На главную В раздел "Фанфики"

Оперные пташки

Автор: Erika Lantier (a.k.a. Reymand)
связаться с автором можно через Книгу Фанфиков


Если бы меня, незадачливого путешественника, спросили, в чём я нахожу особенную прелесть Парижской Оперы, ответ был бы однозначен — в архитектуре, музыке, и, конечно, в людях. Стоит лишь взглянуть на это величайшее сооружение, несомненно, одного из гениальнейших архитекторов нашего времени, как оно представляется тебе поэмой, сложенной в виде здания, музыкой, заключенной в камне, проблеском светлой мысли инженера и живописца. Музыка течет в этих стенах, как кровь — в жилах, и я не удивлюсь, если где-то в подвалах Оперы кроется источник, помогающий композиторам ярче и четче представлять и доносить до слушателей образы, рождающиеся где-то на задворках подсознания. Опера — это огромный мир, подобный цветущему саду, где у каждого растения есть своё предназначение: кому-то суждено радовать взоры зрителей из сезона в сезон, кто-то отцветает уже на следующее лето, а некоторые и вовсе лишь питают красивых и ухоженных соседей, сами оставаясь в тени. Можно было бы представить, что Дворец Гарнье — не просто расхожее название, и что место это действительно подобно дворцу, где все мыслят лишь об одном: как бы угодить королеве-примадонне, а более скромные и менее удачливые артистки, подобно простым служанкам, остаются незамеченными. Но это вовсе не так! Примадонна, конечно, итальянка, а, значит, несдержанна, экспрессивна, и говорит с сильным акцентом — но, несмотря на это, упорна и трудолюбива, а её голос вовсе не напоминает скрип колёс экипажа, как меня о том предупреждали. Однако тебе, друг мой, известно, что я не большой знаток оперы, хоть и люблю её слушать, и, стало быть, мое мнение не может считаться авторитетным в данном вопросе.

Благодаря близкому знакомству с новыми директорами я могу бродить по Опере, где и когда мне вздумается, и даже присутствовать на репетициях, а вечером писать путевые заметки. Месье Фермин считает, что, если я опубликую их в газете «Эпок», это может служить дополнительной рекламой и обеспечить театру аншлаги. Сказать по чести, я выразил сомнение, что мой скромный литературный талант может быть им чем-то полезен, однако заметно, что новые директора пользуются любыми возможностями упрочить свое положение в свете.

Как я уже говорил, месье Фермин и месье Андре предоставили мне любезную возможность присутствовать на репетициях, желая, чтобы я полностью погрузился в рабочую атмосферу театра. Особенно мне нравятся занятия балетного класса: мадам Жири — здешний балетмейстер — настоящий профессионал своего дела. Она вдова, у неё немного грубоватый голос, и в Опере нет людей, дисциплинированнее и строже относящихся к своим обязанностям. Мадам Жири никогда не потакает девочкам в их капризах — даже самых маленьких она заставляет делать ровно столько, сколько способно выдержать их тело, и даже чуть больше. Я сам видел, как некоторые ученицы плачут на занятиях, но мадам говорит, что плакать надо в том случае, когда ты не делаешь ровно ничего; а балет требует усилий, и боль — это часть жизни танцовщиц. Мадам требовательна, строга и скупа на похвалу — честно говоря, за всё время своего пребывания в Опере я едва ли раз мог услышать, как она кого-то хвалила. Особенно же строго она относится к своей дочери, Мэг Жири.

Мэг — белокурый ангелочек с широко распахнутыми голубыми глазами и простодушным выражением лица; её волосы действительно кажутся воздушными, словно им незнакомы законы земного притяжения. Своим видом она напоминает моделей с полотен Рафаэля, а по сцене порхает, будто легкокрылая пташка. На занятиях матери ей приходится трудиться больше, чем кому бы то ни было, но она не унывает и часто улыбается; кажется, ей действительно нравится быть балериной.

Друг мой, помнишь ли ты скрипача Густава Даае? Мы как-то раз оказались с ним в одной таверне в Швеции, и он играл нам; помнишь ли ты те звуки, что воспаряли от струн его скрипки, уносясь в небо? Смычок в мозолистых руках Густава казался принадлежащим какому-нибудь итальянскому маэстро, а не простому деревенскому скрипачу, играющему для того, чтобы прокормиться. Однако я не прав: папаша Даае играл не столько для того, чтобы заработать, сколько ради самой игры, ради ощущения причастия к чуду рождения музыки. Он смеялся и радовался, как дитя, когда воздух прорезал звук, и музыка начинала тихо-тихо звучать — словно вздох, исходящий из глубины души смертельно раненого — а затем усиливаться, пока, наконец, не достигала своего предела, пройдя великий путь от пианиссимо до крещендо. Помнишь «Воскрешение Лазаря»? Под смычком Густава эта композиция, полная божественного вдохновения и огня, звучала откровением пророка от мира музыки, и я не знаю людей, способных сыграть её так же чисто и чувственно. В тот день, в таверне, все, кто слышал это, плакали, ибо невозможно было удержаться от слез, пока рука скрипача продолжала выводить ноты в воздухе.

Помнишь ли ты его дочь, малышку Кристину? Она была еще совсем ребенком, и я едва узнал её, увидев в Опере. Ты спрашиваешь: не ошибся ли я? Я и сам сомневался, но ошибки быть не может — это точно она, а не девушка с такими же именем и фамилией. Она очень похожа на отца, и, по правде сказать, с того дня в таверне мало изменилась: вытянулась и похорошела, но в сущности своей осталась всё таким же ребенком. В её лице детская доверчивость сочетается с мягкостью черт, а сама она напоминает робкую молодую лань, готовую убежать от одного предчувствия опасности. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что именно это и привлекает мужчин в ней — эта робость и доверчивость в соединении с кукольным личиком и кроткими, излучающими мягкий свет глазами.

Кристина тоже танцовщица, и мадам Жири относится к ней, как к дочери; но Мэг не ревнует, напротив — они неразлучны, и белокурый ангелок, по-видимому, считает мадемуазель Даае своей сестрой. Я постоянно вижу их вместе; стайки балерин, передвигающихся по Опере, напоминают сонмы ангелов в Эдеме. Они смеются и поддразнивают друг друга, как это заведено у хорошеньких молодых девушек; пару раз я становился свидетелем разговоров о любви. Старшие балерины весьма искушены в этом искусстве, и охотно передают младшим свой опыт; я слышал, что одна из танцовщиц даже стала любовницей графа Антуана*. Кристина и Мэг, правда, не участвуют в этих дискуссиях — я думаю, они ещё мало знают о любви в том смысле, какой ей придают разговоры в светских салонах и на сборищах кокоток.

Если представить Оперу цветущим садом, то примадонна наверняка была бы в нём розой, огромной и ярко-красной; актрисы и балерины — нежными лилиями в серебряном пруду, на гладь которого бросают отсветы золотые лучи солнца; а Кристина и Мэг — двумя маленькими белыми розочками, еще толком не распустившимися, но уже ласкающими взор своей хрупкой неоформившейся красотой.

Они — как две юные богини весны, умирают на репетициях и воскресают в перерывах между ними; они передвигаются по Опере, и величественный театр превращается в королевских дворец, полный детских игр и миражей. Будто принцессы из сказки, Кристина и Мэг знают все входы и выходы из этого заколдованного лабиринта, недоступные простым обывателям. Кажется иногда, что театр впадает в спячку, когда они покидают его, и оживает только с их приходом. В такие минуты Опера начинает жить и дышать, и чудится порой, что статуи Гарнье следят за невинными забавами молоденьких балерин.

Довольно часто я заставал их в буфете, поедающими пирожные; они смеялись, как могут смеяться лишь девочки, доверяющие друг другу какой-то секрет, и часто оглядывались, будто совершали что-то противозаконное. Мне было известно, что мадам Жири ненавидит сладкое и пытается привить эту неприязнь своей дочери; поэтому Мэг и Кристина вели себя как две маленькие преступницы, хохоча от собственной смелости и одновременно испытывая стыд и возбуждение от того, что вынуждены от кого-то скрываться, пусть даже наказание за проступок будет минимальным. Их невинные забавы были упоительны; в Опере, я уверен, не нашлось бы других столь же чистосердечных и детски-непосредственных девушек.

Впрочем, отличие Мэг от Кристины было разительным: маленькая Жири куда более твердо стояла на земле, в то время как мадемуазель Даае витала в облаках. Её взгляд всё время был каким-то нездешним, обращенным ввысь, в то время как Мэг смотрела на вещи практично. Дочь скрипача любила слушать и рассказывать сказки о феях, маленьких человечках и странных существах, помогающих людям исполнять заветные желания; более всего она любила сказку об Ангеле Музыки. Ты помнишь ее, друг мой? Это удивительно красивая история, и в ту ночь в таверне мы слышали ее минимум трижды. Никто не мог ею насытиться, и меньше всех — маленькая Кристина, а певучий, ласковый голос папаши Даае придавал красивой, но незамысловатой сказке еще большую прелесть.

Я слышал, как Кристина пересказывала её Мэг, сидя ясным погожим днем на ступенях Оперы; щеки мадемуазель Даае раскраснелись от волнения, голос дрожал, и складывалось ощущение, будто бы её действительно посетил Ангел Музыки, таинственный и добрый, точно такой, о каком рассказывал ей отец. Впрочем, если принять во внимание впечатлительность Кристины, всё это вовсе не кажется удивительным; Мэг менее впечатлительна, но и её сердца, я уверен, достигали красивые сказки Густава Даае.

Кристина выглядит несколько блаженной, но это только прибавляет ей очарования; она в самом деле кажется ангелом, неведомо как спустившимся с небес. Её словно не коснулась никакая грязь этого мира; она живет, не замечая её, и боль, страдания, страх — для неё только слова со значением, которого мадемуазель Даае не понимает, словно персидская вязь из книг. Однако это не мешает Кристине считаться светлым ангелом Оперы — она готова помочь любому и сказать ободряющие, добрые слова, а Мэг Жири — её главный помощник в подобных делах.

Я не знаю, зачем пишу этот панегирик, посвященный женской дружбе, но она в самом деле захватила и поразила меня; сколько бы не твердили, что женской дружбы не существует в природе, но она есть, и отношения мадемуазель Даае и маленькой Жири — лучшее тому доказательство.

На сцене они поддерживают друг друга, и я не раз видел, как Мэг невзначай толкает Кристину или обеспокоенно смотрит на нее, когда та, вновь замечтавшись, забывает сделать какое-то движение. К счастью, это бывает достаточно редко, иначе мадам Жири, строгая и требовательная, не была бы о Кристине столь хорошего мнения. В перерывах между репетициями они неразлучны и расстаются только в те моменты, когда Кристина уходит в часовню, чтобы помолиться за упокой души отца. Из часовни она выходит просветленная, словно её действительно посещает ангел и открывает то, что неведомо простым душам; в эти часы Кристина особенно возбуждена, и лишь Мэг под силу привести её в нормальное состояние.

Прошу прощения, что прерываю свой рассказ так резко: я должен еще зайти к директорам, затем на репетицию, а вечером — спектакль. Дают «Травиату» Верди. Думаю, в следующий раз ты получишь от меня подробнейший рассказ о примадонне и ведущих голосах Оперы. Что бы ни случилось, я буду благодарить Судьбу (и новую дирекцию) за то, что мне позволено было провести несколько недель в таком возвышенном, великолепном и блистательном месте, как Дворец Гарнье.

До скорой встречи.
Искренне твой,
Шарль.

P.S. Перед отправкой перечитал письмо. Думаю, из материала, который я собрал, действительно можно было бы составить что-нибудь для газеты «Эпок». По возвращении непременно этим займусь.

____________________________________________________

Примечание:
* Граф Антуан, как и рассказчик, — выдуманный персонаж.


В раздел "Фанфики"
Наверх