В смятении он оглянулся на тот двойной извилистый путь,
которым рок предопределил пройти их судьбам до того перекрестка,
где он безжалостно столкнул их и разбил друг о друга.

Виктор Гюго
"Собор Парижской Богоматери"

Пролог
ИСПОВЕДЬ

Простите меня, отец мой, ибо я грешна. Последний раз я исповедовалась несколько месяцев назад, и с тех пор случилось многое. Все это тяжким бременем лежит у меня на сердце. Пожалуйста, не говорите не слова, пока я не закончу — я НЕ жду от вас прощенья или состраданья.

Отец мой, вы единственный, кто действительно готов выслушать меня. Уже очень давно никто не желает меня понять, и мне кажется, если я не расскажу все прямо сейчас, меня просто разорвет на куски.

Я родилась в Швеции, как вы, возможно, поняли по моему акценту. Пока мой папа был жив, он постоянно запутывал мне голову сказками и не желал, чтобы его девочка взрослела, и даже сейчас после его смерти, я все еще слышу его звонкий голос, рассказывающий страшные легенды нашей родины. Больше всего я любила сказку об Ангеле музыки. Я хотела быть певицей и усердно молилась, чтобы мои мечты претворились в жизнь, и Ангел благословил меня.

Я была принята в хор Оперы Гарнье… Кажется, с того дня прошла целая вечность.

Я не ждала ничего особенного, полагая, что моя судьба — прозябать всю оставшуюся жизнь на небольших ролях. Но однажды, отец мой, я услышала голос — не обычный голос. Пожалуйста, не считаете меня дурочкой, нет, это был голос Ангела Музыки, посланного моим бедным умершим папой. И я ему верила.

Возможно, вы слышали парижские истории о Призраке Оперы — так вот, он действительно существовал, отец мой, хотя не был ни ангелом, ни духом. Он был только человек... очень уродливый, но вместе с тем и удивительный.

Отец мой, я избавлю вас от подробностей ухаживания за мной молодого дворянина, наверное, даже до вас дошли эти слухи. Достаточно сказать, что в то время в Опере я встретила друга детства, и мы полюбили друг друга. Я его обожала и отдала бы за него жизнь. Он чувствовал, ко мне то же самое. Человек, которого я ошибочно считала Ангелом, хотел, чтобы любили только его, и хотя я испытывала к нему жалость, в действительности он был для меня не более чем странной зверушкой, прячущейся в подвале. Мое сердце безраздельно принадлежало моему дорогому другу.

Рауль...

Мне до сих пор больно произносить это имя, отец мой, но боюсь, если я не буду повторять его вслух, он исчезнет из моей угасающей памяти.

Пожалуйста, не сбивайте меня, отец мой, ибо я рассказываю историю не только для себя... но для моего милого, милого Рауля. Пожалуйста, позвольте мне продолжить.

Глава 1
ОБЕЩАНИЕ ЗАЩИТЫ

Отец мой, всего лишь несколько месяцев назад я была глупой и наивной…

Мой жених очень любил меня, умолял бежать вместе с ним, и, несмотря на то, что его семья была против нашего брака, даже был готов прогневить старшего брата, дав мне имя де Шаньи. Виконт имел самые честные намерения, но я была так растеряна, во мне пробудилась жалость к своему учителю. Кроме того, я боялась разбить его сердце, исчезнув не простившись. Я убедила Рауля, что мне нужно спеть еще один последний раз для человека, которого я когда-то считала своим ангелом. И хотя мой друг был недоволен моим решением, он принял его.

Когда настала ночь, я была Маргаритой в "Фаусте" — уверена, вы слышали о чем, эта опера, не так ли, отец мой? — голос, которым я пела в тот вечер, не был моим. Неземным звучанием я воздавала должное человеку, сделавшему из меня Диву. Меня больно ранило осознание тяжелого горя, которое ему причинит мой побег.

Я представила, как он ждет меня в столовой, в своем доме за озером.
Хотя это место больше напоминало мавзолей, чем жилой дом.
Но потом приходили иные вспоминания: как он силой заставлял меня расцарапывать ногтями его мертвое лицо, и я понимала, что должна уйти.
Так будет лучше для нас обоих.
Что могло быть между нами? ОН мечтал о браке, а я желала освободиться от НЕГО.
Я понимаю — это звучит жестоко, но я изменилась за последние месяцы и не собираюсь изображать чувства, которых не испытывала.

Если бы у меня сейчас была возможность все исправить, мы бы сбежали с Раулем задолго до ночи премьеры "Фауста".
Я бы позволила ему увезти меня прочь, куда бы он только ни пожелал. И даже если бы потом нам пришлось жить в нищете, я была бы гораздо счастливее, чем сегодня. Но, как я уже говорила — я витала в облаках, была глупой и доверчивой.

Когда Маргарита покаялась в своих грехах и простерла руки к небу, падая в объятия ангелов, я тоже вдруг ощутила вокруг себя руки. И хотя от них шел странный запах, запах смерти, я отчетливо понимала, это совсем не ангел зажал мне рот и нос дурно пахнущей тряпкой. Я даже не успела закричать... Только помню, как несколько секунд слабо отбивалась, а затем... стало темно. Когда я проснулась, я уже была в его логове.

Его зовут Эрик, я не помню, говорила ли вам…

Я очнулась в той же самой постели, в которой спала во время моего предыдущего похищения. И когда я была вынуждена прийти к нему — это было одним из условий моего освобождения — случайно открыла ужас его лица, скрытого под маской.
Да, он носил шелковую маску, а под ней было... мне никогда не забыть ЭТО.
У него был лик самой смерти. В тот момент, когда я сорвала кусок шелка и обнажила его черты в первый раз, он дрожал от ярости, но голос его был спокоен.

Таким разъяренным как сейчас я не видела его никогда!
"Как вы могли оставить Эрика, зная, как сильно он любит Вас? Даже не простившись? Жестокая Кристина!".
Я была так испугана, что даже не нашлась с ответом. Дрожа от страха, я вжалась в кровать. Его кошмарное лицо нависало надо мной в нескольких сантиметрах, и я могла обонять смрад его дыхания. Наконец он вздохнул и ушел, оставив на несколько мгновений меня одну.

Мне точно неизвестно, что со мной потом происходило, хотя я осознаю, что длилось это нескольких часов. И хотя мои чувства были притуплены наркотиком, данным им во время похищения, я все-таки слышала отголоски случившей затем трагедии.
Он бушевал, как ненормальный, а затем рухнул к моим ногам, словно жестоко избитый ребенок. Он умолял заключить с ним брак.
Не знаю, что было страшнее: его ярость или его слезы, все было невыносимо.

Знаю — это считается грехом, отец, но я стала колотиться головой о каменные стены моей комнаты, желая убить себя, так как согласиться стать его женой не могла.
В то время я полагала, НИЧТО не сможет убедить меня принять его, как мужа. Но так было до того, как Рауль умирал в камере пыток.

Жаль, что моя попытка самоубийства не удалась, вероятно, мне помешало животное стремление выжить. Еще ужаснее, как мои действия отразились на Эрике — он лишился остатков здравого смысла.
К этому времени Рауль, желая спасти меня от монстра, тайно проник в подземное жилище и очутился в камере пыток, как я только что говорила.

Умопомрачение, только так можно охарактеризовать случившееся потом.

Истошные крики Рауля в одно ухо, яростные вопли Эрика в другое, словно ангел и демон рвут меня на части, схватив за плечи. Было немыслимо расслышать каждого в отдельности.
В результате Эрик холодно сказал, что невозможно вечно колебаться — я должна, наконец, сделать выбор — он предложил мне повернуть фигурку небольшого бронзового кузнечика, который прекратит, в конце концов, все наши страдания, либо поворот скорпиона — означавший лишь МОЮ смерть, ибо Я буду погребена с этим безумцем до скончания жизни.

Несколько раз я протягивала руку, намереваясь повернуть кузнечика. Вы даже не представляете, как близка я была к этому, отец мой. Если бы такой выбор состоялся, уверена, вы смогли бы услышали взрыв даже здесь, в святилище.
Голос Рауля боролся с голосом Эрика, но, в конце концов, я послушалась друга детства. Он совсем не думал о своей жизни, видите ли, он полагал себя уже мертвым так или иначе, нет, он думал о невинных людях пятью этажами выше нас, и я убрала пальцы от кузнечика.
Рауль обещал, если останется жив, найти меня во что бы то ни стало и что бы Эрик не сделал со мной: он услышал наш разговор и понимал, что Эрик хотел сделать меня своей невестой, отец, — он умолял, чтобы я никогда не позволяла надежде покинуть меня.
Если же он погибнет, заявил Рауль, он сможет умереть спокойно, зная, что в этом мире еще живу я.
Балансируя на грани потери рассудка, я уцепилась за его слова из последних сил, словно утопающей за деревянные обломки кораблекрушения.

Я повернулся скорпиона.

Шипение воды, ворвавшейся в камеру пыток, было оглушительным. Я не понимала, что произошло, но мой шок, я уверена, затмило абсолютное изумление, исказившее и без того жалкое лицо Эрика. Он искренне верил, что я готова выбрать кузнечика и взорвать все здание Оперы, только бы не провести оставшуюся часть моей жизни с ним.
Он спросил меня, действительно ли я хочу стать его живой невестой, но я едва могла слышать его слова из-за грохота воды в соседней комнате. Вопли боли, доносившееся их комнаты пыток, сменились криками ужаса Рауля и Перса, вода поднималась все выше и выше, затапливая ВСЮ комнату. Я стала умолять Эрика:

— Пожалуйста, вы должны остановить поток.

Отец мой, когда я согласилась принять этот брак, обеты Рауля жгли мое сердце. Я хотела, прежде всего, спасти его жизнь: я любила его и считала человеком чести. Когда его освободят он обязательно придет за мной, я действительно так полагала, не зависимо от того, что монстр совершит со мной.
Кроме того, как я неоднократно говорила вам, тогда я была глупая, и наивная, даже не предполагала, что подразумевается под браком.
Эрик твердил о пышной церемонии в церкви Мадлен, о днях, проведенных в настоящем доме с прогулками за город по выходным, и о маске, которая сделает его похожим на обычного человека.
Даже не представляю, как немного он действительно собирался выполнить из того вороха, что наобещал. Не знаю... Я не знаю.

Я утвердительно кивнула ему. Да, я стану его живой женой, не понимая толком, что это означает. А когда он упал к моим ногам со слезами на черных провалах, служивших ему глазами — стиснула зубы. Я смогу выдержать... Я должна вынести это.
В любом случае все продлится совсем немного — Рауль придет за мной, и я смогу вырваться на свободу. Тогда мы будем жить долго и счастливо, а время, проведенное в качестве невесты Эрика я запрячу в самые дальние и глухие уголки памяти.

Возможно, потом, в итоге, я повернула бы кузнечика. Быстрая смерть была бы намного милосерднее.
Мне не нужно отпущение грехов, отец, в моих мыслях только те двое. И все, что я говорю — святая, истинная правда. Я не пришла бы сюда, чтобы рассказать вам это, не случись потом нечто ужасное.

Глава 2
СВАДЕБНАЯ МЕССА

Как это страшно, отец мой, осознавать, что от тебя напрямую зависит жизнь человека, и любое твое неосторожное движение может убить его.
Перед тем, как Эрик вытащил Рауля из камеры пыток он взял с меня слово, не заговаривать ни с Персом, ни с виконтом, и я поклялась своей жизнью, что сделаю все для его спасения.
Но боюсь, мое обещание было напрасным, ибо, когда Рауля бросили на пол, он остался лежать и был бледен как воск. Только после того, как Эрик перекатил его на бок, Рауль закашлялся, его вырвало водой, и нормальный цвет лица постепенно начал возвращаться.
Мне захотелось упасть на колени и возблагодарить небеса за то, что он еще жив. Вместо этого я стояла неподвижно, как статуя, руки сводило от страстного желания прикоснуться к моему бедному другу, положить ладонь ему на грудь и убедиться, что она действительно вздымается и опускается под моей рукой. Но, к сожалению, совершить что-либо подобное было бы полной катастрофой, я прекрасно осознавала это.

Эрик сразу же утащил его куда-то, оставив меня на некоторое время в покое. Перс, находившийся рядом, пытался разговорить меня. Но я твердо хранила молчание, отчетливо понимая, что если Эрик вернувшись, услышит мой голос — он в отместку немедленно убьет Рауля.
Я притворилась полностью увлеченной книгой, лежащей у меня на коленях. На самом деле буквы расплывались перед глазами, только позже я увидела — книга перевернута вверх ногами, а поначалу я и не заметила...

К счастью, мне удалось выдержать испытание, и вскоре бесшумно прокравшийся в гостиную Эрик, приказал мне удалиться в спальню. Не знаю, сколько я там просидела — под землей время ведет себя странно, — внезапно дверь распахнулась, и Эрик пригласил меня в столовую. Стол ломился от угощения, чего там только не было: курица, рыба, хлеб, сыры всех сортов, вино — он отодвинул мой стул, как настоящий джентльмен, объявив, что сейчас будет празднование в честь нашей помолвки.

Я очень хотела узнать, что же он сделал с Раулем, но молчала, твердо зная — расспросы ему не понравятся. Попытка попробовать несколько блюд окончилась неудачей: он сидел за столом и пристально разглядывал меня. Под его взглядом, я не смогла заставить себя проглотить даже кусочек и ожидала, что он станет ругать меня, но он только рассмеялся и заметил:

— Не редки случаи, когда невеста в предвкушении свадьбы не может принимать пищу. Не волнуйся, дорогая, я не буду тебя мучить ожиданием.

Он радостно сообщил, что ему осталось закончить некоторые заблаговременные приготовления, и я смогу все оставить ради него — скоро мы будем навеки вместе.

Я с трудом поборола рвотный позыв, мне помогли воспоминания о теплых губах Рауля — мой самый первый и единственный поцелуй. Слезы неудержимо брызнули из глаз, Эрик качнулся ко мне осушить их, но я отшатнулась от его прикосновения.

— Вас совсем не интересует судьба вашего поклонника? — внезапно спросил Эрик, поднимаясь из-за стола и нависая надо мной.
— Он заперт в подземелье — надежно, как вы сами понимаете. Раз уж вы так его любите, обманщица, нарушая свои же обещания данные бедному Эрику. — И он снова леденяще засмеялся.

О…
Как страшен его смех, отец мой, это невозможно представить, пока не услышишь. Это самый жуткий звук на свете!

Прежде чем отпустить меня, назвав день нашего бракосочетания, он сообщил о своем намерении написать свадебную мессу, пока я буду спать.

Вся моя прежняя жизнь преломилась самым ужасным образом, какой тут может быть сон!
Отец мой, той страшной ночью я не сомкнула глаз, сердце бешено колотилось, и тень музыки, доносящейся из соседней комнаты, звучала реквиемом на моих собственных похоронах. Каждая нота, записанная им на бумаге, падала горстью земли на мой гроб. Меня трясло под одеялом, казавшимся мне когда-то давно — вечность назад — таким уютным. В то счастливое время я спала в этой комнате, не подозревая о подлинной глубине безумия Эрика.

Отец мой, когда-то прежде в другой жизни я была беззаботной, свободной девушкой. Могла делать все что пожелаю, и никого это не могло ранить.
Невозможно было привыкнуть к тягостному бремени ответственности, отныне меня ежедневно ожидал ужасный выбор: либо я полностью подчиню все мои действия совершенно чужому мне человеку, либо погублю любимого. Я точно не знаю, что именно Эрик тогда хотел от меня, но лежа в темноте в своей постели, я поклялась, что бы это ни было, я сделаю все.

На следующее утро на столе меня ожидал завтрак, но Эрик все еще находился в музыкальной комнате, и я слышала, как исступленно он продолжает трудиться над нашей свадебной мессой. Я молилась, чтобы это длилось бесконечно, но, к сожалению, он уложился за несколько дней.

Обычно Эрик помнил, о необходимости накрывать стол по утрам, но иногда забывал, и, хотя, мой живот и протестовал от голода, я думала о Рауле и верила, что сейчас ему не больно, не холодно, не голодно, он не испытывает жажды. Впрочем, судя по тому, что Эрик пренебрегал даже моими нуждами, клялся мне в любви, забывая при этом покормить, можно было представить, сколь мало внимания он уделял своему несчастному узнику.

Я старалась меньше попадаться ему на глаза, чтобы Эрик оставил меня в покое, правда в одиночестве горькие мысли жестоко терзали меня, и я пробовала хоть чем-то занять голову. Попытки прочитать несколько книг из библиотеки Эрика закончились неудачей, я ничего в них не поняла. Конечно, моего образования было недостаточно, выросшая в бедности девочка мало знала, и вдобавок многие из доступных книг были написаны на неизвестных мне языках.
Эрик забрал у меня ножницы, и я не могла больше шить или вышивать. Ужасно, мне почти ни чем нельзя было отвлечься, занять руки и уберечь рассудок, от кошмарной музыки, которая просачивалась, как густой туман, из музыкальной комнаты и душила меня.

Наконец, через неделю, когда я пришла утром на завтрак, Эрик уже ожидал меня за столом с рукописью на коленях.
— Это, — торжественно заявил он, — мой свадебный подарок тебе.
Какая жалость, отец мой, лучше бы он подарил мне свою Пенджабскую удавку.

Глава 3
ЕГО НЕВЕСТА

Конечно, вы благословили множество браков, отец мой, но даже вы не сможете представить свадьбу, подобную той, что состоялась в доме за подземным озером.

Вручив мне праздничную мессу, Эрик пояснил: подвенечное платье висит в ожидании меня в шкафу, в моей комнате. Я должна буду принять ванну, нарядиться и встретиться с ним в музыкальной комнате.
Говоря все это он заливался смехом ребенка, получавшего новую, желанную игрушку, и даже хлопал в ладоши от счастья.

Я так все и сделала.
Могла ли я поступить иначе, отец мой?
Ни единого шанса на побег у меня не было, даже погрузившись в ванну, я не нашла в себе достаточно мужества опустить туда лицо и сделать несколько глубоких вдохов и выдохов. Я всегда панически боялась утонуть и не смогла себя перебороть.
Вместо этого я умылась, в полной уверенности, что стану жертвой на алтаре безумия Эрика. Мои зубы отбивали такую дробь, что, наконец-то, я перестала слышать свои тягостные мысли. Это, пожалуй, явилось одной из немногих радостей того дня.
Я вытерлась и надела подготовленную Эриком одежду — как всегда, его выбор был безупречен, платье сидело идеально, впрочем, как и все, что он мне покупал или создавал.
Когда впервые я вошла в эту комнату, обустроенную им для меня, помню как меня поразила его дотошность и трепетное отношение к деталям.

Ощущая себя куклой, красивой игрушкой, созданной для развлечения Эрика, я убрала волосы и пощипала себе щеки, вернув им хоть какой-нибудь цвет. Я все еще верила, что мы отправимся в церковь Мадлен, как он обещал мне, когда Рауль страдал в камере пыток. Понимая, что должна предстать перед ним совершенством и создать видимость некоторого правдоподобия для посторонних глаз в церкви. На улице я не собиралась кричать и выдавать его, отец мой, ибо знала, это только скрепит печатью смертный приговор Рауля. Нет, я собиралась сделать все, что только в человеческих силах, чтобы спасти его.

Когда я вошла в музыкальную комнату, он уже ожидал меня при полном параде, лицо скрывалось за черной шелковой маской, правда фрак был несколько измят и явно видел лучшие времена. Он нервно раскачивался, заложив руки за спину, и на мгновение я чуть не пожалела его. Может быть, он будет добр ко мне, как муж — мой страх перед ним не обоснован?
Я вспоминала время, проведенное в этом доме, затерявшееся в прекрасной музыке, дарованной этими самыми костлявыми пальцами клавишам органа, а иногда и струнам скрипки — и, как однажды он со слезами упал к моим ногам, и я жалела его. Когда-то он был моим ангелом, моим единственным спутником в холодном и равнодушном Париже, возможно, это... правда никогда не думала, что мы можем вступить в настоящий брак, отец мой, но я верила в его понимание.

Это было, конечно, прежде чем я осознала, что безумие полностью захватило его.

Он жестом попросил меня сесть на диван.

— Я хочу, чтобы ты послушала Эрика и свадебную мессу, Кристина, — заявил он с небольшим поклоном. Я очень хотела узнать у него, когда же наконец мы пойдем в церковь Мадлен, но потом он начал играть эти ужасные мелодии, часами преследовавшие и терзавшие меня на прошлой неделе. Удивительное дело... сплетенные вместе умелыми руками Эрика, они больше не звучали так безобразно. Музыка была одновременно прекрасной и мрачной, и я затерялась в его волшебстве. Я отдыхала на диване, мучившие меня много дней тревоги сменились смутным ощущением благополучия, как будто душа улетела на крыльях и почти покинула мое тело, отец мой, если вы можете такое понять.

Не знаю, как долго он играл, отец мой, казалось, миновали часы или минуты. Это был любовный посыл Эрика ко мне, и я его приняла... Я даже не вспоминала о Рауле, ни капли не задумывалась, что же будет вечером, после волшебной музыки...
Я просто сидела там, спокойно и неподвижно, как статуя. Видите ли, его музыка всегда имела необъяснимую власть надо мной...

В конце концов, когда музыка прекратилась, я не смогла бы вспомнить ни единой ноты, во все глаза глядя на Эрика, сидящего на скамейке у органа. Издав глубокий вздох он так и не повернулся ко мне, долго ничего не говоря, пока его руки и ноги не перестали дрожать и дыхание выровнялось.
Затем он поднялся со скамейки и протянув руку, молча поманил меня встать рядом с ним.

— Принимаете ли ВЫ, Кристина, Эрика как своего мужа? — Спросил он хриплым голосом, странно для меня прозвучавшим, и хотя я не помню: сказала ли "да" или кивнула, или сделала другой жест; он казался довольным, надел мне на палец то самое золотое кольцо, что я потеряла на крыше, и также заявил, прежде чем снять маску, что он принял меня за свою невесту.

Глядя на ужасный лик Смерти, проклятие всей его жизни, я никак не могла понять, что именно он говорил, хотя и видела движение этих губ — если так можно назвать двойную полосу сухой треснувший плоти. Только после осторожного прикосновение его большого пальца к моему лицу я поняла, что плачу.

— Разве ты не собираешься целовать твоего супруга? — спросил он, почти робко и опустился на колени, опять его отвратительные пальцы, захватили подол моего платья.

Это я никак не могла сделать, отец мой, невозможно, даже для Рауля — пересилить себя и прижаться сейчас губами к ожившему трупу! Нет! Только не это! Отвернувшись от него, я попытался убежать, но он все еще удерживал край моего платья, послышался треск — красивая ткань порвалась. Он рухнул, словно ожегшись, по его впалым щекам катились слезы, а я никак не могла утешить его или дать малейший знак любви. Дрожа, я вжалась в стену, страшась его гнева, но он только медленно поднялся на ноги и проговорил мертвым голосом:

— Эрик не намерен устраивать церемонию в церкви Мадлен, Эрик очень устал — не спал почти неделю, сочиняя свадебную мессу, — и теперь он должен проститься с женой.

Он оставил меня в покое в музыкальной комнате и хлопнул дверью в свои личные апартаменты. Теперь уже на пол упала я. Я была невинной, понимаете, и не представляла, что именно происходит в алькове между мужчиной и женщиной . Какое счастье — он не потащил меня в свою спальню, проделывать все то, чем мужья занимаются со своими женами, — слезы радости затуманили мне взгляд.

Слезы ужаса придут позже.

Утром на столе лежали только фрукты и полбуханки хлеба, я с жадностью проглотила скудные приношения, изумляясь способности радоваться жизни после столкновения со смертью.
Вечером я заперла дверь в свою спальню, понимая, Эрик мог свободно посещать мои комнаты — у него был ключ. Кроме того, я подперла дверь стулом для большей надежности. Впрочем, вечером он даже и не пытался войти ко мне в комнату. Я конечно понимала, что мужья имеют определенные права на жен, но точно знала: та видимость свадебной церемонии, прошедшей в музыкальной комнате меня ни к чему не обязывает в глазах Бога.

Когда же, наконец, Рауль придет за мной, я все еще буду свободной от брачных уз, успокаивала я себя.
Какой же я была наивной, верила, что Эрик сдержит слово и его удовлетворит наш договор.
Как будто это было все, что он желал получить от меня.
Нет, как сейчас понимаю, то был только маленький аванс.
Я недооценила его — он оказался гораздо умнее, чем представлялось мне той ночью.

Глава 4
ЕГО ЖЕНА

Следующим утром Эрик ожидал меня в столовой, такого не случалось со времен нашей «свадьбы».
Жалкий человек, в слезах умолявший свою жену о поцелуе, исчез, вместо него был тот незнакомец, к которому я была вынуждена подстраиваться со времен выдвинутого им брачного ультиматума.

Он вежливо поинтересовался, как я спала, предупредительно помог мне сесть, предложил мне фрукты, и, прежде чем удалиться на кухню, коснулся большим пальцем теплого ободка моего обручального кольца. Он внимательно наблюдал за мной во время завтрака — последнего мирного завтрака в этом ужасном месте — о чем я даже не догадывалась.
Нет, в то время мне казалось, что страхи мои практически побеждены и беспокоится больше не о чем.

Как я неоднократно говорила, я была очень наивной.

После еды он принес какую-то деревянную коробку и высыпал ее содержимое на поверхность стола. Более всего мне врезалось в память грубое шерстяное одеяло, а еще там были консервы,* вода, буханка хлеба, несколько свечей.

— Скажи, как надолго тебя хватит этих припасов? — спросил он, беспокойно постукивая пальцами по крышке стола, пока я непонимающе смотрела на кучу вещей, наваленных на стол

— Вероятно, на несколько дней. Но почему ты об этом спрашиваешь, Эрик? Ты собираешься меня надолго оставить одну, пока будешь далеко? — я старалась не выказывать паники.

— Ну что ты, тебе не освободиться так быстро от своего нового мужа, моя дорогая женушка! — ехидно хмыкнул Эрик, и я представила себе, как усмешка исказила его кошмарный рот, к счастью я не могла этого видеть. — Ну все-таки сколько это — несколько дней? Ты должна уточнить, девочка.

Его интонации пугали — нечто похожее звучало, когда он издевался и насмешничал над собой, как «подлинным» Дон Жуаном — находясь в неволе, я почти не вспоминала те дни.

— Пять, — я выпалила первую пришедшую на ум цифру, совершенно не думая о реальности такого подсчета, только надеясь, что сейчас он все разъяснит.

— Правда? Эрик полагает, что при разумной экономии можно протянуть вдвое больше.

Он начал перекладывать все со стола обратно в деревянную коробку, в его дыхании мне послышался слабый рокот, так же было во время исполнения свадебной мессы.

— Скажи, зачем ты спрашиваешь меня? Что под этим подразумеваешь? — Мой голос дрожал, но я старалась сохранять спокойствие.

— Девять дней назад Эрик отнес подобную коробку твоему поклоннику в его камеру. Больше Эрик к нему не ходил. — И своим длинным скелетообразным пальцем он закрыл коробку и близко наклонился ко мне, я боролась со страстным желанием громко закричать, до крови закусив губу. — Если он вел себя разумно, то, возможно, все еще жив…

— Эрик, — я вцепилась скрюченными пальцами в ткань юбки, — вы просто обязаны навестить его сегодня и дать ему больше еды и воды.

— Зачем же Эрик должен идти туда? Там холодно и темно, и ему совсем не хочется оставлять свою драгоценную невесту в одиночестве. Ведь Эрик обещал развлекать ее...

Он вернулся в столовую с колодой карт в руках:

— У Эрика еще не было возможности продемонстрировать замечательные карточные фокусы, не так ли, Кристина? О, он умеет делать поразительные вещи с картами и, конечно же, научит вас самым чудесным фокусам в мире!

— Эрик, умоляю, ведь Рауль умрет без воды. Пожалуйста, вы должны отправиться к нему сегодня! — слова срывались с моих дрожащих губ, так же быстро, как карты с его пальцев.

— Почему Эрика должно беспокоить, умрет юноша или нет? Кому и зачем ваш молодой человек сейчас нужен? У вас есть муж, и вам больше не нужен жених. А Эрик никогда не любил дерзкого мальчишку.

Он сделал несколько шагов к столу и разложил карты, так чтобы мне было видно.

— Выберите одну карту, любую на ваш выбор.

Я коснулась пальцем семь бубны, желая отвлечь его и сохранить его хорошее настроение.

— Эрик, пожалуйста... он же умрет! — вырвалось у меня.

— Все умирают, — просто ответил он, сгреб карты еще раз и перемешивал их, шлепая как безумный.

— Какая разница, когда и как? — Он снова разложил карты передо мной и велел отыскать, выбранную раньше, но я не смогла.

— Здесь этой карты нет, — пробормотала я, будучи смущенной этим странным разговором.

— Конечно, есть — здесь прямо перед вами! Разве вы не видите? — Он наклонил голову и рассмеялся.

О... Как же он смеялся, этот звук не дает мне покоя по-прежнему, стоит только закрыть глаза...

Он обошел стол и быстро вытянул карту из за моего уха, его лицо за маской находилось так близко, что я чувствовала неприятный запах из его рта.

— Эрик обожает свою живую невесту, Кристина — живую жену. Вы приняли клятву, но еще не скрепили наш брак, как дóлжно.

Он хлопнул бубновой семеркой о стол и отошел, скрестив длинные руки и уставившись на стену.

— Жизнь за жизнь, Кристина: ваша — против его. Ну, так как — принимаете соглашение?

— Я не понимаю, что вы хотите, чтобы я сделала, — признался я.

Видит бог, это было правдой, отец мой, я действительно не понимала!

— Вы совсем глупышка? Неужели Эрик обязан объяснять вам все? — Он вздохнул, раздраженный моей наивностью. Развернувшись, глядя на меня, заявил: — Брак не является действительным, пока не консумирован.

Отец мой, клянусь, я думала, что упаду в обморок. Ни я ли провела вчера весь вечер, убеждая себя, что Эрика не волнуют приземленные желания? И вот стоя передо мной, как будто нормальный человек, он объявляет в самых недвусмысленных выражениях свои требования... Ах, отец, мне казалось, что жизнь покидает меня!

Я не могла заставить себя даже поцеловать его в лоб — как можно дать то, что он требует?

Должно быть, он заметил мой шок, в одно мгновение, упав мне в ноги, стиснул наши руки — мы оба дрожали.

— Неужели вы не можете понять, Кристина? Эрик был так одинок всю свою жизнь, никто не любил его, не заботился о нем, даже его мать. И все же он полон желаний, как и любой другой мужчина. Он провел десятки лет один, без единого человеческого прикосновения. Неужели он слишком многого хочет от своей жены? Он любит ее отчаянно и обещает быть невероятно ласков с ней, он не хочет обидеть свою нареченную.

Тембр его голоса, внезапно стал раздражать мои уши, как звон комара. Не представляю даже, как я могла еще держаться — меня мутило, правый глаз начал дергаться.

— Эрик все продумал, вам будет легко, очень легко. Он приготовил особое лекарство, еще один свадебный подарок для вас, Кристина. Он вас обожает, и он положит немного зелья в бокал вина вечером. Как только вы выпьете полный бокал — сразу заснете. Эрик обещает, вы проснетесь утром, не зная, что произошло накануне. Эрик клянется, он обещает, о Кристина, пожалуйста, будьте добры к мужу, к бедному Эрику, готовому подарить вам весь мир и молящего о такой малости в ответ. Я прошу только то, что другие мужья получают от своих супруг. Эрик просто хочет быть как все.
— В этот вечер Эрик оставит бокал вина для вас. Если вы выпьете это, утром он отнесет коробку с продуктами, достаточными для поддержания вашего молодого человека в течение трех дней. Если не выпьете, ну что же, Эрик НИЧЕГО не даст мальчишке. И так будет длиться, пока вы не примете вино с вашим лекарством.

И с этими роковыми словами он выскочил из столовой и хлопнул дверью в музыкальной комнате, в течение нескольких часов терзая орган и мои уши звуками, напоминавшими истошные крики грешников, вечно сгоравших в пламени ада.

Влетев в свою спальню, я захлопнула дверь и упала в рыданиях на постель...

После долгих и безутешных, до икоты рыданий, поняв всю тщетность слез, я села на край кровать, потирая опухшие, покрасневшие глаза.
Пора взрослеть, сказала я себе, теперь кроме себя рассчитывать больше не на кого. Решение должно быть принято и желательно очень быстро, прежде чем Рауль умрет... если уже не умер.

Рауль...

Говорю как на духу, святой отец, ибо я твердо решила ни капли не кривить душой, даже сейчас не могу сказать с уверенностью, что было для меня важнее — сам Рауль или свобода, которую он олицетворял.
Только Рауль знал, куда я попала, значит, только он единственный сможет спасти меня.
Конечно, Перс тоже знал, где я, но разве можно доверять другу Эрика? Кроме того, Перс мог погибнуть или тоже сидеть взаперти в другом месте.
Нет, полагаться на него нельзя.
Моей единственной надеждой оставался Рауль.
Если я хочу сохранить тень надежды на освобождение живой из капкана объятий Эрика, я тоже должна быть готова к жертвам.

Нежась в теплой ванне, опять раздумывала: как же легко соскользнуть под поверхностью воды и никогда не больше возвращаться.
Нет — я еще слишком трусила — адское пламя пугало меня больше участи невесты Эрика.
Я оделась в свободное платье, причесалась и постучала в дверь музыкальной комнаты, собрав все свое мужество, словно солдат, встающий в атаку. И лишь мои колени выстукивали дробь.

Музыка оборвалась, через минуту открылась дверь.
Он был без маски, и я застыла в ужасе, не отводя взгляда от его жалкого, страшного лица.
Наконец он отступил в сторону и впустил меня.

Тот самый бокал вина ждал меня на столике у дивана, на котором я слушала накануне виртуозное исполнение свадебной мессы.
Без колебаний, прежде чем сесть на диван, я выпила вино.
Когда я взглянула на него — его ноги сильно дрожали, я отстранено подумала, как же он сможет устоять на них.

Он двинулся к органу и снова начал играть.
На этот раз музыка была легкой и приятной.
Я закрыла глаза и поплыла в туманную глубину наркотиков, подготовленных Эриком для меня.

......

На следующее утро я очнулся в своей постели, накрытая одеялом до подбородка, в одиночестве, затерявшись во времени.
Медленно приподнявшись с постели, с трудом встала — голова кружилась, колени подгибались.
Единственными признаками того, что Эрик провел эту ночь со мной, были следы крови на белье и ощущение тупой боли между ног.

Когда я вышла к завтраку, коробки с едой на столе уже не было.
Уронив лицо в ладони, я глухо зарыдала.

____________________
* консервы были изобретены в 1804 году французом Николя Аплером (прим. пер.)

Глава 5
ВЫЖИВАНИЕ

Все утро я провела в столовой, отец мой. Эрик куда-то ушел, и я сидя за столом бессмысленно разглядывала цветочный узор на обоях, абсолютно не представляя чем себя занять.

Я больше не желала его видеть, отчетливо понимая, что столкновения, которого я до смерти боялась, не избежать. Сомнения метались в моей голове. Что мне говорить ему? Что он может сказать мне? От горя бесконечные слезы текли по лицу.

Когда он вернулся, нагруженный тяжелыми сверками и корзинами, вероятно уже был день — в этих пещерах, лишенных света солнца и блеска луны, невозможно определить время суток.
Я полагала, он будет испытывать такой же стыд, как и я, но все было с точностью наоборот.

Он приветствовал меня с невероятной радостью в голосе и сразу начал подробнейшим образом рассказывать обо всех своих покупках за день для его обожаемой женушки: и свежайшая рыба, полезная его любимой девочке, и пяток груш, хотя сейчас был не сезон, и дюжина носовых платочков из тончайшего батиста, украшенных наилучшими кружевами, и охапки, охапки цветов, заполонивших весь дом. Он поставил букеты в каждой комнате, включая кухню, и на несколько дней жилище превратилось в оранжерею.

Оцепенело глядя на его суету и метания по комнатам, на разложенные подарки, я отстранено подумала: чтобы ни произошло прошлой ночью — это сделало его абсолютно счастливым.

Что же он делал со мной? Я не знала тогда, отец мой. Для невинной девушки, которой я тогда была, самым страшным казался его поцелуй в губы, этого мне было достаточно для непроизвольного крика.
Что бывает еще хуже, я узнала потом. Но тогда, полагаю, он оказал мне огромную услугу, отключив мое сознание в нашу брачную ночь.

Наконец заметив мои слезы, он опустился передо мной на колени и хотел взять меня за руку. Испугавшись его прикосновения, я отшатнулась, чуть не упав со стула. Я думала моя грубая выходка рассердит его. Нет, он остался стоять на коленях, и смотрел на меня сиявшими золотыми глазами:

— Ах, Кристина, что случилось? Не заболели ли вы? Вам нездоровится? Пожалуйста, скажите своему мужу, что вы не больны, ведь он так любит вас! Единственное его желание — видеть вас счастливой и всем довольной!

Эта забота, мнимая или настоящая, ранила еще больнее, чем его вспышки внезапной ярости.

Ах, отец мой, простите, я только слабая, до полусмерти испуганная женщина, увы, так часто бывавшая на грани потери рассудка. Я сползла на пол и разрыдалась в голос, уткнув лицо в его колени, и мертвые пальцы, успокаивая, гладили мои волосы. Странно, что я нашла утешение в объятьях человека, явившегося причиной моих несчастий.
Это необъяснимо, но кажется, в момент моей слабости я подарила ему надежду стать для меня иным, не монстром.

Мои рыдания расстроили его, и, бормоча слова утешения, в которые я не вслушивалась, он старался меня успокоить. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой жалкой, меня уже не волновала судьба Рауля — жив он или умер — куда бы я ни сбежала от Эрика, стереть из памяти произошедшие ужасы я уже не смогу никогда. Я потеряла волю к жизни, и мое страстное желание свободы сменилось желанием умереть. Не знаю, пробормотала ли я это вслух, или Эрик обладал способностью читать мои мысли, но кажется, он понял меня и старался отговорить.

Слезы иссякли, но я была совершенно разбита бурей эмоций, захлестнувших меня — Эрик предложил мне руку — я еле стояла на ногах. Он отнес меня в мою спальню, с осторожностью уложил в постель и заботливо подоткнул одеяло. У меня не было сил отказаться от его помощи, но я боялась, что он захочет сделать со мной в этой комнате какую-нибудь гнусность.

Немного позже он отнес меня в музыкальную комнату, устроил на диване со всевозможным удобством, принеся стеганое одеяло и взбив мне подушки. Он суетился, обустраивая меня, пока мне не стало совершенно уютно, тогда он исчез на кухню и приготовил мне чашку с бульоном, и мне пришлось ее выпить.

Он был настолько предупредителен, отец мой, его тактичное поведение совершенно успокоило меня. Как бы мне хотелось не быть объектом его происков и жестоких требований! Он старался меня развлечь, он действительно был умнейшим из людей, которых вы могли бы встретить. Рассказывая свои удивительные приключения, демонстрируя свои способности в чревовещании и играя мне сладчайшую для человеческих ушей музыку, он наполнял мои сны красотой, совершенно не прикасаясь ко мне. За исключением помощи в ванной, или кормя меня.

В течение двух дней, полных его трогательной заботы, он ничего не просил у меня кроме моей улыбки на его выходки, и постепенно моя меланхолия отступила.

На третий вечер он принес мне поднос с едой и бокал вина, похожий на выпитый мной в брачную ночь. Когда я в изумлении посмотрела на него — он отвел взгляд, вернулся к органу и больше на меня не смотрел.

Я помнила, что запас продуктов Рауля, выигранных мной в результате моей капитуляции третьего дня, уже иссяк — Эрик предоставил ему трехдневный рацион, и ничего больше.

Но, честно говоря, святой отец, меньше всего я думала в тот момент о судьбе Рауля…
Я потеряла всякую надежду на спасение — Эрик никогда не отпустит меня, я была осуждена провести остаток дней с ним, думала я, глядя, как он играет, полностью погрузившись в музыку. Эрик бывал со мной просто ужасным, и ничто не могло избавить меня от проявлений его ярости, но я еще была жива. Я вспомнила, каким счастливым был он, когда вернулся с рынка, как затем был добр и внимателен ко мне. Отец мой, простите меня, я была слаба и не хотела испытывать его гнев и ярость все время. Я была ранимой и привыкла к более мирным дням.

Подняв бокал, я посмотрела на сквозь него на свет — он выглядел неотличимо от многих, выпитых мной в обычной жизни, и я с жадностью выпила его, грохнув с силой пустой емкостью о стол. Эрик мгновенно обернулся посмотреть, что именно посмело перебить его музыку, он перевел взгляд от разбитого бокала на мое лицо — отец, я никогда не забуду этот его взгляд — мороз по коже. Он продолжил играть нежную и прекрасную мелодию. Я расслабилась на диване и закрыла глаза, позволив музыке укутать меня в волшебное покрывало, когда глаза открылись, я была уже в своей спальне, одетой в ночную рубашку, чего сама не делала, и укутанной до подбородка плотно подоткнутым вокруг меня стеганым одеялом.

Это стало нашей игрой на многие недели. Он старался удивить меня и развлечь в течение нескольких дней, не более четырех, и затем вечером он приходил с бокалом красного вина для меня, и я никогда не отказывалась. На следующее утро всегда просыпалась одна. Он был так внимателен со мной эти дни, и я удерживала его доброе отношение всем своим существом. Медленно я начала восстанавливать силы и действительно верила тогда, что смогу прожить таким манером — в конце концов, все оказалось не так ужасно, как мне сначала представлялось.

Отец мой, до того, как все это случилось, Эрик в течение месяца позволял мне разыгрывать помолвку с виконтом. Рауля довольно скоро перестала устраивать таинственность, и он собирался официально огласить нашу помолвку. Мужчины, даже самые особенные, не так уж и сильно отличаются друг от друга.

Эрика также больше не устраивала наша симуляция брака, как и Рауль ранее был неудовлетворен нашей тайной помолвкой. И, конечно же, наступило время, когда ему было уже недостаточно той малости, что я позволяла. А я была еще слишком глупой, чтобы это понять.

Глава 6
БУМАЖНЫЕ ПТИЦЫ

Эрик был очень умным человеком, и до того, как окончательно осесть в Париже, он путешествовал по миру. Однажды он рассказал мне сказку, которую слышал на Востоке. Его слова летали так же стремительно, как и ловкие, костлявые пальцы. Закончив рассказ, он вручил мне бумажную птичку, которую сложил из бумаги. Если нажать на сгиб ее брюшка, она начинала хлопать крыльями — я никогда не видела ничего подобного. Фигурка мне понравилась так, что я, прижав птичку к груди, попросила у Эрика разрешения оставить ее себе, и он, казалось, был очень доволен.

Когда я проснулась на следующее утро, меня подташнивало. Накануне я снова выпила бокал вина, а эффект от наркотика только усиливается. Но на моей постели сидел целая стайка бумажных птиц, всевозможных размеров, форм и цветов.

Эрик, ожидавший меня за завтраком, рассказал о старинной японской традиции. Она началась с того, что один властитель подарил своей любимой экзотических птичек, как символ ее верности ему, а если девушка влюблялась в другого — она выпускала птиц из клетки на волю.

Возможно, для Эрика эти бумажные птички и символизировали мою верность — для меня ж они воплощали свободу.

Я уже потеряла всяческую надежду на то, что кто-то придет и освободит меня. Но сейчас, подробно разглядывая эту стаю, я представляла себе распахнутое небо, простор без земных слез.

О, быть одной из таких птичек или ее живой сестрой, и летать на воле вместе с ветром...
Но в пещере ветра не было совершенно, ни единого дуновения ветерка, я становилась все более издерганной. Эрик старался меня отвлекать, но мне, выросшей в деревне, солнечный свет был нужен для жизни, как еда, как воздух. Моя кожа стала такой бледной, уже просвечивали тонкие голубенькие вены, и все чаще я просыпалась совершенно обессиленная и глубоко несчастная, даже без приема зелья. Конечно, свежий воздух за несколько минут исцелил бы меня.

Я опасалась что-либо спрашивать у Эрика, чтобы не вызвать у него приступ неконтролируемой ярости. Я верила: постоянные уступки смягчат его нрав, и он позволит мне следовать моим желаниям, но как-то раз, слушая его игру на органе, я вспомнила, что он обещал купить дом на поверхности, и проводить входные за городом.

«Свою половину сделки я выполнила», — подумала я, глядя на бокал вина, стоящий на принесенном им подносе.

Меня не заботила церемония в церкви Мадлен — лучше, если мой грех останется втайне. Я мечтала, как о сказочном подарке, об аромате свежего ветра и вкусе свободы. Неужели я не была хорошей, послушной женой?

С дерзостью, которой не могу объяснить, я приблизилась к нему и встала рядом со скамьей у органа, он был полностью поглощен музыкой и не заметил моего приближения. Я смотрела на него, подумав: если бы я могла вернуться назад во времени и опять стать глупышкой, страстно желающей узнать, что скрывает маска ее Ангела!

Ах, отец мой, если бы я никогда не трогала ее и не представляла бы даже его черты — все между нами могло быть совсем иначе.

Прикосновение к его острому плечу остановило музыку.

Пальцы соскользнули с клавиш, и негармоничный звук отразился от стен.

— Эрик, — я спросила нежнейшим голоском, — пожалуйста, не могли бы вы отпускать меня иногда на волю?

Он хранил молчание, как надгробный камень, его пальцы все еще оставались на клавишах, и я начала опасаться, что этот вопрос был настоящим сумасшествием с моей стороны.

— Пожалуйста, — прошептала я, — только на несколько минут, пожалуйста... Мне так сильно этого не хватает, так не хватает...

Он окаменел, и я упала перед ним на колени, умоляя:

— Неужели я не делала все, о чем вы просили меня? Вспомните, ведь вы обещали мне дом на поверхности земли, и дни, проведенные загородом, вы обещали... Я... боюсь, что умру, если вы будете вечно держать меня здесь...

— Эрик живет здесь много лет — и все еще не умер, — его голос был холоден и мертв.

— Но вы же ходите на рынок несколько раз в неделю! А я так давно не была на воздухе — даже на крыше Оперы! — в тот момент я осознала свой промах — не следовало этого говорить. Но вылетевшее — не вернуть.

— Твой поклонник тоже часто просится наружу, — заметил он обманчиво нейтральным голосом. Мой желудок совершил кульбит — он не говорил о Рауле очень давно.

Внезапно я почувствовала себя ужасно виноватой — только теперь осознав, что давно уже не вспоминала о моем бедном друге. Я надеялась когда-нибудь снова его увидеть, если наберусь смелости посмотреть ему в глаза, после всего того, что я делала, как жена Эрика, и вела себя, как жалкая, подлая, самолюбивая тварь…

— Эрик собирался посоветоваться со своим стряпчим по поводу покупки дома в Париже, но у него нет ни секунды времени: жена Эрика очень придирчива и требовательна к нему, вы понимаете, Кристина? Она не вынесет даже небольшую разлуку с ним. — Рассмеявшись противным, леденящим смехом, которого я всегда страшилась, он уставился на меня, сверкнувшими желтыми глазами.

— Если Эрик купит дом, Кристина, он позволит жить рядом с собой своей живой жене, а не ребенку, трясущемуся при виде лица своего мужа.

Отец, все перед моими глазами внезапно поплыло, я неважно себя чувствовала, меня мутило, и было невыносимо вникать в его странные шуточки. Мне захотелось укусить его или приказать ему нормально говорить со мной, но он просто пригвоздил меня взглядом к полу.

— Если Эрик купит дом на поверхности, он будет вынужден дать больше свободы своей спутнице, — продолжал он, почти торжественно, и я жаждала знать — неужели он серьезно намеревается так поступить?

— Что мне нужно сделать для этого? — в шоке спросила я, ожидая и страшась его ответа.

— Неужели вы думаете, что Эрику нравиться отключать вас зельем для того, чтобы быть вашим мужем? Он ненавидит это, Кристина, как же он ненавидит это! Как он мечтает, чтобы его юная жена смогла бы принять его без лекарства, усыпляющего ее. Он будет вести себя очень бережно по отношению к своей любимой, каким невероятно нежным он станет и постарается сделать ее счастливой. Абсолютно все, что будет в его силах, он сделает для нее.

Он почти плакал, жалобно прося, как же меня злили интонации обиженного маленького ребенка в его голосе, и я заставила себя не отвлекаться на эмоции и слушать внимательнее.

— Будьте живой ЖЕНОЙ Эрика в течение месяца, Кристина, без лекарства в вине, и он даст вам все, чего бы вы только не пожелали, совершенно все, даже обустроит вам жизнь на поверхности, даже отпустит вашего молодого человека. Эрик все это сделает, клянусь!

И затем он коснулся моей щеки, с трудом я смогла подавить инстинктивное желание отпрянуть и выдержала его ласку, встретив изумленный взгляд.

Вечером мы совершили небольшую прогулку, вдоль всего нескольких домов, так как у меня совсем не было сил, и я была ослаблена неподвижным образом жизни. Зато над головой был кусочек неба, и ветерок ласково гладил мне лицо, и луна поблескивала мягким светом.

Ах, отец мой, это были счастливейшие минуты из всех, проведенных мной с Эриком.

Но, как только мы вернулись в дом за подземным озером, я вспомнила о цене этих драгоценных мгновений. Однажды вкусив аромат свободы, пусть и на крошечное время, я страстно желала еще.

Во время купания ко мне вновь вернулась мысль о простом решении всех проблем — достаточно скользнуть за прозрачную поверхность и остаться там навсегда, но бездна все еще страшила меня. Одевшись в длинную ночную рубашку, я легла на прохладные простыни, ожидая его прихода.

Ожидание было недолгим, святой отец, услышав звук открываемой двери, мне захотелось сжаться в комок и умереть от страха и стыда. Я залилась краской, когда увидела его силуэт, стоявший около моей постели. Он прошептал что-то, мной не расслышанное, и очень осторожно, откинув край одеяла, уставился на меня. Его золотые глаза светились в темноте, когда он бережно поднял ночную рубашку с моих бедер.

О, отец мой, я была в полнейшем ужасе и, сдерживая дикий крик, рвавшийся наружу, закусила губу, с такой силой, что кровь потекла по подбородку. Крошечное удовлетворение мне принесла только мысль о том, что Эрик тоже проявлял нервозность.

Он выскользнул из комнаты и вернулся с бокалом вина, приготовленным для меня ранее.

— Выпей это, — проскрежетал голос, который я с трудом узнала, и до того как моя рука протянулась взять бокал, он сам прижал край к моим губам.

Я старалась выпить зелье, но от шока много расплескала, мне досталось меньше лекарства, нежели всегда. Тем не менее, и половины было достаточно, чтобы мои веки отяжелели, и стало трудно шевельнуться. Он гладил мои волосы и шептал, как прекрасна его живая жена, до того, как он соединился со мной... Это было милосердно кратко, отец мой, и я помню мало, только, что Эрик бился, повалившись на меня, всхлипывая, как маленький ребенок.

Отвернувшись, я смотрела на ряд бумажных птичек, которые он преподнес мне, наградой за мою верность, представляя дорогого Рауля, распахивающего дверь в мою спальню. Как эти создания, вспорхнув, улетят навсегда ввысь.

Глава 7
ЕГО ОСВОБОЖДЕНИЕ

Не могу сказать точно, сколько времени я провела в подземелье с Эриком: порой мне кажется — несколько месяцев, хотя возможно — около года. Время растяжимо, и если оно мало для тебя значит — зачем считать?

Вследствие моей глупости и наивности я не предавала значение некоторым изменениям в моем организме, полагая свои недомогания следствием отсутствия свежего воздуха и постоянным приемом наркотика, не взирая на то, что здоровье не улучшилось и после прекращения приема зелья. Эрик перестал давать мне красное вино и брал меня на короткие прогулки, словно домашнего любимца.

Как-то лежа на постели, после того, как Эрик меня покинул, я предположила, что он заразил меня какой-то инфекцией, и молилась, чтобы она была смертельной.

Я поняла, что действительно происходит со мной, когда одежда стала мне все теснее, и я вспомнила, что мои регулы уже давно не приходят.

Я повзрослела и уже перестала бояться ставших привычными ночных визитов Эрика. Решив: лучше быть в курсе того, что с тобой происходит, нежели гадать на следующее утро, что же случилось.

Он был со мной неизменно вежлив, и когда он иногда плакал, я старалась утешить его — пожалуйста, отец, не надо считать меня бесчувственной или преднамеренно жестокой, — нет. Но эти слезы питали его демонов, и даже нежные слова и ласки не могли его успокоить, и хотя я знала, что он любит меня отчаянно. Я также поняла, насколько ничтожна и бесчувственна сама. Мне нечего было предложить ему в ответ на его пылкую любовь, совсем ничего, и я горько жалела, что он не смог влюбился в другую девушку, возможно сумевшую бы подарить ему свою любовь.

Месяц прошел быстро, пока в один прекрасный день Эрик не объявил, что он собирается освободить Рауля, сообщив мне об этом, он внимательно вглядывался в мое лицо, ища какую-либо реакцию с моей стороны, но я научилась носить маску не хуже его самого. Он исчез на несколько часов, отец мой, и я с нетерпением ждала его возвращения. Вернувшись, он казался счастливее, чем я могла ожидать при таких обстоятельствах.

— Ваш юноша теперь свободен, — заявил он, прежде чем рухнуть в кресло напротив меня.

— Где вы его оставили? — я представила себе бедного Рауля — одинокого и потерянного после длительного пребывания в темном подземелье, бредущего по улицам Парижа.

— Я передал его на попечение старшего брата, — сказал Эрик, глядя на меня с самым серьезным выражением на его жалком лице, которому я не могла не поверить, тогда еще не зная, что Филипп утонул много месяцев.

— Графу очень хотелось увидеть младшего брата еще раз. — А потом он засмеялся — ах, по его смеху можно было догадаться, что что-то не так, отец мой, но я продолжала верить в честность нашей сделки.

Каким же глупым, доверчивый созданием я была!

И я робко улыбнулась в ответ:
— Теперь Эрик начнет искать подходящий дом для своей жены.

Вы, наверное, полагаете, что я самая недалекая женщина на земле, отец, но тогда я считала себя очень хитрой!

Я решила, что наш отъезд из подвалов надо отложить, ведь если мы уедем, Рауль не узнает, где меня искать. Я сказала Эрику, что нам нужен уединенный дом. На самом деле, я надеялась, что ему будет не просто найти такое место достаточно быстро, и к тому времени Рауль меня спасет.

Я даже не думала, что случится, когда Рауль придет за мной в подвалы, или о том, что Эрик будет делать без меня. Нет, мне хотелось только свободы.

Я была уверена, что Рауль приедет за мной через неделю, отец мой, и осторожно отмечала ногтем на мягком мыле дни, пошедшие в ожидании его.

Когда было семь отметок, я подумала, что он нуждается в поправке здоровья и также должен тщательно разработать план побега. Когда отметок стало четырнадцать, убедила себя: возможно, Филипп был против участия Рауля в моем спасении — его брат всегда был настроен против наших отношений. Почему он должен вести себя сейчас по-другому, особенно после того, как Рауль пропадал так надолго?

Вскоре мыло сплошь покрылось знаками, и, тем не менее, я по-прежнему оставалась в подвалах, отец мой, и Эрик по-прежнему приходил ночью ко мне в спальню. Однажды, когда он добавил еще одну птицу в мою коллекцию — еще одно свидетельство верности своей невесты — я выстроила фигурки в линию ровными рядами и смотрела на них в течение нескольких часов, ожидая.

Мне не удалось умело скрыть своего разочарования от Эрика, он почувствовал мою тоску, и, казалось, понял ее источник.

— Ваш поклонник не придет за вами, — сказал он, однажды ночью за ужином, и я была так удивлена его внезапными словами, что уронила ложку в суп и начала выуживать ее.

— Что вы имеете в виду? — спросила я, пытаясь сохранить невинное выражение лица, но Эрик был намного хитрее, чем я предполагала.

— Эрик знает все, что, происходит под крышей оперного театра. Глупо пытаться сохранить от него тайну.

Он опять пригвоздит меня взглядом. Я так испугалась, что я едва смогла проглотить комок в горле.

— Вы действительно надеетесь, глупышка, что граф позволит вашему поклоннику жениться на вас, жене другого человека, и опозорить древний род де Шаньи? Он не вернется к вам, Кристина, он никогда не вернется.

Я завопила на него, отец мой, ах, как же я кричала на него, — он жалкий лжец, я знала, что он говорит мне неправду, Рауль должен придти за мной, он любит меня! Меня даже не волновало, что я открыла свою тайную надежду на спасение.

Я бросилась в слезах из комнаты, и, упав на кровать, прорыдала несколько часов.
Эрик оставил меня в покое в эту ночь, а на следующую — он вошел ванную, когда я купалась, и стер все мои отметки с куска мыла. Затем он спокойно стоял в изножье моей постели, глядя на меня. Я была так глубоко несчастна, что никак не могла остановить слезы.

— Эрику больно видеть вас плачущей так горько, Кристина, — пробормотал он, возвышаясь надо мной, — он знает, что значит любить безразличного к тебе человека.

О, отец мой, что-то сломалось во мне в ту ночь, и я потянулась к нему — в первый раз, но не последний — и он пришел добровольно в мои объятия, и постарался утешить меня своим странным манером, только чтобы я больше не плакала.

Он был всем, что оставалось у меня в мире, батюшка, он и моя душа, которая пострадает, если я вздумаю наложить на себя руки.

Я... в тот момент я нуждалась в нем больше всего. Мы вместе плакали и обнимали друг друга, две заблудшие души, цепляясь за то утешение, какое смогли найти, и когда он коснулся моих волосы и прошептал мне на ушко о своей преданности, я обняла его.

Все это было ложью, отец, все было построено на лжи, и я ничего об этом не знала... если бы мы остались там навсегда, я думаю, мы могли бы быть счастливы.

Глава 8
ЕЕ СВОБОДА

Вы, конечно, можете считать меня полной дурочкой, святой отец, но в течение многих недель мне даже не приходила в голову мысль, что я жду от Эрика ребенка. Я никогда особенно не мечтала о малыше, даже в детстве не играла в дочки-матери. Также и во всех грандиозных планах Эрика о нашей новой нормальной жизни никогда не упоминались дети. Мы оба как будто игнорировали эту сторону брака.

Я была совершенно равнодушна к существу, растущему внутри меня, и Эрик, когда я сообщила ему о скором появлении еще одного жильца в нашем доме, только заметил, что перестроит свою спальню в детскую — так мне будет удобнее, тем более что сам он спал очень мало.

Я ошиблась, полагая естественным ходом вещей, что по мере уширения моей талии и изменения фигуры Эрик меньше станет меня желать. Нет, он все больше искал моего общества. Однажды вечером, откинув как всегда одеяло на кровати, еще не ложась рядом, он коснулся длинным пальцем моего живота, и смотрел очень серьезно, а меня разбирал смех, пока я не услышала:

— Мать Эрика никогда его не любила, — прошептал он и нежно погладил мой живот ладонью, его глаза янтарно светились в темноте, а в голосе было все страдания мира. — Будет ли Кристина любить малыша, если он родится похожим на Эрика?

Я не смогла ответить ему.

Отец мой, я даже не допускала такой возможности, и просто протянула к нему руки в молчаливом приглашении. Нет, я не обманывала его, с глубоким вздохом он залез под одеяло. Потом, тесно прижался и попытался заглушить в себе рыдания, рвавшиеся из его хрупкого тела. Странное дело — он всегда стыдился своих слез.

Представляя его маленьким ребенком, таким же как и другие дети, за исключением страшных черт его лица, мне вдруг стала понятна его тоска по так никогда и не полученной материнской любви, совершенно импульсивно я наклонился к нему и поцеловала его в лоб.

Такое было в первый раз, никогда до этого я не целовала его, отец мой, впервые сама потянулась губами к его лицу. Он издал звук, который я никогда не забуду — стон смертельно раненого зверя, и дернулся прочь, как от удара, но уже через минуту потянулся ко мне и робко спросил, можно ли поцеловать меня в ответ — он никогда еще не целовал женщину, даже собственную мать. Его мягкие губы осторожно коснулись моего лба, и наши слезы смешались.

На следующее утро он с дрожащей улыбкой признался, что никогда еще в жизни не был так счастлив.

Это явилось началом совершенно нового этапа в нашем браке. Наконец, я примирилась со своей нынешней жизнью и уже не помышляла больше о побеге с Раулем, который я так долго вынашивала в голове.

Я попросила Эрика вернуть мои швейные принадлежности и ножницы, которые он забрал после моей попытки самоубийства, он боялся, что я вскрою себе вены острым лезвием.
Вначале испугавшись этой просьбы, он все же согласился, после моего объяснения, что принадлежности необходимы для шитья одежды будущему ребенку. Он плакал и бормотал, как счастлив, что я проявляю интерес к малышу.

Честно говоря, отец, мне просто хотелось делать что-нибудь полезное, сосредоточиться на чем-нибудь, кроме дезертирства Рауля.

Ночные прогулки в карете потеряли для меня былую привлекательность, луна и свежий воздух больше не радовали. Мой дух был сломлен предательством Рауля, и внешний мир стал для меня мало значить.

Эрик снова дал мне ключи от решетки на улице Скриба и разрешил мне приходить и уходить, когда я только не пожелаю, предупреждать его, когда вернусь — ибо, сказал он довольно холодно, если я думаю исчезнуть — он всегда найдет меня, он никогда не позволит мне уйти от него.

Честно говоря, отец мой, у Эрика не было причин бояться потерять меня — после всего произошедшего, куда я могла пойти?

Я никогда не жила одна и не могла себе такое представить, особенно сейчас, ожидая ребенка. Повзрослев, я научилась со смирением принимать свою судьбу. Словно необъезженная лошадь — однажды покоренная, она уже не оглядывается на прежнюю жизнь и свободу. Я только изредка отваживалась прогуливаться по Парижу, предпочитая мое одинокое существование с Эриком. Согласившись стать его женой, не думала, что когда-нибудь придет время, и я перестану стоить планы побега от мужа.

Вероятно, подобное положение могло бы длиться вечно, но Эрик недооценил всю ту горечь, что я питала в душе к предавшему меня другу детства. Меня просто жгло желание высказать Раулю все прямо в лицо и потребовать от него объяснений его жестокого предательства, как мог так поступить дворянин, если дал слово, что вернется за мной! Разве он не представлял, что именно я принесла в жертву для его свободы? Я отдала самое себя — мое тело, мою жизнь, мою свободу — в надежде, что он вернется ко мне, а он после такой моей немыслимой жертвы даже не попытался помочь мне! Как же я проклинала его имя — ах Рауль, прости меня, прости меня. Я не должна была, не имела права так плохо думать о тебе, мой бедный, бедный друг! В какой-то момент, прежде чем осознать, что делаю, я обнаружила себя стоящей перед одной из квартир Филиппа — той, что была возле Оперы и где, если верить слухам, он часто развлекался с Ла Сорелли.

Помещение показалось мне совершенно нежилым. Я достаточно долго простояла у входа, и во мне росли нехорошие предчувствия, пока я не увидела женщину, одетую горничной. Я спросила, не уехал ли граф в пригородное поместье де Шаньи, и она смотрела на меня так, будто у меня отросла еще одна голова.

— Но ведь граф умер, утонул, его обнаружили на берегу подземного озера под Оперой Гарнье, а его брат исчез — ходили слухи, что он, возможно, был вовлечен в какие-то грязные дела. Но я не в это верю — он был такой добрый и обожал графа, да покоится он с миром. Боюсь, что-то с господином виконтом произошло плохое.

Она прикладывала к глазам грязный платок, и я... я слепо рванулась бежать, не разбирая дороги, сердце разрывалось в моей груди, пока я не достигла здания Оперы.

Дом за озером был пуст, наверное, Эрик еще не вернулся с рынка.

Все плыло и кружилось перед глазами, мне казалось, что я схожу с ума. Я почти теряла рассудок, внутри все скрутилось в жесткий узел. С трудом добравшись до раковины, меня вывернуло наизнанку, желудок был пуст, и я рухнула на пол, вцепившись руками в живот, раскачиваясь взад и вперед, покоя для меня больше не существовало...

Не хотелось верить, что Рауль убит, но другого объяснения не было. Эрик сказал, что он передал его на попечение брата, того самого брата, чья жизнь, как я теперь знала, закончилась несколько месяцев назад?

Так вот почему Рауль не сдержал свое обещание данное мне. Он не был таким жестоким, каким я несправедливо его считала, он был хорошим человеком, и теперь я поняла, единственно только смерть могла удерживать его так долго. Навсегда...

Это невозможно объяснить, отец мой, но какая-то часть меня пыталась найти другое рациональное объяснение. Я не могла поверить, что Рауль ушел навсегда — возможно, служанка ошиблась — она не упоминала ни имени Филиппа, только титул.

Это просто странное совпадение, и речь шла о другом несчастном графе, встретившим свою смерть в Опере.

Я не могла поверить, что Эрик был способен на такой обман, такую жестокость.
Все было бессмысленно, все напрасно, я билась в отчаянии. Я делала все, о чем Эрик просил меня, я была его женой в течение нескольких месяцев, я не могла уже вспомнить, как долго. Почему же он так жестоко обманывал меня, почему был так бессердечен ко мне, говоря о своей любви?

Может, Филипп отослал Рауля прочь от меня, приказал ему идти на Север, как планировалось первоначально!

Уцепившись за эту спасительную мысль, я пошла в музыкальную комнату, взяла вышивку и постаралась сделать вид, что все совершенно нормально, но мои руки предали меня — игла чаще попадала мне в пальцы, чем в ткань, и я больше рвала, чем шила.

Эрик вернулся домой в веселом настроении, увешанный корзинами дешевых цветов, которые он обожал дарить мне.

Несмотря на то, что я представляла, как правильно построить этот непростой разговор, все мои мысли улетели прочь, и я смогла, судорожно прижав рукоделие к груди, протолкнуть сквозь трясущиеся губы только три слова:

— Граф Филипп умер…

Ах, как бы мне хотелось, чтобы он объяснил, что не делал ничего плохого Раулю, отец мой, я бы поверила любому его объяснению, но на его жуткое лицо подтвердило все мои самые худшие предположения.

Рауль был мертв, он умер, и именно Эрик убил его.

Поэтому Рауль не пришел сюда за мной.

Поэтому Эрик позволили мне свободно бродить по улицам Парижа, и без его сопровождения — он был уверен, что Рауль больше не представляет угрозы...

О, святой отец, как бы я хотела умереть на месте!

Эрик упал передо мной на колени, прижался уродливым лицом к подолу моего платья, как часто делал раньше, все мое тело омертвело от шока.

Эти руки, обнимающие мои колени, эти руки, ласкавшие меня в темноте, эти руки, обольщавшие меня сладчайшей из когда-либо слышанной мной музыкой, эти самые руки оборвали жизнь Рауля!

— Эрик любит вас так сильно, так невероятно сильно, что не в силах жить без вас, не в силах отпустить вас, после того, как вы были его живой женой, а ваш молодой человек любил вас так нежно, что никогда не позволил бы вам остаться здесь с Эриком. Он бы забрал тебя, он бы пришел за вами и украл бы вас и ребенка у Эрика. Эрик никак не мог этого допустить! Все произошло быстро, Эрик был милосерден, он клянется, после того как вы стали живой женой Эрика, невозможно было отпустить на свободу вашего юношу...

Снова и снова он лепетал свои объяснения, но я больше не слушала его слова — он меня жесточайшим образом обманул, он перечеркнул все мои надежды, он позволил мне думать, что Рауль, мой бедный дорогой Рауль, бросил меня, даже не поблагодарив.

О, отец мой, все это было ужасно, но он продолжал бормотать о том, как он меня любит!

Он любил меня!

Он любил меня, но убил все, что мне было дорого в мире, у меня перехватило горло, как только я начала вспоминать все, что он сделал со мной, все, что я позволила ему сделать... это было подло!

Я кричала на него, умоляя замолчать, но он слушал меня, отец мой, продолжая повторять те же фразы, снова и снова, рассказывая, что мы созданы друг для друга, насколько велика его любовь, и я не могла больше это терпеть!

Он должен молчать, ах, почему он никак не замолчит?

Я ударила его кулаком по спине, и его плечи ослабли — сначала я решила, что это из-за слез, отец мой, мне казалось, что он смеется надо мной, над моей глупостью и доверием к нему, — и я била и била его кулаками по спине, плечам, его лживому горлу!

Он рухнул мне в ноги, держась за шею, там, где я ударила его, издавая странные свистящие звуки.

В удивлении, я никак не могла понять, как удары такого слабого существа могут так странно на него подействовать.

Упав на колени рядом с ним, я увидела кровь, бьющую из раны в его горле, кровь, залившую ковер и платье.

Только тогда я заметила, что мое шитье и ножницы по-прежнему у меня в руке!
Я с криком отшвырнула их через всю комнату, но уже было слишком поздно, о, отец, было уже поздно: мы оба были в крови, он издавал страшные, хрипящие звуки...

Я не хотела причинить ему боль, я не хотела убивать его, клянусь моей бессмертной душой, но в течение одной или двух минут он замолчал, и хотя я звала его, пока не сорвала горло, больше не двигался.

Глава 9
МАРГАРИТА

Я оставалась рядом с моим мужем в течение трех дней, отец мой, но он не двигался, даже когда я поцеловала его в лоб, даже когда я прижалась к его губами в первый и последний раз.

Он был мертв — я его убила...

О, отец, я не хотела делать это, клянусь, честное слово, я не намеревалась убить его!
Как бы я обрадовалась его гневу, отче, чтобы он больше не пугал меня так.

Холодное тело, свернувшееся на полу, его рука скелета все еще держалась за горло.
О, он мог бы взять этими пальцам меня за шею, и я бы не жаловалась, не сопротивлялась, отец мой, по крайней мере, он погиб не от собственной руки!

Через некоторое время я поняла, что мое ожидание бессмысленно — Эрик действительно ушел навсегда, и в этом полностью моя вина, и я встала с колен, неуверенно глядя на него.
Я плакала над его телом, святой отец, но что было со мной, с ним, или даже с ребенком, не могу сказать. Только я в жизни не чувствовала себя такой одинокой. Наконец, я обрела желанную свободу, но для чего она мне теперь?

И Эрик, и Рауль погибли, в мире не осталось не единого существа, которое бы заботилось обо мне.

Я вернулась в свою спальню, но и там не нашла покоя — ряды бумажных голубей, сделанных Эриком мне, казалось, обвиняли меня в тяжком преступлении. Куда бы я ни посмотрела, всюду мне казалось, я видела его, скрывающегося в тени от моего взгляда.

Я собрала одеяла с кровати и, отнеся их в музыкальную комнату, накрыла Эрика, я не могла оставить лежавшим так одиноко на полу, его рукописи положила рядом с ним. Единственное, что я могла сделать для него сейчас, святой отец мне все казалось, что это так мало.

Затем я сменила залитое кровью мужа платье на чистое, вымыла руки, причесалась, и попрощалась со всем: моей тюрьмой, которая теперь не казалась мне такой ужасной, моим надзирателем, которого я больше не считала жестоким, весь мой гнев вышел из меня, так же как и кровь из смертельной раны моего Эрика.

Я покинула дом за подземным озером сегодня утром, отец мой, зная, что я не хочу, не могу вернуться.

Я часами бродила по улицам Парижа, но смогла найти покоя и в надземном мире, отец...

Ничего не осталось для меня здесь, вообще ничего.

Наконец, я наткнулась на эту церковь и надеялась, хотя бы в этих стенах найти утешение.

В детстве, до того как мой отец умер, я часто ходила в церковь.
Бог дает утешенье и позволяет человеку надеяться, что он может быть прощен. Я призналась в моих грехах вам, отец мой: я была несчастна, я лгала и связала себя в невероятном браке, не признаваемом Церковью, и я убила своего мужа, сама того не осознавая, я была жестока к нему, все время считая себя лучше, чем он!

Он значил для меня не больше, чем собака, он был для меня сумасшедший, убивающий по собственной прихоти, но чем же лучше его теперь я?

По крайней мере, он убивал из за великой любви, отец мой. А я убила, потому что я была эгоистичным ребенком!

Вы не понимаете, вы не можете понять, я должна вам признаться в еще двух вещах, отец, если вы еще совсем не пришли в ужас от моего преступления, грехи мои гораздо больше, чем я говорила.

Да, я убила моего мужа, но это было случайно, я надеюсь, вы верите мне.

Но сегодня я убила двух людей сознательно, прежде чем оставить дом Эрика, я пошла в его лабораторию — ах, какой он был умный человек, отец мой, гений, как сказали бы некоторые, и он считал себя ученым.

Он запирал дверь и запрещал мне входить в лабораторию, справедливо опасаясь, что я могу взять какую-либо из его склянок с ядом и убить себя, но после того как я завоевала его доверие, он показал мне маленький флакон из стекла и объяснил действие каждого из ядов. Он был так горд собой, и желал поделиться своими знаниями, я выбросила его рассказ из головы, но в моем сознании его слова остались. И сегодня, отец мой, я украла два маленьких флакона яда — один для меня, и один для ребенка — я прятала их в ридикюле и сейчас я выпила их содержимое.

Нет, нет, отец мой, пожалуйста, не оставляйте меня — слишком поздно, вы ничего не сможете сделать, я выпила яд и никто не сможет мне помочь, даже самый опытный врач в Париже.

Пожалуйста, не могли бы вы подойти сюда и открыть дверь, чтобы я вас увидела?
Я боюсь умирать, отец мой, но думаю, мне будет легче уйти из жизни рядом с вами.

У вас теплые руки, отец мой, как давно я не чувствовала руки человека, не холодной, как лед.
Вижу по глазам, что вы добры. Маргарита убила своего ребенка, если вы помните, в опере «Фауст», и до сих пор ангелы несут ее на небо, знаю, я не разделю ее судьбу.

О, мой бедный ребенок, у него не было выбора, никогда не было шанса с такими родителями — чудовищем и убийцей!

Я назвала его чудовищем, нет, это несправедливо, не имею такого права, потому что я убила невинное создание.

Никого он не просил быть рожденным, никогда не просил дать ему жизнь вообще, в то время как Рауль знал, на какой риск он идет, пытаясь меня спасти.

Как я сожалею сейчас — вся моя жизнь была бессмысленной...

Рауль любил меня, но я играла его чувствами, и не любила его в ответ, потому что я была молодой и глупой — он обожал меня и поэтому умер — не смог отказаться от меня. А я еще считала его подлецом самого злостного рода.

Эрик любил меня до безумия, и не его вина, что он сошел с ума, по причине своего особенного вида и меня — я была долгое время холодна с ним, и, в конце концов, он умер потому, что любил меня.

И теперь ребенок... каждый ли ребенок в мире смотрит на свою маму с самой чистой любовью?

Даже Эрик любил свою мать, и она не могла взглянуть на него без маски. O, святой отец, я самый бесполезный человек из всех живущих. Я никого не любила, и не вижу в себе ничего достойного такой преданности и любви невинного существа.

Я даже хуже, чем Эрик, он убивал тех, кого он ненавидел, а я убивала тех, кто любил меня.

Пожалуйста, папа, я могу положить тебе голову на колени? Когда я была маленькой девочкой, я сидела у папы на коленях, и он рассказывал мне сказки об Ангеле музыки.
Как бы мне сейчас хотелось никогда в жизни не слышать эти сказки!

Я так устала, с трудом держу глаза открытыми, и все же, когда я их закрываю, я вижу лица тех, кто умер из-за меня — один так прекрасен, другой так уродлив, страшнее на земле не было и никогда не будет — и все они обвиняют меня. Я не желала обидеть никого из них, по-настоящему я не...

Молитесь за меня, отец мой, пусть Бог будет более милостив ко мне, чем я к любящим меня.

Эпилог
(ДОБАВЛЕН ПЕРЕВОДЧИКОМ)

Растерянный священник сидел на скамье, рядом с исповедальней, осторожно придерживая белокурую головку, юной, умолкнувшей навсегда женщины. Его руки еще неосознанно продолжали гладить золотистые локоны, задерживаясь на серебряных прядях. Сколько же выстрадала бедняжка!
Следуя ее просьбе он хранил молчание и не успел принести ей ни слов прощания, ни дать утешения, так отчаянно необходимое несчастной заблудшей душе...

Голос священника зазвенел в совершенно пустом храме:
— Нет, бедное дитя мое, ты была не права, полагая свое существование бесцельным.
Личность, способная вызывать безраздельную любовь у двух таких разных людей — не может быть бесполезной.
Какая жалость, что рок страшно перемолол ваши судьбы.
Ты пожертвовала собой и спасла невинных в здании Оперы,
ты принесла себя в жертву, защищая жизнь виконта де Шаньи,
ты зажгла любовь в сердце чудовища и любила его в ответ.
Бог простит тебе вольные и невольные прегрешения, ибо он сам есть любовь.
Господь милостив к страдающим, им воздается на том свете благодать.

Муж твой нес кару по жизни, еще до совершения преступлений, а ты...
Бедное дитя, ты вынесла себе приговор и сама привела его в исполнение...

Но я верю всем сердцем, твой муж, которому ты сумела показать бога на земле, твой муж будет ждать тебя и малютку у врат, вместе, рука об руку, войдете вы в иной мир и будете навеки счастливы, а я помолюсь за вас...

Внезапно в наступившую тишину проникли тихие поначалу звуки органа...
Невероятная, торжествующая, сладчайшая музыка затопила все вокруг, достигла апофеоза и... только эхо еще долго металось под сводами.

Кроме священника, больше в храме не было ни души...

В раздел "Фанфики"
Наверх