Эпиграф.

«Может быть, он помрет, объевшись маринованных свиных ножек?»
(с) несбывшиеся надежды давнего предшественника мсье Рейе

«Эрик жестом пригласил меня к столику в центре комнаты, где прошлой ночью
играл для меня на арфе. Я села, чувствуя себя сильно обеспокоенной, но с аппетитом
съела несколько раков и куриное крылышко, запивая все это токайским вином, которое
он лично привез из подвалов Кенигсберга, которые часто посещал Фальстаф.»
(с) Кристина Дайе

*

То есть, так она должна была думать.

На самом деле, конечно же, Эрик никогда не был в Кенигсберге. Более того - не собирался туда в ближайшем будущем. Какой смысл ездить в Кенигсберг за токайским, если люк в винный погребок фирмы «Депре и сын» открывается у тебя из дальней кладовой, а до дня учета, когда оттуда доносится вой, достойный знаменитого Зверя из Жеводана, остается никак не меньше трех месяцев? Однако есть вещи, естественная логика которых очевидна любому школяру, но донести ее до романтически настроенной девицы двадцати лет от роду невозможно по целому ряду причин. Во-первых, они массово осуждают набеги на винный погребок господ Депре и Депре и не желают принимать в расчет обстоятельство, что последнее время оные господа на божоле шестьдесят пятого года стали клеить этикетки, бесстыдно гласящие, что оно принадлежит урожаю сорок седьмого. Во-вторых, они искренне полагают, упорствуя в своем заблуждении не хуже Джордано Бруно, что об истинной любви лучше всего свидетельствуют перенесенные трудности. Бессмысленность поездки через пол-Европы за бочонком вина, мягко говоря, среднего качества, не внушает им здравую мысль, что у кавалера, по всей вероятности, нелады с головой или ему попросту некуда девать свободное время. То, что сэр Фальстаф был толстый выпивоха и не нравился девушкам, также не нарушает вселенской гармонии, поселившейся в нежной девственной душе от слов «лично привез, из самого Кенигсберга, все для тебя, любимая». Конечно, Эрик не мог отрицать, что если уж навязчивая идея пополнить свои запасы, не дав кровопийце-виноторговцу заработать на тебе ни единого су и истратив месячное жалование на поддельный паспорт, прочно засядет в голове, то ничем ее оттуда не выбьешь и тогда проще подчиниться неуемному порыву. Но рассудительный человек, - а Эрик считал себя вполне рассудительным, - в таком случае отправился бы прямиком туда, где понимающие толк в винах мадьяры заботливо выращивают на склонах горы Токай свой лучший белый виноград.

И все же, между тем, что одобрял здравый смысл, и тем, что могло произвести благоприятное впечатление на средоточение его любовных надежд, разверзлась бездонная пропасть. Не яркая фантазия о залитых солнцем виноградниках могла возникнуть в белокурой головке мадемуазель Дайе от упоминания многотрудного путешествия к производителю благородного напитка, а куда более прозаическая мысль о подозрительной экономности воздыхателя, угрожающей с годами перерасти в сквалыжность, несовместимую с семейной жизнью. Нет уж, Кенингсберг это непрактично и звучит красиво. То бишь, в достаточной мере сложно и романтично.

Гордый своим глубоким знанием человеческой природы в целом и женской в частности, Эрик находил изысканное удовольствие в продумывании деталей предстоящего обольщения. Реверанс в сторону сэра Фальстафа был предметом его особой гордости: совсем недавно, пребывая в ангельской ипостаси, он уговорил Кристину Дайе разучить несколько арий из своего одноименного опуса. Правда, жизнерадостные мелодии в устах юной певицы зазвучали с подозрительным душевным надрывом, так что Эрик, уже настроившийся на то, что любимая будет также музой и блистать на сцене, популяризируя его творчество, со вздохом упаковал наброски и отослал их в Геную одному из своих старинных друзей, оставив себе на память одну лишь увертюру, которую, добавив ударных, вполне можно было вставить в новую симфонию. Утешало хотя бы то, что до тех пор, пока он сможет удерживать причудливо петляющую беседу на подготовленной почве, мадемуазель Дайе не сможет испортить его роскошную тираду вопросом «Как-как? Фальстаф? Я его знаю? А когда в другой раз поедет, не привезет ли янтарную шкатулку, как в кабинете у мсье Моншармена?».

Обезопасившись от подобных недоразумений, способных не оставить камня на камне от любого расписанного до мелочей плана, Эрик легко мог вообразить робкую улыбку прелестной мадемуазель Дайе, которая сполна вознаградит его усилия - если не по доставке токайского из Кенигсберга, то хотя бы по сервировке изысканного ужина и подготовке культурных развлечений. То, что до сих пор единственной дамой, чьи душевные устремления он разгадал верно, была пожилая билетерша, Эрика нимало не смущало. В успех своего предприятия он безоговорочно верил.

Затруднения, которые щедро подбрасывала ему судьба, проверяя его изворотливость, не нарушали меланхолического благодушия, в которое он впал, заманив юное сопрано в свои апартаменты, дабы очаровать, покорить, соблазнить и всячески вскружить ее белокурую головку. Последнее удавалось лучше всего – гостья уже дважды падала без чувств. Процесс очаровывания тоже, можно сказать, продвигался в нужную сторону – девица охотно внимала его вокальным экзерсисам. Что хуже – стоило закрыть рот и перевести дух, как она снова припоминала, что нужно плакать, бояться и бегать по своей комнате в поисках выхода. Петь двадцать четыре часа в сутки без перерывов на сон и обед у Эрика не получалось. Девица этим обстоятельством бессовестно пользовалась и принималась угрожающе размахивать маникюрными ножницами, демонстрируя пылкий шведский темперамент и прискорбную склонность к суициду.

Было отчего впасть в тоску, но военный совет, срочно созванный тем же утром для выработки неотложных тактических маневров и проведенный при участии закадычного приятеля, держателя злачного заведения и по совместительству опытного дамского угодника по прозвищу Перс, вселял оптимизм и веру в человечество. Друг со свойственной ему прямотой объявил, что не считает, будто Эрик провалил план завоевания Кристины Дайе по всем статьям. Более того, он ни разу не употребил в отношении выслушанного определение «дурацкий», за что Эрик был ему особенно благодарен. Перс даже высказал робкое предположение, что девица «ломается», набивая себе цену в надежде раскрутить новоявленного покровителя по полной программе, в ответ на что ему был выдвинут серьезный контраргумент в виде легкого укоризненного подзатыльника.

Правда, за исключением моральной поддержки и месячного запаса курительного зелья от закононепослушного Перса - хотя, по-хорошему, персами являлись разве что его далекие предки по материнской линии, а сам он был коренным парижанином - не было никакой пользы. Придраться было не к чему – лучший друг, как его и просили, принес с собой три фунта маринованных свиных ножек и фисташковое мороженое. Первые он сам и уничтожил, оправдываясь, что после курения кальяна у него всегда зверский аппетит. А мороженое Эрик, у которого после кальяна аппетита не было, но координация движений страдала, совершенно случайно уронил в озеро и после непродолжительной борьбы с внутренним голосом, настаивавшим, что ценный продукт еще можно спасти, все-таки не стал вылавливать.

Торжественный ужин был загублен на корню, но нет худа без добра. Покончив с ножками и проводив взглядом нежно-фисташковые круги на мутной воде подземного водоема, верный Перс три часа кряду без единого зевка выслушивал драматический рассказ - последний в равных пропорциях содержал подробный отчет о перипетиях вчерашней ночи и жалобы на несправедливость злодейки-судьбы. Вкратце ход событий представал следующим печальным образом: накануне, утомленный неравной борьбой с тайно выведенной из стойла лошадью за право самостоятельного выбора следующего поворота дороги, Эрик где-то выронил ключи от решетки. Не желая начинать романтическое знакомство на столь низменной ноте, он полночи возил юную мадемуазель Дайе кругами по верхнему уровню подземелий, угрюмо глядя себе под ноги и не отвечая на наводящие вопросы. Заклевавшая носом под мерное цоканье копыт девица слепо уверовала, что, судя по дальности путешествия к центру Земли, дом Эрика находится где-то в районе Австралии, и мсье Жюль Верн, в сущности, не так уж и наврал, утверждая, что в глубине можно отыскать немало интересного, если только идти достаточно долго.

Этим неприятности не исчерпывались. Подсаживая возлюбленную на строптивого коня, Эрик в ужасе обнаружил, что ему не следовало бы так рьяно шарить в крысиной норе, где как будто нечто округлое призывно поблескивало золотистым металлом. Металлом все равно оказался не вожделенный брелок, а гнутая монетка в одно су, которая не окупала испорченной илом одежды. Становилось очевидным, что покаянное «Я потерял ключи» произвело бы на любимую девушку лучшее впечатление, нежели его украдкой вытертые о плащ руки, от которых исходил сомнительный запах застоявшегося болота(по крайней мере, Эрик понадеялся на то, что въедливый аромат будет идентифицирован именно так, и слово «крысы» никоим образом не всплывет в не обделенной живым воображением головке юной артистки). Выражение лица мадемуазель Дайе не оставляло особого простора для радужных иллюзий, но Эрик решил, что физиогномика никогда не была его сильным местом, так что впадать в отчаяние не стоит. Вот Отелло, между прочим, был мавром и ничего, а он-то всего-навсего наклонился поискать ключи и перевернул камень-другой… или третий.

Перс призванного в свидетели Отелло одобрил и, оживившись, попытался рассказать другу смешную историю о некой прекрасной мавританке, но осекся, остановленный мрачным, преисполненным праведного осуждения взглядом. И поскольку шнурок, незадолго до того купленный Эрику на день рождения в лавке, где наряду с этим экспонатом, украшенным этикеткой «Удавка шелковая сувенирная», продавались порошок для чесания, поддельные насекомые всех видов и мастей, поющие мышеловки (они устраивали имениннику ночной концерт годом ранее) и прочие приятные мелочи, так и не затерялся среди прочего хлама и теоретически мог быть использован не только в качестве сувенира, от темы совещания заговорщики более не отклонялись. Перс вернул на лицо подобающее случаю скорбное выражение и прослушал вторую часть эпопеи, в которой Эрик, почти смирившийся с необходимостью отвезти возлюбленную обратно в гримерную, разбудить и послать за горячим пуншем, а затем под покровом предрассветного мрака позорно ретироваться в сторону калитки на улице Скриба, вдруг нащупал связку ключей в заднем кармане, куда сам и переложил их, облачаясь для первого свидания.

Цокая языком от безмерного сочувствия, Перс удалился готовиться к очередному дню, полному противозаконных радостей, оставив Эрику колоду засаленных карт, брошюру «Карточные фокусы: доступно каждому» и напутствие не позволять возлюбленной скучать в перерывах между ариями, раз уж она склонна впадать в депрессию при малейших признаках тишины. Проводив друга и полистав брошюру, сердцеед приуныл, мысленно обрисовав себе перспективу, что будет, если в Париж нагрянет инфлюэнца, и пение придется отложить, пока в отрывистом сипении не получится выявить первые членораздельные звуки. Предложенная приятелем замена вдохновляла мало.

Пока Кристина Дайе мирно спала, свернувшись калачиком в кресле, деятельный Эрик продолжил артподготовку. Важнейший элемент предстоящего соблазнения – романтическая обстановка – был отшлифован до мелочей, чему немало способствовала сама атмосфера сырого, затканного паутиной обиталища, освещенного тускло мерцающими огоньками свечей. Керосиновую лампу, нарушавшую готическую идиллию, Эрик спрятал в шкафу, задрапировав полами зимнего сюртука. Мнения приятелей по поводу второго по важности пункта стратегического плана разошлись. Эрик горой стоял за ужин из семи перемен блюд и несколько раз многозначительно открывал перед Персом пухлый трактат на главе «афродизиаки». Приятель, напрочь лишенный понятия о возвышенном, безапелляционно утверждал, что девушки до определенного возраста из еды интересуются только шоколадом, посему нечего тратить порох, а лучше заняться подготовкой плацдарма боевых действий (шелковые простыни, розовые свечи, шоколад), а также основательно проработать график уплаты контрибуции, основную долю которой составит все тот же неизбежный шоколад, который Эрик уже заранее возненавидел. Сошлись на компромиссе из легкого ужина, нескольких символических презентов, которые не позволят девице оскорбиться, что ее намерены задобрить дорогими подарками (шелковая ночная сорочка, чулки, ленты, черепаховый гребешок), а также создания легкой атмосферы порока, разлагающе воздействующей на хрупкую невинность едва распустившегося бутона, - как нарек Эрик свою протеже, не обращая внимания на бессердечное хмыканье скептически настроенного друга.

Однако ужин унес Перс в емкости, достать из которой его было невозможно, лучшее покрывало, послужившее скатертью-самобранкой для импровизированного завтрака на берегу озера, было изувечено жирным пятном, а начадившие свечи придавали атмосфере несомненное сходство с часовней - оставалось только взять под мышку требник, чтобы закрепить эффект и вместо чувственного экстаза впасть в религиозный. Эрик испустил горестный вздох, но напомнил себе, что никто и не обещал, что завоевание благовоспитанной девицы - дело не хлопотное. Наспех набросив плащ и потратив четверть часа на задумчивое покусывание кончика пера, он оставил на комоде записку, с виду политую кровью сердца, хотя при ближайшем рассмотрении последняя оказалась бы чернильной кляксой. Синих чернил Эрик не признавал, не без оснований рассудив, что послание, написанное синим, вызовет образ не трепетного влюбленного, а гувернантки, требующей переписать сто раз красивым почерком фразу: «Съешь еще этих французских булок».

"Моя дорогая Кристина, - старательно вывел Эрик, поколебавшись как следует между обращениями «Любовь моя» и «Многоуважаемая мадемуазель Дайе», - вы не должны беспокоиться о вашей судьбе. В мире у вас нет лучшего или более уважающего вас друга, чем я. В настоящее время вы в этом доме одни, в доме, который принадлежит вам. Я ушел сделать кое-какие покупки и, вернувшись, принесу белье и другие личные вещи, которые вам, возможно, понадобятся".

Однако упоминание о белье показалось предприимчивому обитателю подземелий излишне смелым, и, чтобы избегнуть шокирующей откровенности, он вычеркнул его, заменив на «простыни», что смотрелось куда более деликатно. Перечитав написанное, Эрик остался доволен. Записка получилась любезной, но не без намека, так что у гостьи как раз будет повод поразмыслить над путями дальнейшего развития сложившейся диспозиции и настроиться на увлекательное продолжение ужина, если таковой ему удастся раздобыть.

*

Нельзя сказать, что Эрик был принципиально против выходов в свет. Также нельзя было сказать, что он намеренно избегал магазинов или питал священный страх перед простой в сущности фразой «фунт куриных бедрышек, пожалуйста, и еще паштет». Кроме того, он не боялся солнечного света и не вздрагивал, заметив чью-то тень за поворотом. В прежние времена они с Персом, бывало, провели немало приятных часов в кабачке «Мазендаран», который облюбовали из-за названия, которое по достижении нужной кондиции ни один из них не мог выговорить, не запнувшись, что служило естественным сдерживающим фактором для возлияний. Но то было раньше – и что дозволено просто Эрику, стало недоступно Призраку оперы. Странно было бы, если бы местное привидение, повесив на локоть хозяйственную корзину, совершало утреннюю закупку продуктов в ближайшей лавке. Это могло навсегда поставить крест на его карьере, и главное, на источнике дохода. Таким образом, «сделать покупки» не означало покинуть пределы оперного театра и слиться с толпой домохозяек и кухарок, шествующих в сторону рынка. Это означало надвинуть шляпу пониже на глаза и отправиться на обход своих владений с засевшей в подкорке мыслью «где бы чем поживиться».

Обед для воспитанниц балетной школы произвел на Эрика тягостное впечатление, а он в глубине души очень на него рассчитывал. Пока повар сосредоточенно дремал над ведром с очистками, хватило времени обследовать все плошки и кастрюли. Осенив кухню многозначительным жестом и пробормотав несколько слов осуждения, Эрик нагрузил корзину наименее жалкими куриными крылышками – складывалось ощущение, что в хищные лапы кулинаров попал то ли шестикрылый серафим, то ли стая летучих мышей, одним словом, нечто на девяносто процентов состоящее из крыльев. Подивившись этому феномену и бросив напоследок брезгливый взгляд на слипшийся гарнир, предложить который даме было бы возмутительным моветоном, Эрик направился в сторону начальственной резиденции. Господин Ришар располагал початой бутылкой сливовой наливки, и хотя карта вин уже была заполнена, находка перекочевала в корзину в качестве утешительного приза. Господин Моншармен позволил себе оскорбительный выпад, оставив на столе своего кабинета надкусанный пирожок. Не принять это на свой счет было невозможно, так что мститель решительно уронил явное свидетельство директорской нелояльности в корзину для бумаг и начертал поперек оставленного там же контракта с госпожой Ла Сорелли несколько емких слов. Отчаявшись внести в ужин разнообразие и в утешение прихватив со стола бронзовое пресс-папье, Призрак оперы заглянул в гримерную примадонны. Ее зычный голос уже доносился из коридора, так что недолго думая, Эрик реквизировал новенькие папильотки как мелкий, но симпатичный презент для своей юной ученицы и поспешно растворился за сдвигающейся панелью.

Поскольку гостья уже наверняка проснулась и долгое время оставалась в одиночестве, что входило в противоречие с Эриковыми понятиями о гостеприимстве, пришлось поторопиться, прихватывая по дороге только самое необходимое и легкодоступное. Уже спустившись к озеру, Эрик приостановился, встревоженный – до него доносилось бодрое посвистывание, наводившее на нехорошие мысли. Предположить, что мадемуазель Дайе таким странным образом распевается, не удалось, и пришлось принять тот безрадостный факт, что гостья греет себе воду для купания. Это было лестно – с одной стороны – раз она питала к нему такое доверие, что не поинтересовалась исправностью котла. И немного пугающе, потому что котел работал с оговорками и в своих симпатиях был весьма избирателен. Перса, к примеру, он не переносил и грозился лопнуть, стоило тому хоть кончиком мизинца потянуться к крану. Начав смутно подозревать, пусть и с некоторым опозданием, что сегодня не его день, Эрик на цыпочках пробрался в свои апартаменты и, робко вытянув шею, посмотрел в сторону ванной. Она была заперта. За дверью издевательски журчала вода.

Хозяин дома не на шутку опечалился. Колотить в дверь и требовать у гостьи немедленно покинуть помещение, Эрик постеснялся, даже несмотря на свои далекоидущие планы. Этак можно заслуженно получить мокрым полотенцем по физиономии, да к тому же прослыть нахалом. Уж ладно призраком, это еще куда ни шло. С другой стороны, оправдавшись за вторжение и смазав целебной мазью полученные царапины и синяки, можно было бы считать, что начало желанному сближению положено. Перс бы так и поступил, и Эрик обругал себя за постыдное малодушие. Посвистывая, чтобы заглушить томные рулады котла и успокоить расшалившиеся нервы, Эрик устроил себе временное пристанище на берегу, расстелив на каменной кладке одну из добытых простыней. Шелковые простыли в розочку из отличной подкладочной материи в девичестве носили фамилию «реквизит», так что расходовать их можно было без малейшего укора совести. Корзину он поставил рядом и принялся ждать, убеждая себя, что только-только подошел, и в случае чего будет твердо на этом стоять. Однако несмотря на позу достойного последователя Будды, покой и благодать на него не снизошли. Воображение резво перебегало от картины к картине, не давая скучать: вот прелестная мадемуазель Дайе отжимает белокурые волосы, и пенные струи стекают по ее плечам, а вот лопается труба и... И когда ж она уже наконец отопрет дверь?

Сидеть без дела и ждать было невозможно. Чтобы отвлечься и остыть, побродив по холодной воде, а заодно пополнить скудный рацион, будущий обольститель закатал брюки и, пошатываясь на склизких ступеньках, слез в озеро. В обманчиво-тихих водах водилось немало живности. На этот раз Эрика интересовали ракообразные. Вооружившись худосочным куриным плечиком, он осторожно поводил им вблизи дна, надеясь приманить кого-нибудь цепкого и голодного. Но то ли у цепких и голодных был мертвый час, то ли тощее кожистое крыло не источало соблазнительного аромата, потому что желающих разделить с Эриком щедрую трапезу не нашлось. Проглотив досаду, он наклонился пониже, погрузив руку в воду до самого плеча и ощупывая корягу. Фауна водоема его поползновения демонстративно игнорировала. Эрик был настойчив и, не щадя себя, обследовал каждую нору. В одной даже кто-то пошевелился и попытался шустро спастись бегством. Уже сомкнулись пальцы на скользкой шкуре, и извивающийся хвост взметнулся над поверхностью, когда стало очевидно, что пленный абсолютно несъедобен. Отшвырнув ужа и проводив его кратким напутственным словом, Эрик старательно вымыл руки в озере. Это не помогло. Память о пойманном была въедливой, как нечистая совесть. Он снова вымыл руки, но это снова не решило проблему. Похоже, на него было наложено проклятие хватать голыми руками всякую гадость. Успокоив себя мыслью, что химии неизвестны случаи, когда запах технически не поддавался бы выветриванию, смыванию и оттиранию мыльным камнем, незадачливый добытчик дополнил свой боевой арсенал еще одним крылом и упорно пошарил в углу, взбаламутив ил и песок. Он так увлекся своим занятием, что шаги у него за спиной и долгожданная активность среди донных камней случились одновременно и неожиданно, как, собственно говоря, всегда случаются все неприятности. Через мгновение он уже стоял втянув голову в плечи и прижимая к сердцу руки, с которых гроздьями свисал улов, и с горечью сознавая, что возлюбленная находится в двух шагах, и он даже слышит ее мелодичный голос, а сам между тем не может ни повернуться, ни сказать ей пару ласковых слов. Раки задумчиво отжевывали пальцы, справедливо рассудив, что это занимательнее мертвых куриных крыльев, которым эти манипуляции были бы безразличны. Эрик пытался украдкой стряхнуть их, но боялся совершить чересчур приметное движение и позволить любимой девушке увидеть его столь явно не на высоте положения.

Между тем, Кристина Дайе рассыпалась мелким бисером и была столь сладкоречива, будто это она заманила Эрика в подземелье и строила планы по покушению на его скромную невинность. Призрак оперы едва удержался, чтобы не потрясти головой, очищая слух от странных помех. В голове что-то щелкало, но не складывалось. Кристина Дайе, поющая дифирамбы и источающая яд тонкой лести, с трудом вписывалась в систему его представлений о мире. Но тем не менее, она определенно сменила гнев на милость, раз взяла себе за труд разыскать его и осыпать комплиментами, сладкими, как ярмарочный сахарный петушок. Или - предположил Эрик, стараясь оставаться пессимистом - горячая вода больше не течет, и гостья пришла попросить его взглянуть почему. Стыдясь и краснея, он чуть-чуть повернул голову, не в силах сражаться с искушением уточнить, действительно ли суровая судьба прервала процесс купания на самом интригующем месте, но воображение тут же услужило ему, подсунув образ Кристины Дайе в коликах от веселья, когда она взглянет ему в лицо – то бишь, на его руки в усато-хвостатой бахроме. Уставившись прямо в насмешливые рачьи глаза, Эрик невпопад проворчал маловразумительное обещание хорошо обращаться с гостьей и всячески ей угождать. Особенно убедительно прозвучало клятвенное заверение, что бояться его у Кристины нет никаких оснований. За спиной у него воцарилось напряженное молчание. Видимо, теперь гостья пыталась вписать в свои представления о вселенной причины, по которым ей не следует бояться застывшего по колено в воде человека, так виновато сгорбившегося под театральным плащом, словно он пытался развоплотиться до состояния чистого эфира. Будь в ней капля рассудительности, она в свою очередь поклялась бы в своей безобидности и пообещала не причинять ему никакого вреда.

Эрик в свою очередь ощущал, как его терпение, в котором цепкие клешни проделывали дыру за дырой, плавно, но неотвратимо подходит к концу. Еще пять минут назад он испробовал бы свою сувенирную удавку на любом, кто высказал бы еретическое предположение, что он будет нетерпеливо дожидаться, пока возлюбленная закончит монолог и удалится. Почуяв слабину, мадемуазель Дайе с энергией инквизитора вырывала у него обещание за обещанием. Эрик скрипел зубами, но соглашался, бочком передвигаясь в сторону вожделенной суши. Пятидневного заключения, которые она выторговала, было маловато для осуществления всех планов, но Эрик и сам не намеревался особо затягивать процесс, добродетель долготерпения была ему чужда. Он торжественно поклялся по истечении этого срока отпустить ее на все четыре стороны, мечтая со всей пылкостью своей натуры, чтобы гостья наконец осознала несвоевременность начатого разговора и взяла курс на свою комнатку. В голосе его зазвучало неприкрытое отчаяние, нежданно сослужившее добрую службу. За спиной явственно послышался вздох, преисполненный сострадания. Нежное сердце юной мадемуазель Дайе дрогнуло, и она как будто прониклась всей тяжестью его положения. Эрик втайне возликовал. Перс всегда утверждал, что сочувствующая женщина это уже практически завоеванная женщина, даже если она только что одолжила тридцать су на извозчика, потому что ты проигрался в пух и прах. Мнению Перса Эрик доверял, ведь любовных побед у того было не счесть. По его словам.

Заметно перекошенным, достойным парализованного калеки кивком предложив притихшей от нахлынувших чувств девушке проследовать в комнату, Эрик с облегчением выбрался на берег. Повизгивая и наскоро отдирая улов, у которого были собственные представления о том, кто тут ловец, а кто рыбка, он освободился из плена. Вместо волнительного предвкушения он испытывал ужасную усталость и желание пойти часок-другой прикорнуть на кушетке. Ничего более утомительного, чем подготовка к романтическому ужину при свечах, с ним еще не случалось.

Поставив на огонь кастрюльку и вывалив на кухонный стол лениво шевелившееся содержимое корзины, Эрик достал поваренную книгу. Как правило, ужин доставался ему в уже готовом для употребления виде: стащенный в кухне или заботливо доставленный другом из ресторана. Но бывали и исключения. Открыв книгу на букве «р» и вдумчиво пошевелив губами, Эрик со всей серьезностью прочитал рецепт от и до. Рука, уже потянувшаяся за молоточком, повисла вдоль тела с трагической безнадежностью, и Эрик всем сердцем пожалел, что не пригласил к ужину Перса, чье общество пусть и нарушило бы интимную атмосферу свидания, но бесценные услуги, которые мог оказать этот сильный, волевой человек, перевесили бы нанесенный романтике ущерб. С досадой бросив молоток в ящик стола, Эрик посолил воду и, не придумав, чем бы еще потянуть время, возвел глаза к потолку и попытался разбудить в себе жажду мести. Эти твари только что пытались отщипнуть ему пальцы. Эта мерзко копошащаяся живность выставила его круглым дураком перед любимой девушкой. Раздувая в себе слабую искру ненависти, Эрик поймал одну из жертв за жесткую пластинку хвоста и приподнял над кипятком. Рак одарил его умоляющим взглядом немигающих черных бусинок, и искра потухла, не успев как следует разгореться. Тот, кто в своих фантазиях наводил ужас на могущественных королевских особ, держа их в страхе и почтении, и тайком сочинял авантюрный роман «Человек без лица при дворе падишаха», спасовал перед членистоногим противником, который, будь у него таковая возможность, без колебаний отправил бы Эрика в суп, приправил укропом и уселся читать газету, дожидаясь, пока тот сварится. Изнывая от жалости к самому себе, несчастный повар посадил нервно подергивающийся ужин на салфетку и затосковал. Не считая себя пацифистом и даже доказав крутость своего нрава, перетравив стрихнином всех крыс в окрестностях своего жилища, Эрик все же не готов был к такому открытому проявлению садизма, чтобы кипятить кого-либо живьем.

Пока он медитировал над очагом, проголодавшаяся и порядком соскучившаяся от ничегонеделания Кристина Дайе застенчиво приоткрыла двери кухни. Взгляд нежно-голубых глаз выдавал жалость и легкую тревогу, словно она подозревала, что печально влюбленный учинил над собой в ее отсутствие нечто ужасное. Убедившись, что похититель благополучен и поглощен изучением сборника кулинарных шедевров, она несколько смутилась. Покашливая, чтобы скрыть переполнившую ее неловкость, девушка с деланной бравадой прошествовала к столу и, решив не быть отныне бесполезным нахлебником, со спокойным упорством человека, по десять часов в день упражняющегося в вокальных этюдах, начала отправлять приговоренных в кипяток. Эрик вскрикнул и попытался задержать мучительную казнь, перехватив руку палача. Ноздри Кристины затрепетали, и сама она странно побледнела. Жалостливое выражение на ее лице усилилось стократ, и к нему примешалось нечто другое, уныло обреченное, словно ей положили на блюдце сливочное пирожное, случайно смазав пальцем завиток кремового навершия.

Эрик убрал руки за спину, но было поздно. Шустрый трофей уже отомстил за свой потревоженный послеобеденный сон. Оправдываться было поздно, тем более, что Кристина Дайе уже опомнилась и натянула идеально вежливое выражение лица, приличествующее хорошо воспитанной молодой особе. Эрику, обреченно усевшемуся на стул, прекратив всякие попытки сопротивляться неизбежному, оставалось только наблюдать за тем, как проявляя недюжинную сноровку, гостья топит свои жертвы, не испытывая ни крупицы неуверенности и угрызений совести. Напротив, она даже довольно улыбнулась, прикрыв крышкой дело рук своих, и оглянулась, явно ожидая похвалы. Эрик похвалу процедил, впервые порадовавшись, что под материей, прикрывавшей лицо, не видно исказившей его гримасы. Решительность возлюбленной произвела на него впечатление, хотя и несколько двойственное: она приятно волновала кровь, но вызывала опасения, что если понадобится – Кристина Дайе применит ее и в делах иного рода, и несдобровать тому, кто осмелится нарушить ее планы на будущее. Между тем, как именно этим Эрик и хотел бы заняться.

За ужином Кристина с аппетитом съела несколько раков и куриное крылышко. Эрик благоразумно не рискнул притронуться к капризной пище. В его воображении логическая цепочка последних событий легко экстраполировалась до батальной сцены: гостеприимный устроитель торжественной трапезы бесплодно сражается с жестким панцирем и, наконец, извозившись в бульоне, роняет себе на колени бренные останки упорного врага. Он предпочел быть скромным зрителем, тем более, гостья управлялась достаточно ловко и смотреть на нее было приятно.

Разговор не клеился, хотя он честно ввернул свою репризу про привезенное из Кенигсберга токайское. Пропустив мимо ушей совершенный ради нее подвиг, Кристина тонко намекала, что существовал и иной способ сообщить ей о своих чувствах, кроме заключения в зловещей темнице. «Темницу» Эрик, в глубине души гордившийся своим домом, мысленно пообещал однажды ей припомнить. Намеки и иносказания, которыми щедро сыпала гостья, повергали его в трепет, он не был уверен, что правильно понимает, куда она клонит, но, вспоминая поучения своего более опытного друга, внутренне холодел. Все шло к тому, что сроки уплаты первого взноса контрибуции, взимаемой в пользу победившей стороны, он уже пропустил. В лучшем случае, этот взнос выражался бы в коробке бельгийского шоколада. В худшем – ему следовало бы плотнее заняться устройством карьеры своей протеже и быть понастойчивее, продвигая ее на ведущие партии. Возможно, горстка пепла, оставшегося от контракта мадам Карлотты, по мнению юной певицы, была бы самой достойной оправой для сердца, которое он ей предложил. О том, что благосклонность мадемуазель может измеряться в каратах, Эрик даже думать не хотел. Такое мог сболтнуть только Перс, и то осмелев после бутылки шардоне. Тем не менее, вырвавшийся у него в сердцах ответ граничил с невежливостью, и он сам устыдился того, как двояко можно истолковать сомнительный афоризм, что некоторым приходится довольствоваться тем, что можешь получить. Судя по потемневшему личику сотрапезницы, она восприняла его совершенно правильно – на свой счет. Хотя Эрик от всей души понадеялся, что она припишет сказанное его неприхотливой скромности и неверию в свои таланты покорителя сердец.

Ужин подошел к концу, на столе оставались только пустые раковины панцирей и полуистаявшие розовые свечи, которые распространяли густой лавандовый дух, как в комоде с шерстяными чулками. Эрик тяжело вздохнул. Он сделал все, что мог. И даже кое в чем преуспел, - а что не все сложилось, как задумано, так иначе в жизни и не бывает, он не собирался казниться из-за пары досадных эпизодов, которые наверняка уже преданы забвению. Шансов на выживание было маловато, но ужин съеден, из романтической обстановки выжато по максимуму, подарки вручены, хотя и восприняты без должного энтузиазма, - отступать было некуда, позади только верный Перс, который изведет подколками, если он, Эрик, сейчас струсит.

Мысленно распростившись с жизнью и поднявшись из-за стола, он тщательно отрепетированным, элегантным жестом предложил Кристине руку. Девушка подозрительно покосилась на нее, но не отвергла, и сердце влюбленного совершило радостный кульбит. Галантно распахнув перед спутницей дверь, он переждал овладевший ею приступ легкой застенчивости, крепко удерживая ее руку в своей, и медленно, с достоинством объяснил: «Это моя спальня», а затем поднял глаза и промямлил уже совсем другим, потерянным тоном: «Здесь довольно… э… любопытно».

Когда Перс успел втащить туда и собрать гроб, Эрик не знал, но выглядел тот совсем как настоящий: угрюмо-черный и с алым парчовым балдахином. Балдахин смотрелся нарядно и уютно поблескивал золотым шитьем. Гроб выглядел несколько хуже и будил мысли о вечном.

Пока Кристина Дайе восстанавливала дар речи, Эрик мрачно размышлял о том, как тяжело ему будет обходиться без единого друга после того, как последнего он придушит. Тем не менее, святая убежденность, что ябедничать некрасиво, пусть даже склонный к дурацким шуткам товарищ и заслужил трепку, подтолкнула его пробормотать, доконав и без того треснувшийся по швам романтический момент: «Я сплю в нем, вообще-то».

Кристина была мужественной девушкой, поэтому, отдавая дань хорошему тону, почти не заикаясь похвалила обивку и даже одобрительно потрогала ее кончиком пальца. Руку она отдернула только, когда ненадежная конструкция из папье-маше дала крен на один борт. Эрик решил не снисходить до объяснений, тем более, придумать их слету было не так-то просто. Растеряв весь энтузиазм, он уныло поплелся вслед за спутницей, которая осматривалась, словно попала на экспозицию античных редкостей, и уже нацеливалась на рукописи его симфонии. Вечер угрожал вновь окончиться музицированием, и хотя Эрик и пообещал, что именно этому занятию будет посвящен их совместный досуг, он не подразумевал этого так уж буквально.

Однако ученица тоже, как выяснилось, не испытывала острого желания сразу после ужина заняться вокалом. Сделав небольшой крюк, она миновала орган, держась от него на безопасном расстоянии, и с точностью ястреба, пикирующего на полевую мышь, извлекла другую рукопись, менее возвышенную и не испещренную диезами и бемолями. В глазах у нее впервые вспыхнул живой интерес. Эрик смешался, чувствуя себя мальчишкой, пойманным за кражей варенья. В отличие от грозной симфонии, его литературный опус нельзя было назвать серьезным и высокодуховным. Приключения шпиона и наемного убийцы на службе у восточного правителя, полные амурных похождений, интриг, политических покушений и дьявольских козней впитали в себя все фантазии, которыми он развлекал себя за годы добровольного заточения. Такое не стыдно было показать Персу, и даже почитать вслух главку-другую, посмеиваясь над ехидными комментариями, которыми удостаивал творение друг, считавший себя знатоком персидских реалий, хотя выезжал из Парижа всего раз, и то навестить тетушку в Блуа. Но Кристине Дайе – показать такое Кристине Дайе было все равно, что признаться во всех своих слабостях сразу, все равно что крикнуть во весь голос, что он немолод и одинок, неуверен, беззащитен и погружен без остатка в мир своих грез, где ему все подвластно и всегда сопутствует успех. «Можно?» - спросила она, трепеща от нетерпения и любопытства. Хорошее воспитание заставило ее дождаться ответа, прежде чем открывать. А сказать ей: «Ни за что!» у Эрика не повернулся язык. Она мгновенно уткнулась в рукопись, не пытаясь даже жаловаться на мелкий неразборчивый почерк, похожий на зубья обломанного гребешка. Эрик помедлил, но раз уж все равно к прежним планам возврата не было, принес убранную с глаз долой перед свиданием керосиновую лампу – не портить же девочке зрение, щурясь под свечой.

«Я могу почитать вслух, если вы устали», - предложил он через некоторое время, потому что наблюдать со стороны, как она погружена в мир, который он считал своим, и бродит по нему одна, было невыносимо. Кристина Дайе молча протянула ему рукопись и подвинулась, предлагая присесть рядом, чтобы можно было читать вполголоса. Сама она не произнесла ни слова, а Эрик понимал, как легко вспугнуть неосторожным звуком чувство причастности к миру, где никогда не бывал, а все-таки слышишь, как постукивают по пыльной дороге копыта лошади, несущей загадочного всадника в черном, по следу которого движутся неясные тени асассинов, готовых жестоко расквитаться за смерть афганского короля. Она прикрыла глаза, приобщаясь к чьей-то захватывающей, увлекательной судьбе – одинокая, неуверенная, беззащитная и уже подобравшая кинжал, который обронил таинственный незнакомец в черном, спасаясь от погони, чтобы однажды, приподняв вуаль и с вызовом встретив его взгляд, достать его из-за корсажа и вернуть со словами «Я была там. И знаю о тебе все».

В раздел "Фанфики"
На верх страницы