндами и черными лентами, значение которых не нуждается в объяснении, куда бы не занесла тебя судьба. К тому времени мне уже не раз приходилось бывать на похоронах и уж тем более, видеть столько трупов, сколько даже тебе, дарога, не приходилось видеть за всю свою жизнь, однако никаких особенных переживаний во мне все это не вызывало. Теперь же… Теперь все было по-другому. Она лежала в открытом гробу. Бледнее тонкого шелка своего белоснежного платья, с неуловимой улыбкой на сомкнувшихся навеки губах и серебряным гребнем, моим подарком, в густых волосах. Спокойная и красивая. Да, дарога, я как будто только тогда заметил это! Прекрасная, как подстреленный лебедь, моя мертвая невеста… Следом за гробом шли несколько молодых женщин с белыми повязками на голове и зажженными свечами в руках. Думаю, ее служанки или подруги – они были единственными, кто во всем этом сумасшествии, казалось, сохранили рассудок и плакали, утешая друг друга. Замыкал процессию отец Ким Тиен в окружении французских офицеров, и характер взглядов, то и дело бросаемых ими на него, мог означать только одно – вряд ли ему суждено было надолго пережить дочь. Проследовав через весь город, шествие направилось по крутой дороге, ведущей в горы, где на одном из укрытых туманом склонов располагалось кладбище. Путь этот казался бесконечным: одни ворота, вторые, третьи, благодаря искусной резьбе мастера, словно объятые пламенем, где гроб сняли с повозки и понесли на руках. Туман сгущался с каждым шагом, незаметно превращаясь в низкие облака; накрапывал мелкий дождь, будто и правда горные духи оплакивали потерю своей сестры, последней феи Тонкина.

Только через час, когда церемония погребения была закончена, и все разошлись по своим делам, я решился выйти из укрытия. Еще одна смерть… Должно быть, права была моя мать, когда говорила, что я разрушаю все, к чему прикоснусь, однако, видит Бог, я никогда этого не хотел, вовсе не разрушение было всегда моей страстью. Творение, великое таинство создания, экстаз творчества и вдохновения, порой едва отличимого от смерти – вот о чем я всегда мечтал, единственное, чему служил и молился. Опустившись на колени рядом со свежей могилой, я снял перчатку с левой руки и осторожно провел ладонью по влажной земле.

- Спи спокойно, птичка… Сalme nuit…

Из кармана с легким стуком выпала маленькая коробочка, шкатулка с тем самым императорским бриллиантом, что я собирался преподнести Ким Тиен еще несколько часов назад. Немного поколебавшись, я все же оставил старинную драгоценность себе – вряд ли девушка была бы рада украденному подарку… Лучше цветы. Как всегда, белые орхидеи.

- Fremd bin ich eingezogen,
Fremd zieh' ich wieder aus.
Der Mai war mir gewogen
Mit manchem Blumenstrauß.
Das Mädchen sprach von Liebe,
Die Mutter gar von Eh', -
Nun ist die Welt so trübe,
Der Weg gehüllt in Schnee…


Знаешь, есть такая песня*… Я иногда пою ее. Она, конечно, не очень веселая, но мне нравится. Я спел ее там, над могилой Ким Тиен, а через неделю… Через неделю ее услышали все, кто решил нарушить покой Лак Лонга.

Это было элементарно. С помощью кое-каких немудреных усовершенствований обычной пиратской уловки с тростником, я заставил петь лазурные глубины Халонга и пустотелые скалы, послужившие, кстати говоря, отличными резонаторами. Для Эрика нет почти ничего невозможного, для голоса Эрика возможно все. О, как жаль, что ты этого не слышал, мой дорогой! Определенно, это было достойно твоего внимания. Никогда еще мой голос не наливался такой мощью, будто ручной сокол, который прежде не знал своей силы, отлетая лишь на дозволенное хозяином расстояние, теперь вдруг порвал, удерживавшую его цепочку, и взлетел в поднебесье, упиваясь неведомой прежде свободой. Прозрачные волны выгибали спины от наслаждения, ветер подхватывал слова и звенел в парусах, а смешные маленькие фигурки стояли у бортов, пока другие фигурки, такие же смешные и маленькие, не перерезали им горло…

- Ich kann zu meiner Reisen
Nicht wählen mit der Zeit,
Muß selbst den Weg mir weisen
In dieser Dunkelheit.
Es zieht ein Mondenschatten
Als mein Gefährte mit,
Und auf den weißen Matten
Such' ich des Wildes Tritt…

Вот и все, дарога. Такая история. Что еще сказать, раз уж я еще не умер… В тот вечер на дно тонкинского залива отправилось с десяток лучших французских кораблей и сотни членов экипажей. Жалею ли я об этом? Нет. В конце концов, я и пальцем никого не тронул. Зато до начала восьмидесятых годов, то есть почти тридцать лет, Аннамская империя сохраняла за собой некое подобие чувства собственного достоинства, и французское правительство не решалось переходить к активным действиям. Ты все еще считаешь, что твои проповеди могли помочь моей душе избежать адского котла? В таком случае, ты еще глупее, чем я думал. Откуда ты вообще взялся на мою голову? За что тебе все это?.. Прости меня. Прости, если сможешь. Впрочем, сейчас уже не важно… Боже мой… Не смотри на меня. Не смотри на меня так!

Она скоро должна прийти… Если, конечно, ты не забыл напечатать некролог. Понимаешь, я попросил ее вернуться и надеть мне на палец кольцо, то самое, ты ведь помнишь… Она смелая девушка, Она придет, я верю. Кристина… Ангел… Интересно, можно ли расслышать из ада, как поют ангелы?.. Наверно, там чертовски жарко… Это плохо. Кристина… Моя живая невеста. Как странно… Не бойся, ты будешь самой счастливой из женщин, клянусь тебе.. Если какой-нибудь демон задумает навредить тебе, Эрик этого не допустит. Я буду твоим хранителем, если захочешь, и буду петь тебе во сне, если пожелаешь… Моя жена, мое дитя… За что? Я узнаю. Обязательно… Ты ведь веришь в ангелов? Я верю. Я люблю тебя.


3.

- Эрик! Эрик!.. - надтреснутым колокольчиком прозвенел в темноте девичий голос.

Кристина осторожно шла по берегу зловещего озера, путаясь в тяжелых намокших юбках. Тусклый, почти потухший фонарь, оставленный для нее у решетки на улице Скриба тихонько поскрипывал в руке, и от этого почему-то становилось еще страшнее. «Главное, найти дверь!», - повторяла про себя девушка, цепляясь за эту простую мысль, чтобы хоть немного успокоиться. О, если бы только с ней сейчас был Рауль! Да что там… Хоть кто-нибудь!

Вот, наконец, знакомая стена, еще несколько шагов и… Да! Ледяной металл ручки, поворот ключа и шаг за порог, в темноту и неизвестность, в дом, где ангел пел ей колыбельные, демон терзал ее ногтями свою мертвую плоть, а человек стоял на коленях, вымаливая хоть каплю теплоты в обмен на целую вселенную своей любви. Бедный, несчастный Эрик…

- Ах!..

- Не бойтесь. Не бойтесь, все хорошо.

- Кто вы? – цепенея, прошептала Кристина, от неожиданности выронив лампу, которая тут же разбилась с немыслимым грохотом.

- Успокойтесь, мадемуазель. Вы меня знаете. Я Перс.

Девушка еще несколько секунд не могла прийти в себя, но затем облегченно вздохнула и едва не расплакалась.

- Боже мой.. Какое счастье, что вы здесь! А как… как Он?

- Эрик умер полчаса назад. Вам нечего больше опасаться.

- Наверно, вы и правда были его другом, мсье, если смогли простить, - заметила Кристина, опираясь на предложенную руку.

- Мне нечего прощать, мадемуазель… Осторожно, сюда, пожалуйста… Любовью к вам он искупил все свои грехи. Простите же и вы. Для него это было бы гораздо важнее.

Девушка ничего не ответила на это, только дрожала все больше то ли от холода, то ли от страха, то ли еще отчего. Происходящее казалось ей дурным тяжелым сном, наваждением, в котором воскресали события, изменившие всю ее жизнь. Теперь, в полной темноте, Кристина сама себе казалась бесплотным существом, призраком в стенах удивительного дома, ставшего гробницей своему создателю. Непрестанно запинаясь о невидимые вещи, разбросанные повсюду на полу, девушка с болью в сердце подумала о том, какое страдание причинил Ему ее уход, и еще, что Он, вероятно, действительно был немного ангелом, если, даже находясь на пределе отчаяния, смог ради нее сдержать свой неукротимый нрав.

- Прошу сюда, мадемуазель, - мягкий голос Перса отвлек ее от тяжелых раздумий. –Наверное, вы хотите с ним проститься… Я оставлю вас, но буду рядом, здесь, за дверью, так что вы сможете позвать меня в любой момент.

Яркий свет, ослепивший Кристину в первую минуту, оказался мягким янтарным мерцанием свечей в двух бронзовых канделябрах по обе стороны от кровати красного дерева в стиле Луи-Филиппа, той самой, где когда-то просыпалась она сама. Но почему…

- Я перенес его сюда, - угадал невысказанный вопрос дарога. – Обычно люди спят в кроватях, а уходят на тот свет в гробах… У Эрика все было наоборот. Я решил, что так будет лучше.

- Да, может быть… Спасибо.

С ужасом смотрела девушка на эту странную, почти фантастическую картину. Тот, кто еще недавно казался ей таким далеким, таинственным и могущественным, почти всесильным, тот, чей каждый жест наполнен был такой неодолимой властной притягательностью, теперь лежал в трех шагах от нее, неподвижный, бездыханный, мертвый! Осознание этого вдруг так поразило Кристину, что она едва не лишилась чувств. Безупречный черный фрак, белоснежная сорочка – как всегда идеально. А как же иначе! Она знала, что Он добивался совершенства во всем, от порядка в собственном доме до хрустальной чистоты невероятного, почти нечеловеческого верхнего регистра ее голоса. Тонкие, обманчиво-хрупкие по-женски руки с длинными, как паучьи лапки, пальцами сжимали лежащую на груди партитуру «Торжествующего Дон Жуана», труд всей жизни, пылающее сердце, разлитое кровавыми чернилами по нотным листам. Медленно приближаясь к постели, Кристина не могла отделаться от мысли, что ее учитель вот-вот проснется, и снова золотом сверкнут глаза в прорезях маски, глубокий вздох заставит замереть от восторга, и волшебное очарование неземного голоса вновь, как в первый раз, сведет с ума. Странно, но то, чего прежде она так боялась, теперь стало для нее потребностью. Только бы еще раз услышать его! В последний раз задохнуться от счастья и слиться воедино, сплестись в бесконечном потоке музыки и подчиниться элегантному жесту искусных рук! Но все это теперь лишь пустые фантазии, сны едва отличимые от реальности… Никогда больше Ангел не поднимет ее на своих крыльях, никогда скрипка отца не пропоет «Воскрешение Лазаря». Никогда.

- Was soll ich länger weilen,
Daß man mich trieb hinaus ?
Laß irre Hunde heulen
Vor ihres Herren Haus;
Die Liebe liebt das Wandern -
Gott hat sie so gemacht -
Von einem zu dem andern.
Fein Liebchen, gute Nacht!

Так пела Кристина, украдкой смахивая непрерывно бегущие слезы. Набравшись храбрости, девушка положила свою нежную руку на холодные костистые пальцы и легко пожала их в первый и последний раз, думая о том, сколько еще чудес они могли бы подарить миру. Осторожно поправив упавшую на высокий лоб черную прядь, девушка не смогла больше сдерживать рыданий.

- Прости, прости меня!.. – всхлипнула она, резко наклонилась, быстро поцеловала черную ткань маски, там, где под ней скрывались когда-то так жаждавшие этой ласки губы, и выбежала прочь из комнаты.


Перс успел подхватить мадемуазель Даэ и, не говоря ни слова, вывел несчастную девушку из дома.

- Не хотите ничего взять на память? Другой возможности уже не будет.

- Нет. Нет, ничего…

- Хорошо, тогда будьте добры, подождите меня здесь. Я вернусь через минуту. Мне только нужно сделать кое-что.

Кристина молча кивнула, опустилась на каменные ступени и, обхватив руками колени, уткнулась лицом в бархат платья. Что дальше? Только пустота, заполнить которую не сможет ничего на этом свете. К счастью, Перс действительно вернулся очень быстро, и отнес девушку в лодку.

Грести было тяжело. Вязкая вода Авернского озера, будто живая, цеплялась за весла и хотела утянуть в свое бездонное чрево крошечное суденышко. Дарога старался не смотреть на плачущую девушку, но видеть, как вдалеке бесследно уничтожается огнем последнее пристанище Ангела Музыки, было еще тяжелее. Глупо, нелепо и бессмысленно… Конец игре.

- Will dich im Traum nicht stören…

- Вы слышите? – замерев, спросил он вдруг, чувствуя, как по всему телу начинает разливаться мертвенный холод.

- Что? Что такое?

- Голос…

- Что?..

- Wär schad' um deine Ruh'…

- Боже мой…

- Вы слышите?

Мужчина и девушка потрясенно взглянули друг на друга, и каждый понял, что тихий, вкрадчивый, скользящий над водной гладью голос вовсе не обман.

- Sollst meinen Tritt nicht hören -
Sacht, sacht die Türe zu!..

- Что это?.. Скажите, прошу вас! – взмолилась Кристина, мучительно сжимая виски, - Ведь это только кажется, правда?

- Не думаю, - покачал головой Перс. – Постойте… Что это у вас?

- Что? О чем вы?

- Кольцо! Вы не вернули его!

- Я не смогла. Я решила оставить его себе, чтобы он всегда был со мной…

- Но вы обещали!

- Schreib im Vorübergehen
Ans Tor dir: Gute Nacht,..

- Это он? О, Господи… Что это?

- Сирена, мадемуазель Даэ.

- Damit du mögest sehen, аn dich hab' ich gedacht… - пела Сирена, и голос ее струился под темными сводами, как лунный свет сквозь цветные витражи. Печальная мелодия усыпляла разум и нежно убаюкивала на серебристых волнах, то взмывая к звездам, то погружаясь во тьму, словно древний дракон из восточных сказаний.


Конец.

_____________________________
* Песня из цикла Шуберта "Зимний путь".

"Спокойно спи"

Чужим пришел сюда я, чужим покинул край;
Из роз венки сплетая был весел щедрый май.
Любовь сулила счастье, уж речь о свадьбе шла,
Теперь кругом ненастье, от снега даль бела.

Нельзя мне медлить доле, я должен в путь идти,
Дорогу в темном поле я должен сам найти.
За мною вслед тоскливо лишь тень бредет моя.
В снегу ищу пытливо следов звериных я.

Здесь больше ждать не стоит, не то прогонят прочь,
Пускай собаки лают у входа в дом всю ночь.
Кто любит, тот блуждает, таков закон судьбы;
Приюта он не знает, таков закон судьбы.
Кто любит, тот блуждает, а ты спокойно спи.

Приюта он не знает, а ты спокойно спи.
Приюта он не знает, а ты спокойно спи.

К чему мешать покою, будить тебя к чему?
Я тихо дверь закрою, уйду в ночную тьму.
Пишу тебе над дверью: "Мой друг, спокойно спи,"-
То знак о чем теперь я грущу, бродя в степи,
Грущу, бродя в степи.

Перевод Лидии Воскресенской.

В раздел "Фанфики"
На верх страницы