Пальцы – словно мореный дуб, сухие морщинистые, с плотно засевшими на них кольцами.
Бумага – как древесный лист, тонкая, с прожилками, дрожащая, словно живая.
А может это пальцы дрожат.

Строчки нервные, все никак не могущие уцепиться за ровную линию, срываются, как бабочки с ветки в ветер.
А может, это срывались пальцы писавшего.

«Здравствуй, мой дорогой друг.
Наверное, ты с нетерпением ждал, когда получишь это письмо. Не мотай головой, я знаю, что ты всегда пытаешься разговаривать с письмом, словно это человек – не надо отнекиваться, я тебя понимаю. Я тоже с нетерпением ждал, когда смогу отослать тебе его. Это ведь не ожидание смерти – это просто желание, чтобы это все наконец закончилось. Это все началось очень печально – мне ли не знать об этом, это продолжалось очень грустно – тебе ли не знать об этом, это должно закончиться трагично… когда-то я мог прибавить к этому «ей ли не знать об этом» - но теперь уже не могу.
Она вернулась, мой друг.
Она вернулась неделю назад.

Я услышал ее дыхание еще до того, как заговорила со мной – но я не мог, боялся оглянуться. Я сказал, что она поторопилась, что пришла слишком рано, что я еще жив – я сказал это так, чтобы это не было похоже на «не дождетесь», но я так же и не хотел, чтобы она заметила, как дрожит мой голос. Я сказал это спокойно и печально – потому что мне было неспокойно и радостно.
А вот ее голос дрожал.
Она сказала, что она торопилась, что она хотела прийти слишком рано – она хотела, чтобы я был еще жив.
Я спросил зачем, ведь уже все сказано, уже все понятно, уже все прощено.
Она ответила, что есть еще что сказать, есть еще что понять, что с прощением поторопились.
А потом она обняла меня и стала плакать.

Чужие слезы такие обжигающие, знал ли ты это, мой дорогой друг?

Я держу обещание, мой дорогой друг.
Эрик правда вот-вот умрет.
Эрик.
Эрик.
Меня не держит это имя, ты же знаешь, что я выбрал его просто так… вернее нет, не просто. Мне понравилось его звучание, его строгость и сила, этот шум северных волн и непреклонность фьордов, эта тайна снегов и чистота холодного воздуха. Я выбрал его – и отринул свое. Такое…такое простое, банальное… никакое… имя мальчика, но не мужа. Оно не значило для меня ровным счетом ничего… Мог ли я подумать, что когда-нибудь я снова встречусь с ним? Только оно будет на другой стороне, оно будет против меня? Что оно будет значить для меня много, много, много, невероятно много – только это «много» будет пропитано ненавистью и ревностью?
Я отказался от фамилии, думая, что уж лучше никакая – чем такая пошлая, банальная, фамилия толпы, фамилия массы – той самой массы, той самой толпы, которая так ненавидела меня и дождалась-таки, чтобы я платил ей тем же.
Я был неправ. Не скажу, что глуп – я не склонен считать это глупостью, в этом был свой расчет и свой резон – я был просто не прав. А может быть, мне просто нужно было время, чтобы это все понять.
Они мои. Какими бы они ни были – они мои. Они – то, что никто и никогда не сможет отобрать от меня, что только я могу потерять, выкинуть, уничтожить. Они – это я.
И если я хочу, что бы она полюбила меня – меня, настоящего меня – то я должен быть собой полностью. Я должен принять их – главное, чтобы мои имя и фамилия приняли меня через столько лет. Только когда я приму себя сам – она полюбит меня окончательно.

Человеческие пальцы могут быть таким нежными, как кончики перышек на горлышке зимородка, знал ли ты это, мой дорогой друг?

Она любит меня. Пусть пока еще не всего, пусть лишь кусочек, частицу – но любит. И пусть эта любовь смешивается с состраданием, с жалостью – но это все равно любовь. Нам нужно время, чтобы через эту частицу она пришла к целому.
Нам нужно время, чтобы через сострадание и жалость она пришла к чистой любви.
Нам нужно время.
Нам нужно время, чтобы я сам научился любить.
Любить, как любят люди – а не чудовища.
Нам нужно время, чтобы мы научились всему этому друг у друга.
И поэтому мы берем себе это время.

Человеческое дыхание около твоего уха как шум волн теплым звездным вечером, знал ли ты это, мой дорогой друг?

Надо вернуться к началу.
Надо быть честным.
Надо обрести себя.
Надо умереть – чтобы снова родиться.

Эрик умер.
Не говори в ответ «да здравствует Эрик».
Он просто умер.
Я возвращаюсь к началу.
И иду к новой – другой, иной… моей жизни.
Она ждет меня.

Твой друг в той жизни и в этой.

Рауль Дюбуа»

В камне догорает письмо.
Наборщик типографии выкладывает литеры «Э р и к у м е р».
В стылой комнате холодные кончики пальцев рисуют на стекле буквы К.
В домике на берегу моря двое слушают шум волн.

Служанка выкидывает пепел.
Равнодушные глаза пробегают строчки газетных сообщений.
В стылой комнате убирают с глаз долой письма, ленточки, пряжки.
В домике на берегу моря двое слушают шум волн.

Пепел давно смешался с землей.
Газетные листы истлели на заднем дворе.
В когда-то стылой комнате звучит нежный женский голос.
В домике на берегу моря двое слушают шум волн.

Земля проросла цветами.
На заднем дворе качается в кресле-качалке старушка.
В теплой комнате слышится детский смех.
В домике на берегу моря двое слушают шум волн.

А может это волны слушают их.

В раздел "Фанфики"
На верх страницы