Клик.
Пленка диктофона начинает тихо шуршать.
Чуточку смущенный женский голос говорит:

- Я повторю вопрос - для записи, хорошо? Как я уже говорила, мы делаем статью в жанре «Портрет». Это описание карьеры… но и какая-то картина вашей личности. Мы же глянец - вы понимаете, что читателям хочется каких-то романтических подробностей… - Девушка смущенно хихикает, но берет себя в руки. - Я, конечно же, покажу вам текст. Вы сможете убрать все, что вам не понравится.

Молчание. Девушка снова подает голос - она старается быть забавной. Слышно, что ей неловко - она не может найти верный тон:

- Ну же, пожалуйста, расскажите мне… о себе.

Пауза, заполненная шипением пленки. А потом мужской голос - низкий и мелодичный - отвечает, в интонациях его звучит ирония:

- А что вы хотите знать? Задавайте вопросы.
- Любые вопросы?

Мужчина усмехается:

- Любые.
- Есть такая игра: «Я отвечу на любой вопрос». Вы это имеете в виду?
- Я не знаю такой игры. Но это не важно. Давайте сыграем.

Пауза. Наконец девушка спрашивает - в голосе слышен страх от собственной дерзости:

- Почему вы носите маску?

Пауза - очень, очень длинная. А потом мужчина говорит нарочито спокойно:

- Не верите в мой образ эксцентричного маэстро? Странно. Много лет многие и многие девушки вроде вас верили беспрекословно. Но все правильно. Верить мне не стоит. - Короткое молчание, потом он продолжает. - Я ношу маску потому, что я идиот. Вернее, был им, когда был мальчишкой. Ужасно непослушным мальчишкой.

Девушка растеряна:

- Я не понимаю. Простите меня…
- Нечего прощать - это чистая правда. - Мужчина делает еще одну паузу и вдруг резко меняет тон - ирония куда-то делась, и в голосе звучит теплота. - Послушайте, вы милая девушка. Вы мне нравитесь - такое редко можно сказать про журналистов. Расслабьтесь. Перестаньте дергать свой рукав. Я вас не съем. Вам важно сделать хорошую историю, верно? Ваше первое «большое интервью»? Хотите отличиться?

Девушка молчит. Мужчина продолжает - слышно, что он улыбается, по голосу это всегда слышно:

- Тогда вот что. Нынче у нас канун Рождества. Я сделаю вам подарок. Вы получите самое откровенное в мире интервью. А потом уж смотрите, что с ним делать. Вашим читателям может и не нужно знать все, что я расскажу. Но в таком случае вы всегда можете написать статью по моим пресс-релизам: «Таинственный маэстро, скрывающий свои черты под полумаской и покоряющий наши сердца божественной музыкой…» Ну, вы знаете.

Девушка невольно смеется. Мужчина отвечает, хотя, кажется, ему не весело. И переспрашивает:

- Ну что, понеслись? Отлично. Может, вы мне небом посланы? Может, мне давно уже хотелось кому-то все это рассказать. Такой неожиданный всплеск эксгибиционизма, да?
Я очень хорошо помню, как все случилось. Я помню жар и свет - это было похоже на сцену из комикса, когда какой-нибудь Сорвиголова или Человек-паук начинают мутировать, попав под таинственное облучение… Я рос в приюте. Кто мои родители, я понятия не имею - ни матери, ни отца никогда не видел. Хороший был приют, вполне симпатичный - ничего похожего на «Оливера Твиста». Приличные учителя, нормальные ребята. Учитель музыки просто отличный, все время заводил нам оперы. Но нам было, конечно, не до этого - мы все больше спортом интересовались. Одиноко нам не было, и плохо тоже не было. Хотя, конечно, все мы, мальчишки, мечтали о том, что нас усыновят. Но это вы все можете и в пресс-релизе почитать. Чего там не пишут, так этого того, что, когда мне было десять лет, я отправился на задний двор нашего приюта на окраине Лондона, на севере. И там, за мусорным ящиком, мы с приятелями решили подпалить петарду, которую нашли на улице. Осталась после Нового года. Да, вы правильно поднимаете брови, все самое интересное в моей жизни происходило под Рождество, или около того…
Идея была моя. Поджигал петарду я. Как самый шальной. Я всегда был фартовым парнем: все вылазки, все походы по крышам и мелкие кражи - все было мое… Я сводил с ума учителей - самый способный мальчик в классе и самый отъявленный хулиган.…
Но вернемся на наш школьный двор. Петарда сначала не хотела загораться. А потом взорвалась.

Девушка издает какой-то сдавленный звук - испуганное восклицание. Мужчина замолкает на некоторое время. Потом его голос, приглушенный, словно он сдерживает эмоции, раздается вновь:

- Банальная, вообще говоря, история. Много раз потом говорили, что мне страшно повезло: я остался жив, мне не оторвало руки, не потерял зрение. У меня даже осталась половина лица - та, что вы видите. Есть люди - я их видел, меня таскали к ним психологи, - которым в тысячу раз хуже. Только попробуйте объяснить это «везение» мальчишке, который за тридцать секунд превратился.… У которого сильно изменилась жизнь.

Долгая, шелестящая пленкой пауза - собеседники долго молчат. Потом девушка робко подает голос:

- Дети часто бывают жестоки.
- Не драматизируйте. Никто не кидался в меня камнями, не надевал мешка на голову. Меня больше всего, на самом деле, потряс контраст. Видите ли, до своего поцелуя с петардой я был довольно симпатичным мальчишкой. И уже начинал этим пользоваться. И в самые кислые моменты больше всего меня бесило то, что я сам, черт побери - сам нарвался!
- Это был несчастный случай.
- Нет, это был идиотизм. О котором я много, много раз потом думал. И мне, на самом деле, часто хотелось, чтобы кто-нибудь надел на меня этот пресловутый мешок. Потому что мне себя видеть было противно. Могу себе представить, что и остальным - тоже.
Я убрался из приюта в 18 лет. Податься мне было особенно некуда: после истории с петардой я был ни самым послушным учеником на свете, ни самым общительным. С нормальными людьми мне нечего было делать, так я считал. И убежден, что был прав. Ничего нет гаже, скажу я вам, чем политкорректное общество, которое заботится об инвалиде. Поэтому я отправился на улицу. По сравнению с панком с пирсингом на всю физиономию я был красавец хоть куда… Я был там по-своему счастлив. А был, знаете ли, большим мастером своего дела: до сих пор, наверное, могу машину вскрыть секунд за десять. Это как велосипед - разучиться невозможно. Не слишком мрачная история для вашего журнала, нет?

Девушка отвечает не сразу - голос мужчины заворожил ее, и это не удивительно, потому что это не рассказ, а американские горки: так стремительны переходы от иронии к серьезности, от мрачности к философскому спокойствию. Потом, взяв себя в руки, она говорит, стараясь поддержать его легкий тон:

- Мы всегда сможем это отредактировать.

Мужчина смеется:

- Храбрая девочка. Ну хорошо. В конце концов я, конечно, попался. И тут мне в самом деле повезло: инспектор, который мной занимался, решил, что мне стоит дать второй шанс. Есть работа, сказал он мне, на которой твои проблемы не будут иметь большого значения, а твоя неуемная энергия пригодится. Не догадываетесь, нет? Надо внимательнее читать пресс-релизы. Я отправился в армию. Внешность там и правда была не важна. А вот зато таланты, в частности, неожиданная ловкость в боевых искусствах и способности к языкам… Это пригодилось. Я попал в спецназ. Не сразу, конечно, но попал. Еще одно место, где лицо так же легко скрыть, как в панковской тусовке: когда на лице черная «балаклава» или маскировочная раскраска, шрамы вообще ничего не значат.
У меня были хорошие учителя и неплохая карьера. Все было очень даже складно, пока не началась война в Персидском заливе. И о том, что мы там делали и что видели, в прекрасной древней Персии, я вам лучше все-таки не буду рассказывать. Во-первых, не имею права - до сих пор. Во-вторых, вы это точно вырежете из своего глянцевого текста. Да и не нужно вам такого знать…

Мужчина опять надолго замолкает. Девушка ерзает в кресле - слышно, как скрипят пружины. Он спрашивает:

- Кофе хотите? Или бокал вина? Давайте вина - я с вами выпью. У меня есть отличное токайское, вы не против?
- Спасибо.
- Отлично.

На пленке слышно, как он встает, его шаги и звук открываемого бара. Звон бокалов, хлопок пробки и плеск вина. Его голос доносится из дальнего конца комнаты:

- Простите, что я не дал вам попробовать, прежде чем налить…
- Я вам доверяю.

Неожиданно он снова оказывается рядом:

- Спасибо. Чин-чин?

Бокалы со звоном встречаются. Девушка восклицает:

- И правда очень приятное вино!

Еще одна пауза. Помявшись, она напоминает о разговоре:

- Вы рассказывали об армии…

Снова слышен его смешок:

- Да, о том, как я был в Персии… Мне нравится звать это место Персией, куда более художественно, чем Ирак. Так или иначе, после этого мне как-то расхотелось оставаться в армии. Не хотелось быть в положении человека, которому могут приказать делать нечто, с чем он совсем не согласен. И я ушел на гражданку. И опять оказался не у дел. Ну все слышали про синдром ветеранов - это даже в кино показывают. Скажем возвышенно: я не находил себе места в мирной жизни. Я вполне мог бы сидеть сутками в своей квартирке, тихо спиваясь и стараясь никому не попадаться на глаза. Но мне опять повезло. Я попал в «Оперу»… Сколько вам лет?

- Двадцать пять. - Голос девушки звучит удивленно. - А почему вы спрашиваете?
- Вы слишком юны, чтобы понимать, о чем я. Вам тогда было - лет пятнадцать, наверное, вы были хорошей девочкой и не ходили по злачным местам. А «Опера» была злачным местом. Это был легендарный, великолепный ночной клуб, стриптиз клуб, если уж быть точным. Находился он в Сохо, в самом разгульном районе, его как раз в это время облюбовали геи. Название свое странное он получил потому, что занимал здание старого театра. Вы видели клип Queen ‘Kind of Magic’? Помните там такую романтическую странную развалюху, в которой пляшет Фредди Меркьюри с мультяшными девицами? Помните? Отлично - считайте, что вы были в «Опере»: ровно такое здание, и публика примерно такая же. Там было, честное слово, весело. Интересно. Каждый вечер шоу, и не просто танцы у шеста, а серьезные представления - название клуба обязывало.

- А что вы там делали? Можно мне еще вина?
- Конечно. - Снова плеск токайского в бокале. - Я работал там… Трудно даже сказать, кем. Формально - охранником и вышибалой. С моей-то рожей армейским опытом я был для них находкой. Жил в подвале, в подсобке, и не только вышвыривал расшалившихся, но и следил за всем в здании. Я чувствовал себя хозяином «Оперы», все там знал, помогал с декорациями, со звуком - я там был на месте. Я никого не трогал, меня никто лишний раз не дергал. Сидел там в темноте, слушал музыку, смотрел представления. Тогда я, кстати, и начал ходить в маске: чтобы публику не пугать… На самом деле, в «Опере» все было так необычно, что парень в маске никому не казался странным - вроде художественного жеста: вот у нас какой охранник клевый. Маска была черная, кожаная - для антуража. С кожаным костюмом смотрелось очень неплохо, хотя и садо-мазо, конечно. Но, в конце концов, меня же должны были бояться нарушители порядка. Меня знали в Лондоне, менеджеры «Оперы», смешная пара геев, Рикки и Эндрю, мной гордились. А мне стало гораздо уютнее жить, когда я наконец напялил на голову очередной «мешок». Девчонки-стриптизерши считали меня чем-то вроде талисмана: всегда перед шоу забегали, чтобы я им пожелал удачи. Надзирала за ними бывшая балерина из Парижа, Антуанетта Жири - я же говорил, к шоу в «Опере» относились серьезно. Смешная тетка, строгая такая, но добрая и сентиментальная до ужаса. В первый раз в жизни - в моей взрослой жизни, после… той истории - в первый раз в жизни у меня появился друг. Мы с ней болтали о том, о сем. Дочку свою она приводила - Мегги, она тоже там танцевала, а потом вышла замуж, как ни удивительно, за лорда. И у нее была подружка…

Его голос, смягченный приятными воспоминаниями, замолкает. Он снова подливает вина.

Девушка робко задает наводящий вопрос - они дошли до той части истории, которая в пресс-релизах описывается довольно часто, хотя и туманно:

- Кристина? Она тоже там танцевала?

Мужчина вздыхает, а потом неожиданно начинает смеяться:

- Танцевала - это громко сказано. Вы бы видели ее тогда… Двигалась она просто кошмарно, если уж быть честным. Но она была знаменитостью в какой-то мере, и иметь ее в программе было делом почетным. Видите ли, она была дочкой легендарного Густава Даэ - совершенно чокнутого рокера старой школы, из поколения Мика Джаггера и Стивена Тайлера. Густав, или, как его звали все, Густи, был суперзвездой: скакал по сцене, в лучшие свои времена, играя на скрипке с электронным усилителем. Очень интересно и свежо. Я им в юности страшно увлекался - он всегда выходил на сцену в сложном таком гриме, лицо выкрашено в две половинки, белую и черную… В общем, как это часто бывает с рокерами - за вычетом Джаггера, конечно, он-то вечен - Густав Даэ долго не протянул. Передоза. Кристина осталась одна: мама ее работала у Густи на подтанцовках и смылась куда-то еще очень давно, скинув ему девочку. Он, надо сказать, души в Крис не чаял: таскал ее с собой всюду, наряжал, как куклу. Кристину воспитывала вся тусовка - как дочь богемного полка. Но денег Густав не оставил, все на порошок ушло, и потому она росла практически в «Опере». У Антуанетты, на самом деле, был с Густавом короткий роман до того, как он умер. Кристина была ей, как дочь.
Так они и ходили ко мне в подсобку за благословением, две антуанеттины «дочки». И как этого можно было ожидать, наивный урод, с которым вы сейчас разговариваете, конечно же, не смог устоять. Она была такая сказочная девчонка, такая красивая и такая невинная - несмотря на все эти «грязные танцы». Может быть, у нее и поэтому ничего не получалось… Глаза, как у олененка, грива кудрявая… Ну, вы знаете ее прекрасно.
Это было неизбежно - влюбился я, как последний дурак… Ни на что не рассчитывал - мне стоило только в зеркало посмотреться, чтобы понять, что шансов у меня нет.

Девушка издает неопределенный звук - она хочет что-то возразить. Но мужчина не слышит ее - он весь погрузился в прошлое, и теперь по голосу его совсем невозможно понять, иронизирует он или с трудом сдерживает тоску:

- А потом этот шанс у меня внезапно появился: как-то раз Крис и Мегги засиделись у меня в подсобке, выпили чуточку лишнего и начали петь. И я вдруг услышал ее голос. Господи, все оперные пластинки, что мне в детстве ставили, ко мне вернулись в один миг! Это было просто фантастично - у нее были удивительные природные данные. А у меня… у меня в подвале был старенький синтезатор «Ямаха», а за плечами - приличная музыкальная подготовка. Я храбро заявил, что научу ее петь, чтобы она могла выбраться из этой нашей «Оперы», где ей было не место, и сделать что-то стоящее. Она согласилась. Мы стали заниматься. Я был на седьмом небе. Мало того, что она все время была теперь со мной - ну, рядом, по крайней мере, она еще пела мою музыку. Потому что я, видите ли, писал музыку. Страшно не модную, не подходящую к «Опере» музыку. Мюзиклы я писал.… И мы с ней, как два голубка, мечтали, как у нее будет блистательный дебют, и мы вместе прославимся.

Девушка спрашивает с воодушевлением:

- Но ведь так и вышло?

Мужчина отвечает не сразу.

- Да, так и вышло. Но далеко не сразу. Сначала я выставил себя полным идиотом, потому что стал ее ревновать. У нашей «Оперы» был хозяин - Рауль, или, как все его звали, Ру Чейни. Да, Ру, как «крошка Ру» из «Винни-Пуха», и нечего смеяться.
Ру был красавчик, он был богат, и он, кончено же, положил глаз на нашу восходящую звездочку. «Соперник» из подвала с маской на физиономии ему был совсем не кстати. А она… Она его, само собой, не отталкивала. Кто бы ей еще, кроме Ру, устроил дебют после наших уроков? Меня это страшно злило. Я устаивал ей сцены - и этим, конечно, делал только хуже. Подтверждал свою репутацию чокнутого, на всю голову больного бывшего спецназовца… Драку, которую мы с Ру устроили на крыше «Оперы», я никогда не забуду. Она нас разняла. И это было к лучшему - мы вполне могли друг друга убить.… В конце концов, мы все-таки устроили ее дебют, благодаря тому, что голубки Рикки и Эндрю были на нашей стороне и собрали всю тусовку на особую рождественскую вечеринку «для своих». Ру уже нечего было возразить, когда она вышла на сцену и запела, спорить было уже не с чем. Она была прекрасна. Великолепна. Лучше всех на свете. Сара Брайтман могла уходить на пенсию.… А когда Крис закончила петь, она вытащила на сцену меня. И сказала всему залу, так громко, что микрофон фонило: «Вот этому человеку я обязана всем… Это его песни я сегодня пела, он заставил меня поверить в себя и стать достойной моего отца». А потом она меня поцеловала - прямо там, на сцене, у всех на виду. И я стоял там, в маске своей нелепой, и плакал, как мальчишка, хотя мальчишкой-то я и не помню, чтобы плакал. Это был лучший вечер в моей жизни.

Он молчит, и девушка молчит тоже. Сцена эта стоит перед глазами, как живая, будто она ее видела: ее собеседник, высокий, плечистый мужчина в нелепом наряде охранника из секс-шопа, и девушка в узких джинсах, встряхивающая копной темных кудрей, капли пота блестят на ее возбужденном радостном лице, а над ними крутится дискотечный шар… Девушка чувствует боль, нежность и потрясение, о которых мужчина говорил своим глубоким и тихим голосом - чувствует их, как свои. Она вздыхает зачарованно:

- Я никогда не слышала про эту «рождественскую вечеринку». Как так получилось - она же изменила историю шоу-бизнеса, та ночь?

Мужчина говорит сдержанно:

- Не так сразу все изменилось. Нам повезло - Рикки и Эндрю постарались и в зале были нужные люди. Мы и правда после этого смогли добиться, чего хотели. Но там не было прессы. В основном, там были просто завсегдатаи «Оперы» - веселая богемная тусовка. Если бы не Крис, не ее происхождение, не интерес, которым к ней, вдруг запевшей, воспылали бывшие продюсеры ее отца, ничего бы не было. Но она - это была она. И она взяла меня с собой. Вытащив меня тогда на сцену, она буквально вывела меня на свет. - Он резко смеется. - Если вы назовете статью «Красавица и чудовище», я подам на вас в суд.
- Вы же поженились, верно?
- О да. Я написал для нее, наконец, полноценный мюзикл. Он понравился Эндрю Ллойд Уэбберу и он его даже продюсировал. Все было хорошо. Некоторое время.
Долгая, долгая пауза. Девушка знает, на самом деле, ответ на свой следующий вопрос, его знают все, кто читает газеты, но она спрашивает, потому что хочет, чтобы мужчина рассказал ей сам:

- Вы развелись?
- Через три года. Будучи уже очень знаменитыми людьми и вылив друг на друга порядочно помоев. Мальчик остался со мной. Он сейчас в школе.
- А почему?
- Почему со мной? Потому что ее новый муж, вышеупомянутый Ру Чейни - единственный человек в Англии, для которого я на веки вечные останусь уродом из подсобки. И ему совершенно не нужно, чтобы мой сын вертелся у него под ногами. И потом - она все время на гастролях. Мальчику со мной удобнее и спокойнее.
- Я имела в виду - почему вы развелись.
- «Непримиримые противоречия».
- Простите. Это было бестактно.
- Ну что значит «бестактно»? Не забывайте, я же даю самое откровенное интервью в своей карьере.… Если хотите знать - я думаю, что мы просто были не готовы к настоящей жизни. То, что произошло с нами тогда в «Опере», на сцене и за кулисами, было сказкой. Самой настоящей сказкой - как в голливудском мюзикле 50-х. Но так ведь всю жизнь не проживешь, верно? Ей хотелось свободы - она была все-таки очень молода, когда все это случилось. И естественно, постепенно стало ясно, что вечно сидеть с таким угрюмым барсуком, как я, ей неинтересно. А мне… мне было трудно все время быть рядом с женщиной, которой я всем обязан. Где бы я был, если бы не она? В своем подвале. А теперь я на глянцевом развороте в Vogue, беседую с вами. Мне все время казалось, - да что там, я знал, - что она смотрит на меня сверху вниз. И мне было тяжело. Вот такой я оказался эгоистичный мерзавец. Не смог вынести гнета собственной благодарности.

Снова длинная пауза. А потом он говорит очень отрешенно:

- Я сам виноват во всем. Сам оттолкнул ее, видно. Потому что был момент - тогда, на сцене, или может быть позже - но я точно знаю, что был момент, когда она любила меня.

Мужчина и девушка долго, долго молчат. А потом она говорит:

- Знаете, ведь вы не правы. На самом деле она всем обязана вам. Если бы вас не было в «Опере», с вашим синтезатором и вашей музыкой, то и ее бы не было. Она бы не запела, если бы ей не было легко и весело с вами, в той подсобке. И ничего бы не было.

На пленке слышен мягкий мужской смех:

- Вы очень добры. Лесть - лучший путь к сердцу эгоистичного мерзавца.
- Я и не думала льстить. Я понимаю, вам, наверное, говорят банальные комплименты каждый день и я не оригинальна. Но ваша музыка… - очевидно же, что она важнее, чем голос, который ее исполняет. И вы сами…

На пленке снова тишина. Мужчина и женщина смотрят друг на друга. В комнате полумрак, и за окном падает снег. С улицы доносятся звуки радио - пошлые песенки про колокольчики и оленей. Рождество.

потом на пленке раздается странный шум - это придвигаются друг к другу люди, которые сидят рядом: он на диване, она на кресле.

Она спрашивает очень тихо:

- Можно, я сниму вашу маску?

Он коротко вздыхает и его голос становится совсем другим - неуверенным и как будто даже испуганным. Никакого сарказма - только глубокая, глубокая грусть:

- Любопытство сгубило кошку… Но почему бы и нет. Это же откровенное интервью…

Девушка придвигается ближе. Скрипит пружина. Звенит, падая, бокал. Но самое важное, что между ними происходит, бесшумно - его невозможно записать на пленку. Дыхание становится чаще… их губы встречаются…Клик.
Кассета кончилась.

В раздел "Фанфики"
На верх страницы