На главную В раздел "Фанфики"

Lost in the darkness

Автор: Night
е-мейл для связи с автором

Перейти: Часть II, Часть III

Эпиграф

Мы встречали с тобой рассвет,
День рождения лета встречали.
Нашу первую ночь венчали
Звезды, нежный бросая свет.
Не жалею я ни о чем,
Даже если ты не со мною.
Нас теперь в этом мире двое,
Мы друг друга опять найдем.

Я – грешная любовь твоя,
Все знаешь ты, все знаю я.
Ты – грешная любовь моя,
Не отпускай меня, не покидай меня.

Ночь вернет мне мою любовь,
И отпустит на миг разлука,
Но приходит на смену день,
И мы снова теряем друг друга…


-

Lost in the darkness, try to find your way home
I want to embrace you and never let you go
Almost hope you're in heaven so no one can hurt your soul...
Living in agony 'cause I just do not know.
Where you are
I'll find you somewhere
I'll keep on trying until my dying day
I just need to know whatever has happened,
The Truth will free my soul.

Wherever you are, I won't stop searching.
Whatever it takes, I need to know.



I.


***

Эта осень в Париже была на удивление холодной. Сначала улицы заливало проливными дождями, размывая пригородные дороги. Мостовые тонули в разливных лужах, под ногами и колесами фиакров и дилижансов чавкала склизкая грязь. Но этому вскоре пришел конец. Снег выпал рано.
И крыши парижских домов стали седыми.
Кристина Даэ с замиранием сердца смотрела через стекло на ветки деревьев, которые нещадно трепал холодный зимний ветер, машинально ежась, будто бы чувствовала, как холод обнимал ее за плечи.

После этого происшествия полиция еще долго мучила расспросами виконта, и его невесту.

Молодой диве Парижской Оперы – Кристину Даэ, которой уже было не суждено снова выйти на сцену, все это приносило дискомфорт и неудобство, она нервничала, запиналась, не находила себе места. Кристина затруднялась отвечать на половину вопросов, теребя в руках влажный от слез кружевной платок, губы ее дрожали, а из глаз постоянно лились крупные, почти еще детские слезы обиды и испуга.
Бедная девушка была настолько напугана и потеряна, что грех ее было даже тревожить. Но Парижская полиция не могла иначе. Эта девушка была одним из немногих свидетелей, кто знал о существовании «Призрака оперы». И возможно даже вступавшей в ним в связь более близкого характера, нежели предполагалась изначально.
Услышав это предположение, допрашиваемая разрыдалась, как ребенок, готовая поклясться на распятье, памятью своего почившего отца, и чем угодно на этом свете, что ничего этого не было, и она знает не больше, чем кто-либо другой, что никакой связи романтического характера у нее с ее учителем, то есть «призраком» не было, и не могло быть. Увидела она его в человеческом обличье лишь в момент своего первого «визита» в подвалы театра, что в последствии назвали «похищением». А затем и сама стала жертвой его лжи и обманов, по большей части она его с того момента боялась (о жалости и тяге к нему она смолчала), а до этого принимала за бестелесное существо, лишь красивый мифический голос ангела, спустившегося с небес. Она запуталась, он, кажется, запутался. Они все запутались.

В момент непростого допроса полный, усатый краснощекий капитан парижской жандармерии Лоран позволил себе пару раз криво усмехнуться себе в торчащие в разные стороны колючие усы, рассказываемым девицей небылицам. За что был одарен недовольным взглядом виконта де Шаньи, который ни на шаг не отпускал свою невесту, когда ту посещала полиция.

- Он не виноват. Он ни в чем не виновен. Вы понимаете? Это ошибка. Это все было безумием. Прошу вас, не причиняйте ему зла, умоляю вас. – Еле слышно, едва шевеля губами, то, бледнея, то краснея, сказала Кристина капитану жандармерии, как только ее жених, виконт де Шаньи оставил их на несколько минут наедине.

Рауль де Шаньи не уставал повторять ненасытной до тончайших деталей полиции, что несчастная бедная девушка всего лишь жертва безумного преступника, и она не заслужила такого унижения, как допросы о мельчайших подробностях ее жизни, тем более после того, что пришлось ей пережить.

Виконту де Шаньи стоило ни одного усилия, а так же не одной сотни и тысячи франков, чтобы оградить возлюбленную от напора надоедавших им следователей и начальников жандармерии. Благо виконт располагал связями. И в скором, Кристине Даэ перестали докучать.

Безумца, именуемого «Призраком оперы» так и не нашли. Либо подвалы оперы искусно скрывали его, либо он растворился в воздухе.
Что в первое, что во второе как-то смутно верилось.
Разгневанная толпа перевернула все с ног на голову, осложнив работу жандармам, которые ничего ценного уже к своему приходу не нашли. Либо, здесь этого и в помине не было, либо их уже опередили. Они в последствии не нашли ничего, кроме как битого стекла, беспощадно раскуроченный музыкальный инструмент, из которого когда-то, возможно можно было извлекать музыку, и обычные предметы быта, кои никто и не ожидал увидеть в таком месте, как промозглый подвал театра. Вся территория подземного этажа оперы стала походить на поле битвы.
Подвалы представляли собою жалкую картину. Даже если хозяин и подумает сюда вернуться, жить на осколках этого всего, он вряд ли осмелится.

Все возможные пути в подвалы театра были перекрыты. Была найдена всего лишь пара самых примитивных механических ловушек и интересных приспособлений в виде механизмов, способных открывать и закрывать решетки.
Остальную часть предполагаемых капканов и западней, о которых ходили слухи среди рабочих театра, а главное, устройства их работы обнаружены не были.
Вряд ли один человек мог все это сделать. Вероятно, он стал лишь последователем задумок кого-то, кто замышлял эти устройства здесь куда раньше. А так как, на самые нижние этажи театра почти никто и никогда не спускался, узнать и проверить эту информацию было просто невозможно.

А вездесущие крысы, шныряющие под ногами, и поднимающие возмущенный писк тем, что вторглись на их территорию, разговорчивостью не отличались.

Как здесь вообще кто-то мог жить? А может всего этого не было и вовсе? Из-за недостатка информации, а так же лени жандармов и парижской полиции, не очень-то горящих желанием безуспешно «рыться» в осколках и обломках подвальной утвари, а так же исследовать дно, поросшее склизкой тиной подземного озера «Дело Призрака Оперы», так явно отдающее мистикой, было закрыто.

***

Оправившись после страшного потрясения, в скором времени Кристина Даэ стала виконтессой де Шаньи.

Венчание было назначено на субботний полдень 16 марта 1872 года, в церкви Сакре Керр. Разве когда-нибудь могла Кристина Даэ предположить, глядя на белые купола этой церкви, что когда-нибудь войдет в нее в белоснежном подвенечном платье?
Свадебная церемония, и внимание к невесте слегка утомили в тот день Кристину. Но в целом она была счастлива.

К назначенному времени, указанному в разосланных приглашениях, начали подтягиваться гости, в основном родня и знакомые семейства де Шаньи, так как самой невесте виконта было вовсе некого приглашать.
Не девушек же из балета Оперы, в самом деле, на смех всем остальным. Она могла позволить себе пригласить от силы пару человек. И только.

Мужчины во фраках, а так же в сюртуках с длинными разлетающимися полами, расшитые жилетки костюмов которых непременно украшали золотые цепочки карманных часов, рубашки с накрахмаленными воротничками. Их спутницы дамы, в сшитых по последней моде дорогих платьях, с величественно поднятыми к небу носами, в чьих аккуратных прическах обязательно было вплетено по жемчужной нитке или блестели какие-нибудь каменья.

Все они выглядели как-то сверхъсерьезно и напыщенно. Дамы обмахивались веерами из страусиных перьев, подобранными в тон платьям; мужчины то и дело поглядывали на маленькие золотые часы. Затем убирали их в кармашек. Потом снова их доставали. И так продолжалось беспрерывно.
Среди гостей была и вдова де Шаньи, мать Рауля, под руку со своим старшим сыном - графом Филиппом. Высокая сухая женщина, которая, если когда-то и обладала красотой, свойственной женщине, то уже давно утеряла ее, обронив, как дерево свою листву.
Граф был почему-то без своей спутницы. И к своим годам, будучи намного старше Рауля, до сих пор не женат – Кристина не знала по какой причине.
Мать не отходила от него практически все время, и периодически раскрывая веер, и делая пару взмахов им, что-то говорила графу, тем временем продолжая бегать острыми пронизывающими глазами по фигурам гостей.

- Она красива.
- Она так молода… Совсем дитя. Сможет ли столь юная особа стать достойной хозяйкой?

Но оба они были какими-то вялыми и отчасти скучающими на всей этой церемонии. Старая графиня долго не сводила взгляда с невестки, и все смотрела, смотрела задумчиво-оценивающим взором. Под ее взглядом Кристина чувствовала себя совершенно голой, и это заставляло сжиматься ее в комок, ощущая еще большее неудобство среди всех этих чужих и непонятных ей людей.

В момент венчания лицо невесты озаряла улыбка. Она была невероятно красива и счастлива, когда стояла под руку со своим будущим мужем в церкви. Белоснежное барежевое платье, купленное в одном из самых дорогих свадебных салонов в Париже, к которому, возможно приложил свою руку сам Чарльз Ворт, одевающий когда-то саму супругу Наполеона, выглядело весьма помпезно, шлейф спадал по ступеням, ведущим к алтарю, и тянулся в след за невестой, словно струящаяся белоснежная дорожка. Даже громоздкий турнюр не доставлял такого неудобства, как этот шлейф. Бедняжка была почти лишена движения из-за всех этих атрибутов своего свадебного наряда. А так же корсета, который ей слишком туго затянули горничные, когда собирали к свадьбе этим утром, и она, побоявшись им перечить, ничего не сказала против. Но она стойко преодолевала все неудобства, мужественно борясь с болью, головокружением и страхом.
Голова ее была покрыта длинной фатой, тяжелая копна волос собрана в причудливую прическу, которую около трех часов делал ей специально вызванный на дом парикмахер, украшенную жемчугом и флердоранжем. Когда Кристина поворачивала голову, ей казалось, что слишком усердно вкрученные в прическу шпильки, острыми иглами впивались в кожу головы, раня ее. Воображение рисовало причудливые картины. Она старалась почти не поворачивать головой, потому что боялась, что еще немного, и по лбу и вискам потекут тонкие струйки крови.
Лицо ее, слегка бледное от усталости и волнения скрывала ажурная вуаль. Атласные туфельки, хоть и были ей по размеру, терли пятки, и Кристина, несмотря на то, что ее переполняло счастье, отсчитывала минуты до завершения всего этого шумного многолюдного действа.
А иногда сил терпеть все это у нее почти не оставалось, она давилась слезами, дабы не выдавать своего страха перед будущим мужем, и готова была умереть, только чтобы все это поскорее завершилось.

Невеста виконта де Шаньи была безупречна, хрупка, и очень красива. И более того, она была почти еще совсем ребенок. Девочке было всего лишь восемнадцать.

Тот день Кристина безумно волновалась.
Ее свадьба с виконтом де Шаньи выпала на солнечный весенний день. Зима тогда только лишь уступила свои права весне, и погода стояла ясная, хоть еще и чувствовалась прохлада.
Это и хорошо, ибо, если бы было жарко, Кристина бы, наверное, задохнулась от собственного жара и беспокойства, и, вероятно, упала бы в обморок от духоты, и по предательски жестко, стягивающего ее тонкий стан корсета.

Но свадебная церемония прошлась как нельзя лучше на это время. Гости были восхищены красотой невесты, и тем, какая они с виконтом красивая пара. Хоть по залу и шли некоторые перешептывания по поводу прошлого невесты, которое многим не давало покоя.

- Господи, Мэг, дорогая, я так рада, что ты пришла! – Произнесла Кристина перед входом в собор, в котором должна была начаться свадебная церемония.
Будущая мадам де Шаньи обняла подругу - Мег Жири.
- Кристина, ты прекрасна! – Ободрила ее балерина.
- Спасибо! Я так волнуюсь!
- Все будет хорошо! Мама не смогла придти, у нее какие-то дела. Прости.
- Ничего. Я понимаю. – Грустно улыбнулась Кристина, поднимая глаза к глубине бескрайнего голубого парижского неба. - Пообещай мне, что все будет хорошо!
- Ну конечно же! – Улыбнулась девушка, в чьих золотистые локонах, собранных в прическу, путались и переливались солнечные лучи весеннего солнца, поднявшегося уже высоко над холмами столицы.

И все оставшееся время Кристина прожила на одном дыхании, убеждая себя, что все хорошо. И ничто и никогда уже этого не сможет разрушить.

Рауль был немного смущен, и зажат, его утомлял бесконечный поток гостей, родственников, которые норовили поздравить его. Он разговаривал с ними, держась в рамках приличий и воспитания, отвечал на их вопросы, разговаривал. Это не могло не утомлять. Ему хотелось как можно больше времени уделить Кристине, но этого по вышеизложенной причине ему почти не удавалось.
Кристине оставалось наблюдать за своим супругом, будучи неподалеку. Когда Кристина была маленькой девочкой, она мечтала о брате. О брате, который защищал бы ее, шутливо поддразнивал, с которым бы они играли, а вечерами ели бы сладости, и рассказывали друг другу сказки.
У нее не могло быть брата. Но у нее был Рауль. И она искренне любила этого мальчика. А теперь этот, забавный когда-то мальчишка стал ее мужем.
Кристина смущенно улыбалась, когда думала об этом, чувствовала, как кровь приливает к щекам.

***

За весь день Кристина порядком утомилась. Потому, к вечеру она чувствовала усталость, у нее ломило все тело, и ей казалось, что от свежести ее не осталось и следа.
Слава богу, все это закончилось, и молодые супруги получили возможность удалиться от без конца поздравляющих Рауля гостей и родственников. Все это время его то постоянно отводили в сторону на пару минут, то что-то говорили, хитро прищуриваясь.
Они прибыли в особняк, находящийся в предместье Парижа, принадлежавший Раулю. У Кристины не было сил осматриваться в новом великолепно обставленном доме.
Ей хотелось как можно скорее переодеться, принять ванну, и уснуть.

Нельзя было сказать, что Кристина ждала чего-то от этой ночи. Вернее, ей хотелось лишь мирно уснуть после всех переживаний, что она вынесла. Не без помощи одной из горничных переодевшись в свободную кружевную сорочку, она, наконец, почувствовала, что может вздохнуть полной грудью.
Кристина с замиранием сердца ждала, что будет дальше.
По настойчивым ласками своего супруга она поняла, что, вряд ли ей удастся избежать их близости. И что он рассчитывает на нечто большее и вполне нормальное для супругов, нежели ее улыбка перед сном. Просить его сейчас позволить ей отдохнуть и оставить ее наедине со своими мыслями, она не осмелилась.

Ей было не по себе. Настойчивость ее мужа как-то неожиданно напугала Кристину. Хотя, она не могла сказать, что все было столь ужасно. Она с большим трепетом относилась к чувствам своего супруга. Рауль же в свою очередь старался быть предельно аккуратным. Но по напряжению Кристины было заметно, что она боится и теряется.

Кристина сосредотачивалась на своих мыслях, пытаясь отвлечься от одолевавшего ее смущения, пряча взгляд, или просто отворачиваясь, прикрывая веки. Она твердила сама себе, что в первую очередь должно быть хорошо ее супругу, а для нее это скоро кончится, затем она привыкнет, и сможет себя пересилить.

Сейчас ей не хотелось со сладостным замиранием сердца вскрикивать от наслаждения, по телу не проходили судороги блаженства. Она лишь молила господа в эти минуты об одном – чтобы все это как можно быстрее закончилось.
Ей показалось, что все длилось нескончаемую вечность. Каждая секунда была миллиардом тяготящих секунд.

- Все хорошо? – Спросил Рауль, поцеловав ее во влажный лоб, замечая ее бледность.
Кристина позволила себе глубоко вздохнуть по завершению всего, и кивнула, избегая столкновения с взглядом Рауля.
- Тебе ничего не нужно? – Ласково гладя ее по волосам, спросил Рауль.
- Нет. Наверное, нет. – Хриплым голосом проговорила Кристина, вздыхая, и оправляя ночную сорочку. – Разве что… в ванную. – Запинаясь, пытаясь скрыть смущение, прошептала она.
Рауль прижал ее к себе. Господи, она была такой беззащитной. Зато сегодня она стала его законной женой, она стала навсегда его. Об этом можно было только мечтать. Эту девушку он знал так давно, и лишь когда увидел ее после долгой разлуки, ощутил, что его тянет к ней уже не так, как в детстве, как к девочке, с которой можно играть в прятки или салки.
- Тогда, ванная вон там. – Сделал он жест головою, указывая на дальнюю дверь. – Привыкай, дорогая, этот дом теперь твой.
- Да. Хорошо. – Она приподнялась, превозмогая легкую слабость во всем теле. – Спасибо. Я еще долго буду путаться в дверях, вот увидишь. – Натянуто рассмеялась она, попытавшись хоть как-то разбавить напряжение после случившегося между ними обоими.
Ноги ее тряслись, и Кристина на секунду поймала себя на мысли о том, как должно быть, будет ужасно, если она сейчас, потеряв все силы, упадет. Прямо на глазах у Рауля. Это будет так нелепо смотреться.
- Кристина… - Остановил ее он, когда Кристина судорожно накидывала на плечи халат, сидя на краю кровати.
Она вздрогнула, и обернулась на мужа, вдруг почувствовав легкое смущение, когда увидела его лицо.
- Я люблю тебя.
- Я тоже люблю тебя. – Ответила Кристина.

Кристина больше часа провела в ванной, не без смущения вспоминая подробности того, что произошло ранее. Эта комната приобрела для нее больше значимость укрытия, чем чего-то еще. Ей было стыдно. И совсем не хотелось выходить из ванной комнаты, хоть в ней было и прохладно, и с каждой минутой, проведенной здесь, у нее начинали стучать зубы.
Она должно быть глупая дурочка, и ничего не понимает. Может быть, когда они с Раулем в следующий раз попытаются это сделать – все изменится.

На следующее утро они покидали Париж. В свой медовый месяц муж пожелал свозить Кристину в солнечную Италию, посетить Венецию. Она была уже наслышана, что поездка будет великолепной, была наслышана о соборе святого Петра, о величественном Колизее, и о еще многом-многом.
Перед поездкой нужно было хорошо выспаться.
Кристина устало потянулась. Боль в теле почти уже не ощущалась. Она, осторожно ступая по полу, вышла из ванной.
Кажется, Рауль спал.
Кристина невольно улыбнулась трогательной картине. Да так было и лучше, что он уже уснул. Но как только она откинула одеяло, чтобы лечь рядом, ее супруг открыл глаза.
- Кристина, у тебя все хорошо?
- Да. – Улыбнулась она. – Уже да.
- Я рад. Я говорил, что люблю тебя?
- Да. – Снова повторила Кристина, скрывая улыбку. – Уже много раз.
- Тогда скажу еще раз.
Кристина легла рядом с ним, и Рауль сразу же, обняв ее, притянул к себе. Кристина прижалась щекой к его груди, сразу же согрелась, и очень скоро, преодолевая круговорот мыслей, погрузилась в сон.

Теперь жизнь мадам де Шаньи будет совсем не похожа на жизнь Кристины Даэ.

***

- А что потом, что после того, как мы вернемся?! – Спросила Кристина утром, перед самым отъездом.
- Потом? – Задумчиво переспросил Рауль. - Потом мы вернемся в наше поместье. Я еще не знаю, где лучше обосноваться. Но, думаю, в Париж мы будем возвращаться крайне редко, мой ангел.
- Да? – Кажется разочарованно спросила девушка.
- Да. В любом случае, оно будет далеко от Парижа.
Париж… - Рауль произнес это почти с ненавистью. Такой город… и он стал ему почти ненавистен. По вине этого Парижа его обожаемая Кристина чуть не сошла с ума, чуть не лишилась жизни, он сам чуть не потерял Кристину. Париж…
К чертям Париж.

Кристине почему-то стало грустно. После того, как она приехала сюда после смерти отца – он стал для нее домом. Эти улицы, домики, магазинчики, Опера.
Париж, Париж… звучало так упоительно. Словно было что-то в этих простых звуках гипнотизирующее, чарующее, притягивающее.
Но время не ждало. И нужно было отправляться в дорогу.
Кристина, сидя в экипаже, прильнув к черной кожаной обивке, с тоскою, словно перед казнью, смотрела на Сену, на виднеющийся острый шпиль собора Нотр-Дамм, она вспомнила здание Оперы, которое ей, должно быть уже не суждено будет увидеть снова.
Она будет скучать.
Париж, Пари… и вдруг как гром внутри ее груди – ее Ангел!

-

Венеция молодой виконтессе не понравилась. Там был слишком тяжелый влажный воздух, который словно обволакивал мерзкой густой слизью горло, от этого легким не хватало кислорода, и создавалось впечатление того, что тебя душат. Предательски, во сне, подушкой, наваливаясь всей массой тела. А барахтаться и сопротивляться глупо, бесполезно.
Кристина отплевывалась от этого воздуха, от этого илистого привкуса. Но они были везде. Везде. У нее во рту, в ее легких, даже, кажется, в мозгу.
Ей казалось, что она постоянно вдыхает какой-то спертый затхлый запах тины и гнилой воды. И этот запах, этот воздух напоминал ей о влажных подземельях, о застоявшейся с зеленым оттенком воде, о мокрых холодных стенах, поросших мхом, о крысах, о холоде, о…
О прошлом.
Беспрерывные премудрые водные каналы, тянущиеся, словно паутина, по всему городу, похожие на лабиринты, и лодки, мелькающие перед глазами, наводили на нее тоску, гондольеры, с шестами в руках и причудливых нарядах ее удручали. Она их ненавидела.

Она постоянно удивлялась – неужели нельзя найти другой способ передвижения, нежели эти лодки с этими людьми в них единственное, что здесь есть? Но они были везде – куда бы она не обращала свой взгляд – они словно преследовали ее, желая свести с ума, жаждав отмщения и расплаты.
Кристина жаловалась на то, что от напитанного влагой воздуха у нее болит и кружится голова, что это мешает ей выходить на улицу, что здешняя пища отдает гнилью и илом, что воду эту пить она не может, что здесь тоскливо, и постоянно спешила покинуть этот город.
Рауль не понимал, в чем именно он совершил столь непростительную ошибку. В чем причина того, что его жена изменилась в одно мгновение.
Он не желал ее мучить. Но ее капризы были ему совершенно непонятные.
Кристина вздохнула спокойно, как только они покинули ненавистную Венецию.
И все-таки, эти дни после свадьбы они наслаждались безоблачным счастьем и жизнью, наслаждались обществом друг друга. Хоть, вопреки всему Кристина и ловила себя на мысли о том, что медовый месяц должен быть самым прекрасным и чудесным моментом в их жизни – а она иногда грустила и скучала, сама не понимая свою как бы беспричинную тоску.
Кристина догадывалась, как только они вернутся во Францию – Рауль возьмется за дела, а Кристина будет верно ждать его в их поместье, займется обустройством их дома, может быть, переделает что-то в комнатах, будет гулять в садике, смотреть – ровно ли подстрижены кусты садовником, потом садиться в беседке и вышивать до приезда мужа.
И теперь такова ее жизнь. Никаких ранних пробуждений, когда нужно успеть на репетиции, никаких уроков музыки, ничего.
Виконтессе де Шаньи положены другие занятия.
Но это все было в прошлом, а сейчас она чувствовала какое-то трепещущее счастье. Ей нравился заботливый взгляд Рауля, когда он, по утрам лежа в постели гладил завитки ее волос, говорил ей нежные слова, признавался в любви, обещал заботиться. Кристина улыбалась, смотрела, как играют тонкие солнечные нити лучей, падающие из больших окон, на одеяле; а Рауль не мог насладиться ее красивым лицом, даже когда она сонно щурила глаза и морщила носик, и была вся такая кукольная, хрупкая, нежная.
И эта прекрасная девушка теперь была его женой. Он мог бы потерять ее, но не потерял – так распорядился бог, и он был безмерно благодарен, что все сложилось именно так. Что женой его стала именно Кристина. Возможно, когда они были детьми, он даже предположить не мог, что когда-нибудь та малышка с большими глазами, пухлыми губками, и чертами лица, как у фарфоровой куклы станет его женой, и будет вот так, как сейчас, лежать с ним в постели, прижавшись к нему всем телом, словно ища защиты, и невнятно бормоча что-то, рассказывать.
Это же счастье. Безумное, сумасбродное. Но счастье.
Рассудительный старший брат смотрел на его поведение всегда скептически. Он всегда говорил, что Рауль ведет себя порою очень недостойно и глупо. Что ему, как одному из де Шаньи подобает вести себя более благоразумно, что в его руках сосредоточено огромное наследство их знатной семьи, что он, как представитель этой фамилии должен заботиться не только о себе и своих благах, но и о статусе и могуществе их рода, не забывая про репутацию, которая устанавливалась в обществе его предками на протяжении долгих лет.
Рауль это все прекрасно понимал. Понимал, что ему предстоят дни долгой муторной работы, заботы о состоянии, поездки заграницу, как и его брату, и придется покидать на неопределенное время любимую жену.
После смерти отца Филипп принял титул графа, и большинство дел на себя. Но не упускал момента погрузить в дела семьи и брата. Только, как ему казалось, Рауль был слишком романтическим. Он был влюблен в Кристину. Беспрестанно твердил о ней.
Он был благодарен брату за помощь, но не хотел подчиняться воли Филиппа.

Единственное, что ждало его в будущем, если бы он согласился с братом, а не настаивал на своем – так это богатая супруга, старше его. Это была бы обязательно какая-нибудь вдова. От чьей красоты не осталось следа уже как много лет, которая выказывала бы ему по утрам свои немыслимые капризы, жаловалась бы на головные боли, прочие недомогания, выказывала бы ему свои недовольства им и так далее.
Его нынешняя жена была чудесна, свежа, молода, красива, и главное – он безумно ее любил. А она – его. Он это знал. Он был уверен. Разве этого мало?
Это давало ему лишний повод для счастья. Он был влюблен. Даже после свадьбы он чувствовал, как трепещет его влюбленное сердце при имени «Кристина»…

-

Только после свадьбы супруга виконта узнала, какой влиятельный и богатый род де Шаньи.
Дела у де Шаньи были по всей Франции, и даже за ее пределами.
Во владения виконта входило несколько поместий по всей Франции, несколько поместий в Нормандии, и кажется, даже заграницей. Да всех было, должно быть и не счесть. Его старший брат – граф Филипп постоянно говорил с ним о каких-то делах, о которых Кристина и понятия не имела, да и не хотела в этом ничего понимать. Они что-то обсуждали, решали.

Кристине было не просто осознать, что ее дети будут наследниками такого состояния. Она столкнулась со всем этим впервые. И это даже первое время пугало ее.
Сама она стала хозяйкой в огромных домах семьи де Шаньи.
Прислуга была перед ней кроткая и покладистая, Кристина видела, как молоденькие, не намного старше ее самой, горничные, затаив дыхания смотрят на нее, на ее нежную гладкую кожу, с каким трепетом расчесывают ее густые волосы, как восхищенно глядят на ее тонкий гибкий стан. Их хозяйка была самая красивая и самая прекрасная. Это было бесспорно.
Такое отношение казалось Кристине странным и необычным. Она стеснялась, ей было неудобно. Она никак не могла вообразить себя хозяйкой.

***

Какой-то сумбурный, вязкий в полутонах сон. После такого часто бывает горьковатое послевкусие, как после чего-то дурного и тяжелого. После таких сумбурных снов проходят волны дрожи по телу, как минимум, или наступает тошнотворное ощущение, как максимум.

В дверь постучали. Напористо. Почти забарабанили.

Антуанетта Жири вздрогнула, и в момент вскочила с кресла. Соскользнув с коленей, по полу разлетелись листы бумаги, зашелестев и захрустев, приводя ее в чувства. Она кинулась их подбирать. Это никто не должен видеть, тем более – читать. На секунду она задержала взгляд на одном из пожелтевших измятых конвертов «Франш-Конте. Монастырь Святой Терезы» С печатями почтового отделения города Безансон и Париж. Она отвела взгляд, и продолжила собирать бумаги с пола.
Сердце ее колотилось с такой же силой, как колотили в дверь. Господи, и почему в их жизни столько недосказанного, столько запретного, столько пугающего? Не успело завершиться одно горе в их жизни, кажется, вот-вот уже стоит на пороге новое. Теперь, похоже, помочь ей мог только имеющий непосредственное отношение ко всему этому, по крайней мере, к части уж точно, человек. Человек, которому это не безразлично. Но теперь, возможно, она уже никогда не увидит его снова. Антуанетта не знала – где он теперь.
Времени собирать бумаги – не было. Она скомкала их, бросила на кресло, и на скорую руку прикрыла цветастым тяжелым пледом.
Оказывается, она задремала, задумавшись.
Взгляд ее упал на бронзовые с позолотой на тяжелой подставке из черного мрамора часы, стоявшие на комоде из светлого ореха. Золоченый рельеф в виде львиной головы с открытой пастью на прямоугольном основании часов смотрел на нее предостерегающе. О, как она ненавидела тиканье часов. Оно всегда мешало ей сосредоточиться, или спать. Как она до сих пор жила с этими часами? Кажется, это было одно из дорогостоящих приобретений ее покойного супруга.

Если бы можно было вообще избавиться от всех часов. Каждый раз, как только комната погружалась в тишину, непроизвольно начинала следить сознанием за тиканьем часов. Тик-так, тик-так… И так до бесконечности. Время становилось обременяющим.

Круглый эмалевый циферблат показывал без четверти одиннадцать. Кто бы это мог быть? Кто теперь может стоять за дверью? На мгновение, совсем короткое – она испугалась.
Стучать продолжали. Складывалось впечатление, что рука мужская. Крупная сильная ладонь, которая нещадно колотит в дверь.
В груди заныло неприятное тревожное предчувствие. Оно ее и не покидало с момента того вечера. Хотя, кажется, уже прошло около трех дней.
И все эти три дня она жила в ожидании чего-то.

- Господи, кого… - «принес черт» чуть не слетело у нее с языка. Но она, решив, всуе лишний раз не упоминать дьявола в свете недавних событий, пресекла себя. Хватит с нее чертовщины.
Антуанетта быстро поправила выбившуюся из туго затянутого пучка прядку волос, натянула на плечи шерстяную шаль. И пошла к двери.

У нее было странное предчувствие. Почему-то она почти в нетерпении повернула ручку. Распахнула дверь, и… замерла, с застывшим на лице разочарованием.

- Чем… чем могу быть обязана, мсье? – Вдруг выражение лица ее поменялось, стало безэмоциональным, тон приобрел холодный, почти что, ледяной оттенок.

На пороге стоял крупный мужчина. Лет сорока. Головной убор, больше походивший на фуражку был чуть сдвинут на лоб. Антуанетта почему-то сразу сосредоточила взгляд на медном ободке у козырька. Глаз гостя, из-за надвинутого на них этого самого козырька Антуанетта толком не видела. На незнакомом госте был одет коричневый широкополый сюртук, слегка потертый на локтях и у карманов. На благородного джентльмена он вовсе не походил. Больше на обычного засидевшегося в таверне рабочего или моряка, только вернувшегося из плаванья.
Он прищелкнул языком, оглядев выросшую на пороге женщину, пятерней потер дряблые щеки, изрядно поросшие жесткой щетиной, и только после этого выдохнул:
- Это… как его… Жири… Антуанетта… здесь живет? Я не ошибся дверью?
Хозяйка сузила глаза, натянулась, как струна, и стала похожа на кошку, готовящуюся сделать прыжок.
- А что именно нужно вам от нее, сударь?
- Так я туда попал? – Продолжал он басить.
Женщина надменно вскинула голову.
- Да. – Процедила она сквозь зубы. – Антуанетта Жири – это я. – Сказала она таким тоном, что он готов был поклясться, что она сейчас чертыхнется во весь голос, а потом кинет ему прямо в голову что-нибудь увесистое.
Но она этого не сделала. Или, просто, увесистого под рукой не оказалось.
Гость на пороге протянул «ааа…», позволил себе вздохнуть, и криво улыбнулся одним уголком рта.
- Ну, так значит, это… Антуанетта Жири – вы будете?!
Хозяйка молчала. Не повторять же по несколько раз то. Что уже было сказано ранее.
- Я к вам по делу. Точнее… не я… мне-то что… меня попросили… - Он снова начал тереть небритый подбородок.
Хозяйка наклонила набок голову. Кажется, в глазах промелькнула тревога.
- Не понимаю.
- Ну, как это… меня попросили.
- Кто вас и о чем попросил?
- Один малый. Чего это вы так… испугались?! – Хмыкнул он.
- Кто именно? – Кратко задала она еще один вопрос.
- Ну, я не знаю его фамилии.
- Простите, хорошо же вы принимаете просьбы.
- Слушайте, да подождите, я ж еще ничего не рассказал. Вы ему, видать, нужны… Он сказал, что если не вы, то уж никто.

Сердце сжалось, и ей, почему-то, как можно скорее захотелось остаться наедине с собою.

- Я никого не знаю, кому бы была столь остро необходима. – С лживой уверенностью произнесла Антуанетта, и было, уже приготовилась захлопнуть дверь прямо перед самым носом непрошенного гостя.
- Но он-то вас, видать, знает, если дал этот адрес, и указал имя. Слушайте, - мужчина фыркнул, - если вы ему жена, или сожительница – вы крайне не хорошо поступаете, оставляя парня в неприятной ситуации.
Женщина зыркнула на него глазами. Мужчина сразу же как-то осекся. Да. Не похожа она на сожительницу. Это мало вероятно, вот здесь он опростоволосился. Такие чаще встречаются в гимназиях на должностях преподавательниц (ну… здесь он почти угадал). Преимущественно женских, и крайне любят лупить линейкой по палацам, когда делаешь чего-то не так. А пальцы потом ломит так, будто тебе их прищемили дверью.
- Ну, хорошо. Не сожительница. Сестра… - Виновато произнес он, и прищурил один глаз. – Ну не мать же… Кажись, по возрасту вы не подходите ему для матушки. Ну а кого он еще может просить видеть?!
- Так, говорите по существу. – Выдохнула хозяйка, теряя терпение. - Вы сказали – неприятная ситуация?
- Ну… да.
- Объясните.

***

…Ночь была крайне беспокойной.
В местечке Сант-Круазе, расположенной вдалеке от Парижа, где огни Монмартра заменяют бескрайние поля и глубокие темные овраги; купола Сент-Дени и величественные базилики заменяют небольшие церкви с толстыми каменными стенами и острыми шпилями, устремленными в самую высь; где фермы и поместья встречаются куда чаще, чем богатые дома, в которых дамы в богатых платьях чаевничают и устраивают светские рауты, жизнь текла размеренно.

Но иногда случались такие дни, что деваться от их суеты было некуда. И тотчас же хотелось скрыться от этой невыносимой беготни, от этой сумятицы.
Жану Буйле – здешнему доктору, как видимо, было не суждено сомкнуть этой ночью глаз.
С самого утра этого дня у него не находилось ни минутки для отдыха. На рассвете ему пришлось ехать в соседнее поместье, и принимать роды у жены мсье Бюжо.

Но к счастью, роды были совсем несложными, и потому, все обошлось хорошо. Мадам Бюжо очень быстро разродилась здоровой девочкой. Доктор поздравил счастливого отца, получил от расщедревшегося на радостях хозяина, помимо девяноста франков еще и трех забитых индюшек.
Отдохнув лишь в дороге, ему пришлось делать кровопускание одному своему давнему клиенту, который без конца жаловался на недомогание, на бессилие, на мигрени, одолевавшие его беспрестанно и на очень высокое давление. И вот именно в этот день он заявил, что дурная кровь губит его жизнь.
Кажется, доктор Буйле и не пообедал толком, так как под самый вечер ему пришлось вправлять сломанную ногу одного из маляров, работавших у мсье Арманда, жене которого отчего-то вздумалось поменять цвет фасада их дома.
У Буйле начала побаливать голова к вечеру, супруга сварила ему травяного чая, но он отказался от него, и пошел в спальню.
Как только он начал погружаться в дрему, тяжелая дверь скрипнула, на пороге появилась мадам Буйле, тяжелой, далеко не женской, походкой проследовавшая к кровати, положила на плечо мужу руку, и начала его трясти.

Буйле, выслушивая слова супруги, бурча что-то себе под нос, спустил ноги с кровати. Промахнулся мимо туфель, голыми ногами ступил на холодный влажный от ночной сырости пол, выругался, нащупал все-таки ступнями домашние туфли, и поднялся. Как старик, начав шаркать по половицам.
- Готовь одеться. – Сонно потирая затекшую шею, приказал он мадам Буйле.
Через четверть часа он уже был в дороге, слушая бесконечно трындычащего под боком мужчину, по чьей милости он сейчас ехал к какому-то пациенту, и вслушивался в размеренный стук колес его телеги.

Уставший доктор смотрел на уныло висящую в синем небе белесую луну, ежился от прохлады и проклинал впервые в жизни свою профессию, а так же медицинскую кафедру, на которой учился, старика Денье, который был его наставником и помощником во всех начинаниях в отношении медицины, клятву Гиппократа, через которую он вот-вот готов был переступить, отказав нуждающемуся, чтобы отдохнуть хоть час. И хотя, к ночным поездкам к пациентам за двадцать лет практики он привык, эта ночь, то ли от усталости, то ли еще от чего показалась ему самой темной и самой сложной.
Но больше всего он проклинал бескостный язык Жиля Надье, который то и дело не унимался.
- Что за сущее наказание. Да заткнись же ты!? – Но это он говорил исключительно про себя, и Надье говорил, говорил далее.
- Ну если вы ему мсье доктор, не поможете, он, чую я, помрет. А куда мне с трупом деваться? Уж пусть живет, все лучше, чем мертвый. – Бурчал Жиль Надье.

-

Они прибыли на место, когда сон снова сморил доктора Бойле. И тому пришлось приложить ни одно усилие, чтобы не уснуть, уже подъезжая к дому Жиля Надье.

- Ну вот… - Указал Надье, зажигая масляную лампу, и кивая на кровать в дальнем углу комнаты, когда они вошли в дом.

Доктор, заворачивая рукава, сделал несколько шагов по направлению к кровати, чтобы осмотреть так называемого пациента, из-за которого его в прямом смысле вытащили посреди ночи из постели.

- Да, у него основательная рана. – Сказал он после нескольких минут молчания. А сам Жиль Надье не решался ничего спросить у сопящего от сосредоточения доктора, чтобы не мешать. – Там моя сумка. Подайте-ка мне из нее… а нет, подайте-ка мне просто мою сумку. Она там, на тумбе. Да-да. Там.
- Я, было, подумал, он помрет. – Бубнил мужчина, рыская глазами по комнате в поисках заветного саквояжа врача, снимая фуражку с головы, и вытирая тыльной стороной ладони лоб.
- Мог бы. Сейчас, думаю, все обойдется.
- Слушайте, я понять долго не мог, как ему досталось? Вот здесь у него что?
Доктор Брунье скептически посмотрел на Надье.
- Кажется, как раз здесь ткани вполне зажившие. Это не свежеполученная рана. А вот выше, в височной части открытая рана. Честно говоря, не могу пока предполагать что именно это, но, то, на что вы мне указали, явно, не имеет отношения к ране, по причине которой я здесь. Так, - он подложил под голову своего пациента ладонь, и попытался приподнять ее.
Мужчина был без сознания. – Помимо открытой раны рассечена бровь. – Сделал по привычке еще одно заключение доктор. – Рана рваная. Глаз не вытек. Думаю, зрение будет в порядке. – Говорил он короткие бессвязные фразы. - Но сама рана глубокая. Придется накладывать шов. Иначе никак.
- Слушайте, ну он не подохнет? – Никак не мог уняться хозяин дома.
Врач снова поднял на мужчину уставший взгляд.
- Дохнут кони. – Спокойно пояснил доктор. - Я их не лечу. Люди умирают, - спокойно произнес он. – Надеюсь, что он - нет. Потеряно много крови. Но, в общем, думаю, все обойдется. Организм пациента справится. Но ему будет нужен покой и постельный режим.
- У меня что ли? Вот прямо здесь? – Вытаращил глаза хозяин. – А может, вы его это… в больницу заберете?
Доктор засопел, поправляя подушку под головой пациента.
- В больницу? А… разве это не ваш друг?
Надье замотал головой, указывая, что до друзей ему с этим человеком далеко.
- Странно. Я думал, вы вызвали меня по причине несчастья с вашим знакомым. Иначе, чего вам так суетиться. А вы его и не знаете. Ну, если вам в тягость чужой человек в доме, что я прекрасно понимаю и не осуждаю, понимаете ли, в больницу он сможет отправиться только, когда сам придет в себя. До больницы далеко. А заштопать я и сам смогу здесь.
- Ну да ладно, - протянул Надье, махнув рукой. – Пусть уж приходит тут в себя. Только что б не смел умирать. У меня нет желания связываться еще и с гробовщиком.
Врач иронически улыбнулся.
Затем доктор Буйле взял из своего саквояжа кусок стерильной ваты, открыл большую темную пузатую бутылку.
Жиль Надье как кролик, повел носом. Пахло чем-то похожим на спирт, только разве что еще отвратнее и резче.
Доктор намочил вату, и накрыл ею рану мужчины, лежавшего на кровати.

Внутренний очень сильный толчок. И веки, словно автоматически, сами приоткрылись.
Показалось, что его будто качнули, подбросили высоко, и он замер в полете, раскачиваясь на упругом воздушном матраце, держащем его какое-то время в таком состоянии. Земля словно перевернулась.
- Ага… гляньте, пришел в себя! – Указал коротким толстым пальцем Надье на задохнувшегося болью пациента.
Мужчина приоткрыл на секунду замутненные глаза, потом веки снова сомкнулись, он хрипло застонал, облизал пересохшие губы, и начал, как в бреду мотать головой.
- Это нормально? – С удивлением переспросил хозяин, наблюдая за всеми действиями незнакомца, чем-то походившими на предсмертную агонию.
Казалось, врач толком и не слышал его вопросов, а, низко наклонившись над мужчиной что-то бормотал себе под нос про какой-то непонятный зрачковый рефлекс.
- Крис… Кристина… подожди… Кристина… - Он мотнул еще раз головой, рука его резко взметнулась, и угодила доктору аккурат чуть выше паха.
У того от неожиданности перехватило дыхание, и он успел сделать пару резких шагов назад, чтоб не словить на себя еще один такой же удар.
Жиль Надье сально захихикал за спиной доктора.
- Ха, а он знает, куда бить! – Уточнил он.
- Знает. – С иронией подтвердил доктор. - Только все равно делает это в полнейшем бреду. Сомневаюсь, что он сейчас что-то видит и понимает. – Недовольно пробубнил врач. – Держите-ка его. Иначе ни о каких швах и речи идти не может. Ваш приятель нам самим проломит головы.
Жиль Надье еще раз усмехнулся.
- Что б он и меня… так же? Не-е. Я жить хочу еще. Как все, нормально. – Заметил Надье, явно указывая на какой-то более глубокий смысл своих слов.
- Минуту. Подержите минуту. Его руки.
Пока доктор возился со склянками, которыми гремел подле кровати, Жиль Надье пытался рассмотреть мужчину.

Жиля интересовало лишь одно – и почему его угораздило уронить свое бренное тело именно в его телегу? Что, больше умирать было негде? Ведь нет, проездом в Париже, везя свое проклятущее сено, остановился, что б промочить горло в ближайшей забегаловке, и на тебе – счастье несказанное, еще и раненное, так и красоты неописуемой.
А может это и хорошо, вот не позволил он твари божьей так просто отправиться на тот свет. Пусть хоть и выслушал от доктора долгое нудное ворчание на предмет того, что вечно всех тянет умирать в неурочное время, и всем нужна его помощь.
А человека вроде как жалко.
Хотя, как знать – кто он там. Может, вот очнется, и прирежет их к черту. Хотя, и таких ему выдавалось встречать. Жив пока. А оружия при нем, вроде как и не было. При нем вообще, на удивление, почти ничего не было. Ну, может, он ни за что пострадал? Такое тоже бывает. Чего только на темных грязных Парижских проулках и улицах посреди ночи не бывает. Особенно, если ты богат и обеспечен.
Только где там понять, что обеспечен – на нем тогда окромя хороших дорогих сапог ничего и не было, чтобы выдавало его положение в обществе.

За собственными рассуждениями, держа руки мужчины, вжатыми в матрац он и не заметил, как на лицо пациента легла смоченная эфиром марля. И Жиль Надье ощутил, что напряжение, которое он чувствовал все это время, держа руки мужчины, в его теле медленно и плавно начало исчезать, он как-то обмяк и сник.

- Лампу придвиньте. – Попросил доктор.

***

…Прощай Кристина! Прощай моя любовь. Навсегда, навеки. Уплывай в темную неизвестность, в другой мир, туда, наверх, туда, где солнце, где твой красивый жених, так похожий на чудесного принца, а не на ужасное чудище и исчадие ада. Тебе нет места рядом с бессердечным чудовищем, как ты сама назвала его. Ты не должна, не хочешь, и не будешь тратить свою жизнь, свои молодые годы, свою красоту на жизнь без солнца, среди холодных камней, крыс, фальшивого дешевого театрального блеска, рядом с тем, кто тебе противен, и ненавистен.
Ты должна жить. И пусть для этого придется пожертвовать всем, что так дорого, и самолично отдать тебя в руки злейшему врагу, своему противнику, избалованному мальчишке, которому с самого рождения с легкостью доставалось все самое-самое.
Видеть тебя с ним – самое страшное наказание. Но другого выбора нет. И не могло быть. Сердце рвется на куски, когда перед глазами предстает твой образ, твое лицо, с полными слез глазами, молящими… молящими… господи, молящими о чем-то. Но о чем – невозможно понять, невозможно разглядеть. Нет сил угадать, что сокрыто за этими слезами, за этим взглядом.
Все. Прощай. Решено.

Твой ангел упал с небес, а падшим ангелам не бывает прощения. Теперь адский огонь, которого он так сторонился и пытался избежать, спалит его и его душу, не пощадив ничего.


Она была его частью. Его смыслом к существованию. Теперь, разве что, чтобы забыть ее, нужно будет вырвать из груди сердце, в котором хранится любовь к ней.

Все. Он смахнул с себя пелену боли и замешательства. Как только она покинула подвалы, ему показалось, что они, наконец, приняли свое настоящее обличье, стали еще ужаснее, холоднее, промозглее и темнее. Да они такими и были. Как он раньше этого не замечал? Тогда была она. Она, как исцеляющий луч света, преображающий безобразное в прекрасное. Была надежда. А теперь – ничего нет.
Она, Кристина – его смысл ушла навсегда из этого места, и никогда не вернется. Она ушла из его жизни.
Ему вдруг стало страшно и противно находиться здесь. Появилось дикое необузданное желание покинуть это жуткое место, принесшее ему столько страданий. Прочь! И теперь он не пожалеет, даже если этот проклятый театр, который он когда-то считал храмом, сгорит дотла.
Совсем, совсем! Да к черту, какая теперь разница, пусть хоть весь Париж провалится в тартарары. Разве это все имеет какое-то значение, когда жизнь теперь пустой тоннель без входа и выхода, без надежды, без смысла, где царит пустота и боль.

Если он еще несколько секунд промедлит, то нос к носу встретится с разъяренной ослепленной яростью толпой. И она разорвет его на куски, как стая голодных бешеных псов. Если он сделает шаг вперед, то, как корабельная крыса, чей дом вот-вот с носом уйдет под воду, пустится в бега. Навсегда. Он обратится в бегство. Но страшно даже не это. А то, что он ступит в пустоту. В темноту, в неизвестность, в никуда. В мир, где его не ждут и не готовы принять.
Так может, куда лучше кинуться прямо в руки к ненавистникам? И умирать, как забитая собака, испуская дух под каблуками сильнейших?
Нет!


Шаг. Второй. В бездну пустоты. Хруст стекла под ногами.

В тоннелях было темно и сыро. Но за годы нахождения здесь он привык к тяжелому влажному воздуху, так обременяющему дыхание.
Странно, это были единственные коридоры, с тайными ходами, которыми он меньше всего пользовался. Куда именно они вели – не знал даже он. Точнее знал.
Один из них точно должен вести на улицу. Но какой из них? Нужно лишь найти верный ход. Повернуть нужный рычаг. И тогда над его головой окажется ночное звездное небо, а не свод бездушных холодных камней, так давящих ему на грудь.

Прощай Кристина!

Он не умел жить без нее, и не хотел учиться. Но сам выбрал этот путь. Взгляд затуманился, щеки стали влажными. Терпеть!

Разве он так много просил? Просил чего-то невозможного? Теперь он понимал, каким жалким созданием он был. И каким еще более жалким существом он перед ней предстал, прося сделать совершенно невозможный выбор, умоляя сжалиться над ним, полюбить, бросить ему подачку, как кидают нищим на кусок черствого хлеба.

Она растоптала его гордость. Повергла, и уничтожила. Там, в тот момент он убеждал себя, что он не сдастся и будет сильным, что он будет сильнее этого мира, что против него. Сильнее, сильнее…
Он может быть сильнее. И будет.
Но он не в силах противостоять ей. Этому взгляду. Этому голосу. Этим слезам.
Она была благословением, ангелом, она была самой чистой и прекрасной женщиной в его сердце.
Она была самой бессердечной, холодной, самой жестокой женщиной, будучи не в силах понять его чувств. Она была бездной. Она была палачом.

А ноги сами избирали путь. И он почти даже не видел, куда идет. Он шел наугад. Воздух становился все менее тяжелым и затхлым. Значит, возможно, выход уже где-то совсем близко.
Под сапогами хрустела острая каменная пыль, он споткнулся обо что-то в полутьме, чуть не потеряв равновесие. Автоматически вскинул руки, и схватился за шероховатую стену, нащупал что-то пальцами, что не позволило ему упасть. Что-то похожее на какой-то рычаг.

В ушах зазвенело, внезапный грохот начал резать слух. Тело обессилено вздрогнуло, и он прижался к стене. На голову посыпалась какая-то труха, забивая рот, мешая дышать.
Все, что он успел рассмотреть, так это то, что к ногам упало что-то большое, увесистое, похожее на крупную деревянную балку, скорее всего относящуюся к какому-то из перекрытий.
Он непроизвольно поднял глаза вверх. Вероятно, она обвалилась, потому что должна была рано или поздно упасть, прогнив и отжив свой век.
Голова начала кружиться.

Рука машинально вскинулась к лицу, припав к ненавистной стороне, скрываемой маской. Только… сейчас маски не было. Он оставил ее, как и все, совершенно все позади, там, в подвалах.
Липкая горячая жидкость, щекоча и обжигая кожу, потекла сквозь пальцы.
Он отнял руку от лица, различая во тьме багровые дорожки на ладони, которые оставляла жидкость. Кровь.
Внезапно он начал задыхаться. Эрик почувствовал, как все тело повело в сторону. С кошачьей цепкостью он схватился за холодные шершавые каменные стены, раня пальцы об острые неровности. Ноги начали терять силы. Если он позволит себе сейчас упасть, то упадет, и уже никогда не встанет. Он останется здесь. Навсегда. Холодный каменный мешок сокроет его навечно.

И он пошел. Пошел, почти ничего не видя, и не различая перед собою. Вслепую. Пальцами, прощупывая шероховатую поверхность стены.
В скором, руки коснулись прутьев холодной железной решетки. Ключ, ключ… - принося боль, забилось в мозгу. – Если на решетке замок – ему не выбраться.
Он облизал пересохшие губы, моментально ощущая во рту соленый привкус.
Нет, странно, но замка не оказалось. Тяжелая цепь с большими продолговатыми звеньями упала со звоном к ногам.
Действия он совершал как в бреду, не понимая, и не помня ничего. Он толкнул решетку, и она спасительно скрипнула. И он почувствовал, как лицо обдало непривычно свежим холодным ночным ветром.

Когда он вздохнул полной грудью, чувствуя, как силы на исходе, захотелось кричать, плакать, все что угодно. То ли от физической боли, которую он уже почти не чувствовал, то ли от той, что была гораздо сильнее, концентрируясь в самой глубине груди.
Почему-то сердце часто, как в нетерпении, начало биться. Пока он мог идти, он шел. Идти. Просто механически двигаться вперед.
Где-то вдалеке стук колес по мостовой, и лошадиных копыт. Стук стих. Или это его слух неожиданно подвел его?
Шаг. Второй. Вперед.
А потом… потом, кажется… силы кончились.

***

Было утро.
С приходом сознания каждый вздох резкой болью концентрировался где-то в висках, и затем сухой горячей волной растекался по всему телу.
Вопреки всему он пытался по маленьким обрывкам вспомнить все, что было до этого. Вспомнить было сложно.
Когда марево сна стало рассеиваться, перед глазами, как силуэт в густом тумане, начала очерчиваться картинка происшедшего прошлой ночью.

Он понял, что лежит на кровати. В комнате с невысоким потолком. Из незанавешенного окна, жидкими струями растекаясь по полу, лился солнечный свет. Комната была совершенно незнакомой. Это были, явно не каменные холодные коридоры оперы. Значит… значит, ему все-таки удалось найти выход. Но, в таком случае, где он?
По правой стороне тела проходила какая-то тянущая тупая боль.
Совсем близко, рядом кто-то вздохнул. Эрик вздрогнул, с трудом повернул голову, отреагировав на шум.
Он сразу же поймал на себе заинтересованный взгляд незнакомого мужчины, чьи глубоко посаженные глаза буквально просверливали его насквозь.
- Ну вот, проснулся. А это уже что-то да значит. Уже не помрешь. – Задорно произнес мужчина, откашлявшись.
Эрик, недоумевая, вздохнул. Разговаривать сейчас с кем-либо у него желания не было. Его интересовало лишь одно – каким образом он сюда попал, кто этот человек, и почему он, Эрик до сих пор жив.
- Кто… - Хрипло протянул он.
- Я - Жиль Надье. – Не дав ему договорить, оборвали его, видимо, представившись.
Жилю отчего-то показалось, что гость его, с раной которого врач провозился пол ночи не очень-то рад знакомству.
- Ну, и чего ты молчишь?
- Где я?
И Жиль тут же, словно ждал этого вопроса несколько лет, бурно жестикулируя, начал рассказывать.

-

Вот, значит, как все закончилось.
Точнее – началось.
Он, потеряв все силы, и много крови, упал лицом вниз в телегу с сеном этого Надье.

- Вот так, парень. – Устало вздохнул Жиль Надье, потирая шею. – Представь, значит, мою реакцию, когда я обнаружил тебя там. Я, было, сначала подумал, что ты по нетрезвой башке туда угодил. – Надье изобразил характерную гримасу у себя на лице. – Ну, сам понимаешь, всякое бывает. Чем черт не шутить. За шкирку приподнял, а там…
- Что? – Протянул мужчина, буквально подавшись от нетерпения вперед.
- Что? Что! – Воскликнул Надье. – У меня дар речи пропал.
- От чего? – Осторожно спросил Эрик.
- От того, что я, было, думал все, труп на мою голову свалился в прямом смысле, и от того, что мне сено кровью залили. Знаешь ли, скотина она сено с кровью не ест. – Недовольно пробурчал Жиль Надье. – Это тебе не ростбиф.
Мужчина молчал, с недоверием косясь на рассказчика, которого, похоже вовсе не обременяла эта беседа.
- Ну ладно, это хорошо, что ты пришел в себя.
- А зачем ты это сделал?
- А что, - вдруг возмутился мужчина, - мне нужно было выкинуть тебя? Вон, прям туда, - махнул он рукой, - за обочину, в овраг? Так? Ну я не знаю… - протянул в изумлении Жиль Надье, пожимая плечами. – Я конечно, не святой человек, но так поступить, я ж не зверь какой, в самом деле.

- А ты не боишься?
Вопрос звучал глупо.
- Тебя-то?! А чего мне бояться? Нашелся господь бог… - Надье наморщил лоб и фыркнул. – А кто тебя так?
Ему не ответили.
- Ты случаем не это… не солдат?
Ему снова в ответ была лишь тишина, и скептический взгляд исподлобья. Гость был не из разговорчивых.
- Ладно, черт с ним со всем. – Вздохнул Жиль.
Надье встал, и шаркая подошвой сапог по половицам, прошел к двери.
- Ладно, служивый, ты уж отдыхай, скоро на поправку пойдешь, не так сильно тебе и досталось. Заживет твоя голова, - растянув губы в улыбке, произнес он. - Чего уж там. Тем более, вижу – тебе не в первой.
Хозяин захлопнул за собою дверь. Эрик приподнялся, и огляделся в комнате. Это были, явно, не королевские апартаменты. Легче было назвать то, что здесь было, чем то, чего здесь не было. Где он мог быть, и как далеко от Парижа это место?
Голова неожиданно закружилась, и он снова откинулся на подушку.
Неожиданно припомнились только что сказанные слова Жилем Надье. Похоже, его снова приняли за того, кем он не был на самом деле.

-

Через какое-то время Надье вернулся. Принес ему завтрак. Ну, завтрак был не таким уж и роскошным. И на завтрак-то не очень походил. Сыр с хлебом. Но измученный голодом желудок Эрика был очень даже счастлив предложенному угощению и моментально ответил всему организму судорогой, вероятно, сжавшись от предвкушения трапезы.
Эрик ощутил, как свело желудок, и приступил к завтраку.
Жиль Надье, глядя, как с жадностью мужчина поглощает пищу, пару раз усмехнулся. Но гость этого не заметил.
- Я-то думал, ты есть не будешь. – Удивился он. – Пойду, скажу жене, пусть потормошит квочек, да изжарит тебе яичницу.
И этому продолжению трапезы желудок был тоже рад.
Странно, он и сам от себя не ожидал. Но видимо, полнейшее обезвоживание играло не последнюю роль, и то, что около двух дней у него во рту не было ни маковой росинки.

Жиль Надье поставил на тумбочку тарелку.
- Спасибо. – Как-то сквозь зубы поблагодарил гость.
- Да не за что. – Пожал плечами Жиль Надье. – Что ж, добиваться, пока у тебя живот к позвоночнику присохнет? Ладно. Кажется, мы так толком и не представились друг другу. Свое имя я тебе уже назвал. – Мужчина протянул Эрику руку. Но в ответ получил только сухой непонимающий и слегка удивленный взгляд. Надье убрал руку, и положил ее себе на колено, начав по нему звучно постукивать, чтобы хоть как-то рассеять повисшую над ними тишину.
Мужчина на кровати сморщился.
- Ах да, башка болит? – Догадался Надье. – Ну, как тебя-то зовут?
- Я не помню. – Солгал Эрик.
- Хорошо тебя, приятель, приложили. Вообще ничего не помнишь?
- Почти. Но, только я тебе далеко и не приятель.
- А чего тогда делал в моей повозке с сеном? – Усмехнулся Надье - Бабочек ловил?
- Каких бабочек?
- Ага, в том-то и дело, сочка при тебе не было! А вот дырка в голове – была! – Снова вернулся к прошедшему Надье.
Значит, этот человек, сидящий напротив него вроде как являлся его спасителем. Значит, нужно отдать ему должное. А чем? Нечем. Денег нет. И быть как бы учтивее. А как? Он не умеет. И ко всему прочему этот Надье был порядочной ехидной. Он уже успел это заметить.
Не любил Призрак шуток. Особенно по отношению к себе. А из этого так и сыпались хохмы, как зерно из дырявого мешка.
Он уставился куда-то в пустой угол.

- А знаешь, ты порядочная бука. – Обиженно проворчал хозяин.
- Мне больно. – Мужчина поморщился.
- Ясное дело. Ты хоть помнишь, как тебе голову доктор штопал.
- Доктор? Здесь был доктор?
- Слушай, тебе точно мозги отшибли. Ну, если б я не позвал доктора, ты б точно уже общался со своим прадедушкой!
- У меня нет прадедушки.
- И я говорю, что нет. Помер давно. А ты пока живой. Благодаря тому и живой. А так бы увиделся с прадедушкой.
Эрик начал скрипеть зубами.

- Ты платил врачу? – Поинтересовался Эрик.
Ну вот, еще не хватало есть за счет этого Надье, потом что б он и за врачей платил.
- Я врачу не платил. Платил ты. – Усмехнулся Жиль Надье.
У Эрика каким-то отголоском неприятно заныло в груди, от слов Надье. Эта фраза ему не понравилась. Кажется, при нем не было денег… и все, что при нем было – это… это…
Голова закружилась. И на этот раз не от раны.
- Каким образом? – В нетерпении спросил он.
- Ну прости, расплачиваться за тебя, дружище, я не в силах. У меня в кармане большая дырка. Понимаешь, о чем я? – Надье ему подмигнул. - Я тебе не граф там какой-нибудь. Пришлось отдать доктору, что нашел.
Интересно что? – Ядовито заметил про себя Эрик.
- У меня?
- Ну не у меня же. – Надье выругался.
- И… что? Ну?!
- Да колечко какое-то. Ну такое… – Жиль Надье сказал это столь спокойно, что Эрику захотелось перегрызть ему горло. – Обычное.
Обычное?!
Кольцо… кольцо Кристины – это все, что при нем было. – Единственная память и вещь, ради которой стоило жить. Она когда-то держала его в своих руках.
Эрик резко вскочил на кровати, забывая о своей ране.
- Ты чего? - Хозяин не успел отскочить от озверевшего гостя.

Эрик без труда протянул руку, и пальцы с силой сжали горло хозяина, который сразу же захрипел, как припадочный.
- Совсем… совсем… - хрипел он, - с ума сошел, ненормальный! Отпусти! Ты умалишенный совсем, контуженый, черт возьми?
- Кто тебе позволил? – В ярости спросил Эрик, теряя самообладание.
Он бы его задушил.
Ах, как ему хотелось сделать нечто подобное с самого того момента, как он пришел в себя, и понял, что Кристины больше с ним рядом нет, и не будет.
Она сказала, что у него душа убийцы, душа чудовища, что его можно только лишь презирать, и только. Так пусть так и будет! Что ему мешает теперь доказать всему свету, что она, его Кристина, его ученица, его возлюбленная была права, что она по справедливости звала его убийцей.
Пальцы судорожно сжимали шею мужчины, который вцепился ему в запястье, в надежде отдернуть его руку.
- Черт возьми, пусти-и… - теряя последние капли кислорода, засипел хозяин.
Рука Эрика дрогнула. Почему-то в памяти ожил образ Кристины, с испуганными, полными слез и ужаса глазами. И пальцы сами разжались.
Эрик застонал, почувствовав, как от излишнего напряжения голова пошла кругом.

- Ты… - Он опустил руку, уронив ее на кровать, дав свободу своей «жертве».
Жиль Надье схватился за горло, демонстративно высовывая язык, словно давясь чем-то.
- Ты че за горло-то хватаешься, чумной совсем, парень?! – Надье грязно выругался, не смущаясь гостя.
Гостя, как не странно, это и не смутило.
- А ты не имел никакого права! Ясно тебе?! Это – мое! Мое! – Голос сорвался.
- А чем мне было платить? Снять с тебя штаны? Они на тебе тоже только твои, и только одни. Да ему бы они были и не нужны. А денег при тебе не было. – Он поймал на себе тяжелый взгляд мужчины. - Клянусь. Не было. – Поспешил заметить он, дабы еще и не быть заподозренным в краже.
- Я верю. – Тон незнакомца смягчился. Он опустил глаза. – Я знаю, что при мне не было денег.
- Ну…
- Позови мне своего доктора, сейчас же! – Пока он не отнес кольцо Кристины в какой-нибудь ломбард – проскользнула ужасная мысль в голове Эрика. – Надо успеть! Как можно скорее. – Иначе он потеряет его навсегда. И ее кольцо тоже. И тогда у него не останется даже малейшей памяти о самом дорогом, родном, о самом бесценном.
- Совсем с ума сбрендил? Я не попрусь снова к нему в даль дальнюю ради какой-то побрякушки! А может его на месте нет.
- Это не побрякушка! – Мужчина резко подскочил на кровати, и, выпрямившись, сел, спустив ноги на пол.
Руки у него сжались в кулаки, и задрожали.
Надье смотрел на него широко распахнутыми глазами.
- Ты правда не припадочный, приятель?! Или это на тебя так влияет то, чего ты нанюхался? Доктор тебе никак чего-то давал там эдакое.
- Мне нужно мое кольцо! – Упрямо произнес мужчина, повысив голос.
- Ну твое – во-первых, не твое, оно тебе не по размерчику, - язвительно усмехнулся Жиль Надье, - а во-вторых, мало ль что нужно. А мне тоже много чего нужно.
Кольцо намного дороже стоимости приема доктора – это понимал даже Надье, но что ему тогда оставалось делать?
- Тогда я сам пойду! – Решительно сказал мужчина, и оттолкнулся от кровати, встал, но покачнулся, как нетрезвый, благо успел схватиться за угол стоявшей у кровати сосновой тумбочки.
- Э-э… да тебе сейчас только лежать. – Усмехнулся хозяин, затоптавшись на месте. – Так, ладно, придется снова к господину доктору собираться. Ох, обложит меня его женушка! – Скривился Жиль Надье, и развернулся на каблуках, направляясь к двери.
Эрик недоверчиво посмотрел на хозяина.
- Скажи, что б захватил кольцо. – Кинул он ему в след.
Надье, уже стоявший в дверном проеме, повернулся к Эрику лицом, и демонстративно закатил глаза, всем своим видом показывая гостю абсурдность его слов, действий, и желаний.

***

У Эрика было несколько часов на раздумья и отдых. Но отдохнуть не получилось. Все мысли, как назло сконцентрировались вокруг вещи, сохранность которой его очень интересовала.
Наверное, это и хорошо, что некоторое время назад у него не было ни сил, ни времени думать. Ни о себе, ни о прошлом. Он бы не вынес.
Зато, сейчас оно появилось.

Господи, почему надо жить, когда воздуха, чтобы вздохнуть, в легких больше нет? Нужно дышать, когда грудь стянута невидимым душащим обручем, час от часу убивающим тебя? Но ты знаешь, что это никогда не убьет тебя до конца. Жить вот так отмеренное свыше время, калекой, с израненным сердцем, с пустой душой?

Эрик порывисто вздохнул, и отвернулся к стене. Койка под ним мерзко заскрипела. Но он этого не услышал. Он начал чувствовать, как щеки становятся влажными от слез.

Хотелось кричать. Стенать. Хотелось забыться. Раз и навсегда. Он слышал скрежет собственных зубов. От напряжения скулы свело.
Если он сейчас взвоет раненным, бьющимся в предсмертной агонии зверем, вероятно, перепугает хозяев дома… Теперь ему остается лишь всякий раз, просыпаясь утром, смиренно принимать рассвет, и не думать о Кристине, понимая, что все кончено, что прошлое не вернется. С этой мыслью он словно провалился в безвременье, где не было ни чувств, ни боли, ни тоски, ни страха, ничего. Сколько прошло времени – он не мог сказать, потому что понятия не имел.

Наконец, дверь скрипнула. Эрик дернулся на постели, но в ту же секунду моментально откинулся на подушку. В глазах от резкого рывка затанцевали кровавые всполохи.
- Матерь божья, - закачал головой доктор, - я думал, что вы умираете, или у вас началась лихорадка. Такая спешка. – Воскликнул врач, снимая фетровую шляпу.
- Верните мне кольцо, мсье доктор. – Доктор не успел переступить порог, как уже получил от раздосадованного пациента просьбу, больше по тону смахивающую на приказ. - Или ваши услуги стоят так дорого?
Доктор пожал плечами, присаживаясь на стул.
- Как ваше самочувствие?
- Оно совершенно не имеет значения. Зато, кольцо, которым оплатили ваши услуги без моего ведома и согласия, куда более для меня значимо.
Доктор понимающе качнул головой.
- Как я понял, это было единственное, чем можно было расплатиться.
- Я бы предпочел умереть, нежели расплатиться этой вещью. – Пациент из последних сил сдерживал себя и свое недовольство.

- Но-но, о чем вы таком. Я, конечно, все понимаю. – Спокойно ответил доктор. – Знаете ли, я сам не очень люблю платы за услуги личными вещами пациентов. – Эрик сощурил глаза, до конца не понимая фразу мсье доктора. – Сами понимаете, если бы пациенты платили единственными вещами, которых им не жалко, то мне пришлось бы брать от пациентов в плату их ночные чепцы. – Засмеялся врач.
Вся соль-то была в том, что кольцо же и было жалко!
- Кольцо у вас? Вы не… не заложили его? Не отдали? Не продали?
- Нет. – Отрицательно покачал головой врач. – Хотя, думаю, оно стоит не мало. Но я не стану этого делать.
Эрик позволил себе облегченно вздохнуть.
- Мсье доктор, я заплачу вам. Вдвое больше. Но прошу, мне нужна моя вещь, это кольцо, оно мне необходимо. Назад.
- Не беспокойтесь. Я верну вам вашу вещь. Мы все равно, думаю, встретимся в ближайшее время. Нужно будет проследить, как заживает ваша рана.
Эрик непроизвольно вскинул руку, и коснулся повязки. Ах да, рана…
- Ну так, как ваше самочувствие?
- Скверно. – Донесся откуда-то обиженный голос Жиля Надье.
Призрак нашел глазами его фигуру. Если бы Эрик мог пускать пар ноздрями, как разъяренный бык, он бы это сделал.
- Слушайте, он, случаем, от этой раны не того? – Надье постучал кулаком по своей голове. - Он меня чуть жизни не лишил.
Доктор, обескуражено, приподняв одну бровь, обернулся на хозяина.
- Когда я смогу встать, чтобы покинуть это место? Мне нужно в Париж. – Поинтересовался пациент, стараясь не обращать внимание на надоедающего бурчащего в углу «спасителя», жалующегося на то, что у его «постояльца» не все дома.
Доктор заерзал на стуле.
- Несколько дней придется все равно восстановить силы, не вставать, и тем более, никуда не выезжать. Голова – это вам не рука, например. Рискуете потерять сознание где-нибудь в дороге. К тому же, рана может снова открыться.

-

Чтобы ни было, деньги ему нужны. И не только чтобы расплатиться с врачом. Но и чтобы существовать. Кроме того, ему еще нужна и одежда. То, чем поделился с ним Жиль Надье, хозяин дома, в котором он теперь был вынужден несколько дней находиться, было ужасно. Нет, ужасно – слово мало описывающее то подобие одежды, это просто чудовищно.
Ему нужно было переодеться из эстетических соображений. Одежда, которая была на нем, нуждалась как минимум в стирке, а как максимум еще и в починке.
Щедрый хозяин, теперь через слово называющий его «приятель» (что несказанно раздражало Эрика), притащил ему, похоже, что-то из своей одежды.
Эрик развернул сверток.
Странно было осознавать, что какой-то чужой человек делится с ним одеждой, кровом, и вообще, разговаривает как с обычным человеком.
По-началу это очень настораживало его и отталкивало, он присматривался к этому Надье, но потом ему надоело гадать над загадкой, ответа на которую он все равно не найдет – почему столько лет своей жизни он был гоним, почему другие его не принимали, почему его отвергла единственная любимая им женщина, и почему находятся еще люди, которые вовсе не рассматривают его, несмотря на все, как угрозу, как чудовище, как существо, которое способно только отвращать от себя.

- Это ужасно!
- Да… уж. - Жиль смерил взглядом снизу вверх своего «постояльца», прищуривая один глаз, словно оценивая.
То, что предложенная Эрику одежда была ему не по размеру, это было очевидно.
- У нас разные размеры. Ты на голову ниже меня.
Надье по-ребячески шмыгнул носом.
- Что есть, то есть. Прости, друг, не дорос. Не знал, что придется делиться своим тряпьем с тобою вот. А ты какой-то тощий, приятель. На тебе все весит, как вон на вешалке.
- Это потому что мне твоя одежда велика. – Недовольно ответил ему «гость».
- Ну вот видишь, - кивнул ему Жиль Надье, - это не по тому, что я не дорос, а потому что ты недоел.
В таком виде выходить куда-либо не решился бы даже самый последний бродяга, притом выпив разом несколько бутылок вина.

Брюки ему были коротки, а в талии велики на несколько обхватов, и потому мешком свисали, приходилось придерживать их рукой, ибо они того и гляди, грозили свалиться вовсе. В таком вот виде появись на люди, это вызывало бы дикий смех у окружающих и повергло бы в невероятный позор того, на ком эти брюки были одеты.
А уж о сюртуке, который был тоже великоват в плечах, но вот опять же коротковат в рукавах, и говорить было нечего.
Вот уж что-что, а в шута он еще никогда не наряжался.
Жиль Надье, хозяин дома просто откровенно до неприличия хохотал, схватившись за живот и закинув голову назад.
- Так, - начал резво Жиль, - снимай-ка ты это все. Да уж, брюки лучше оставь свои, в этих тебе не ходить. – И крякнул от смеха, потому что смотреть спокойно он на это не мог. – Ну а вот рубашку взять можешь. Твоя уж совсем дух испустила. А на первое время пойдет. Рукава, в крайнем случае, закатаешь. Не голым же тебе ходить. А там придумаем что-нибудь.
Это был кошмар. Он еще никогда не чувствовал себя настолько глупо, и одновременно – потерянным.
- Слушай, - вдруг произнес Жиль Надье, колеблясь, и медля уходить, - все хотел поинтересоваться. Не подумай, так, интересно просто – колечко у тебя, которым ты так дорожишь – женино, поди?

Хозяин дома и не заметил, как «гость» его мертвецки побледнел и покачнулся.
Вот чего уж Эрик категорически не собирался делать, так это рассказывать почти совершенно незнакомому человеку всю подноготную своей жизни. Тогда может, ему еще и про легенду о «Призраке оперы» и «Ангеле музыки» поведать? Нет уж. И про Кристину, конечно же, он тоже ничего никому не скажет. Да и какой смысл – этой девушки нет, и больше никогда не будет в его жизни.
- В каком смысле? – Сделал он вид, что не понял.
- Ну, в обычном. Ты все хмурый какой-то, не может же быть, что бы ты был один, как перст на этом свете. Поди, кто-то да есть. Жена, может где-то. Или жены у тебя нет?
Эрик отрицательно мотнул головой, делая отвлеченное выражения лица, и всем своим видом показывая, что ему сейчас совсем не интересен этот разговор. Он, нахмурившись, и втянув голову в плечи, принялся одергивать короткие рукава сюртука.
- Нет у меня жены. – На этой фразе ему хотелось горько рассмеяться. Над собою. Надо же было, что б ему кто-то задал этот вопрос. Будто от одного взгляда на него это было не понятно. – Никого у меня нет.
- Что, один? И детей тоже нет.
- Нет. – Почти выкрикнул тот, теряя терпение.
Ну если нет жены, то детям-то откуда взяться? У Эрика все забурлило внутри.
Жиль Надье скривился, словно его заставили выпить что-то кислого.
- Странно. – Многозначительно обронил он. – Впервые такое вижу. Чье ж у тебя колечко, за которое ты меня чуток не придавил, паря? Может любовницы? Ты еще скажи, что и никакой пташки на примете у тебя тоже нет?
- Я не развожу домашнюю птицу. – Буркнули Жилю в ответ.
- Ты и, правда, не в себе. Доктор зашил тебе голову, а вот мозги забыл вложить обратно. Я вот все смотрю, ты, правда, такой пустоголовый или придуриваешься? – Вздохнул Надье.
Эрик поднял на него разъяренный взгляд.
- Сам-то… - Рассеянно хмыкнул Эрик.
- А что сам? – Воодушевленно ответил хозяин, цокнув языком. – Сам-то я с усами, а у тебя пока не выросли.
Эрик представил перед собою веревку. Представил, как петля со змеиной проворностью обвивает шею, врезается в нее, и затягивается, затягивается. Только веревки не было.
Ну, тогда хотя бы на худой случай чего-нибудь тяжелое.
- Ну, чего ты так на меня смотришь? При чем тут птицы? Я про женщин. Понимаешь? Они такие… такие… - начал он чертить в воздухе руками, - знаю я тут некоторых. Эх, - блаженно прикрыл он веки, и вздохнул. – Не то, что моя Гортензия. Ну, не говори мне еще, что ты баб никогда не видел. – Махнул на него рукой Жиль.
Пошутил. Сразу заметно.
А ведь попал в яблочко. Почти. То есть, отчасти он был прав.

- Ладно, переодевайся во что есть. – Сказал Надье, решая завершить этот разговор.

***

Эрику, наверное, как почетному гостю, а может, наоборот, как не очень почетному, была отведена комнатка код самой крышей, на мансарде.
Но ему все это было безразлично. Потому что – не все ли равно было, где коротать время, дожидаясь, пока рана хоть чуть-чуть заживет, и он оправится.
А хозяин дома оказался к нему даже более чем гостеприимен. Что Эрика немного удивляло и тяготило.
Хозяин даже согласился съездить к человеку, которого Эрику нужно было непременно увидеть в сложившейся ситуации.
Он погрузился в ожидание завтрашнего дня. Если ему повезет, то, возможно, он увидит Антуанетту. Если та, конечно, даст согласие совершенно незнакомому Жилю Надье навестить его. А если нет – то даже представить страшно, что его будет ждать. Никчемное нищенское существование.
И возможно тогда, полупустая запыленная мансарда – это ему просто дар небес, последние несколько дней почувствовать себя в человеческих условиях.
Еще с вечера начал накрапывать дождик. Эрик слышал, как вода уныло стучит по крыше. Он отвернулся к стене, и попытался уснуть.

Эрик проснулся от странного, точнее даже сказать, ужаснейшего и отвратительного ощущения.
Ему показалось, что он продрогший лежит в болоте. Оставалось еще услышать где-то под ухом заунывную серенаду одинокой, как и он, такой же отвергнутой жизнью, лягушки.
А когда марево сна прошло, он осознал, что это вовсе никакое ни болото, а кажется, он всего лишь лежит на мокрой простыне. Ужасу не было предела.
Вообще-то, такого никогда раньше не случалось!
Он резко подскочил на узкой заскрипевшей кровати, и судорожно откинул одеяло.
Одеяло было все, совершенно все пропитано влагой.
Он замер, не понимая, что именно произошло. И произошло ли вообще?
Вдруг взгляд его сосредоточился на размеренно капающих на кровать каплях, возникающих словно откуда-то из воздуха. Сверху.
Только сейчас он понял, что капало с потолка, точнее, с крыши.
В этот момент, поняв истинную причину мокрой постели, он позволил себе облегченно вздохнуть. Но вздох облегчения вовсе не решал новую проблему. Спать на мокрой постели, под стук стекающего на тебя же дождя было не очень привлекательной идеей. С таким же успехом можно было бы свернуться калачиком на крыльце, под дождем, и попытать судьбу, не подхватить воспаление легких.

Через какое-то время Жиль Надье, задирая к верху голову, покрытую ночным колпаком, посмотрел на сосредотачивающуюся на потолке, и капающую вниз воду.
- Ну да…. Незадача, будь оно неладно. – Почесал он грудь, сквозь рюши сорочки, и поежился от прохлады. – Есть такое дело. Крыша течет. – Со спокойствием удава заявил мужчина, широко раскрывая рот, и зевая.
Эрик молча смотрел на него, прислонившись спиной к стене и сложив руки на груди, молчаливо удивляясь простоте его ответа.
- Слушай, сейчас обожди, решим эту проблему.
Кровать заскрипела, и Надье, крякая и бубня что-то себе под нос, налегая всей массой тела на койку, оттащил ее в другой угол.
- Да, не повезло тебе. – Подставляя неглубокий таз под место прорези в крыше, сказал Надье. – Ну не захлебнулся ж ты. Ей-богу, из головы совсем вылетело, что крыша течет. И что потечет сегодня с нее именно на тебя.
- Удивительно, но, наверное, ты вспоминаешь об этом только тогда, когда начинает дождить. – Съязвил Эрик. - И вы живете с такой крышей?
- Ну… знаешь ли, - заметил хозяин кидая ему сухое старое одеяло, которое только что достал откуда-то из сундука вместе с грудами вековой пыли.
Эрик легко поймал тяжелую тряпку, вздохнув, и тем самым, глотая полетевшую вокруг него пыль. Через секунду он почувствовал необузданное желание чихнуть.
- Знаешь ли, вот собирался я давно этим заняться. Да только средств у меня на то, чтобы нанять кровельщика нет. А мсье Дюно много берет за свою работу. Хороший кровельщик, но шибко дорого просит. – Поджал мясистые губы Надье.
Эрик прошелся по комнате. Подошел к месту протека, и тоже задрал голову вверх.
- Но пока течь-то не такая и большая. Перекрыть крышу можно проще простого.
- Это кому проще простого. А кому и нет. Вот видишь. – Надье зашлепал по комнате.
Вообще, Эрик уже не первый раз обращал внимание на то, что его так называемый «спаситель» слегка прихрамывает.
- И что ты хочешь сказать, что это мешает тебе самому этим заняться?
- Ну, мешает, не мешает. А сложновато.
- А что у тебя с ногою?
- Давняя история. – Отмахнулся он. – Война, приятель. Тебе ль не знать.
Эрик поежился.
- Я не… то есть… ну, в общем, ты не за того меня принял. Я никогда не воевал. По крайней мере, на поле боя.
Брови Жиля Надье в удивлении приподнялись.
- А как же твоя рана? Ну... вот та. – Робко указал он.
- Это тоже, видишь ли, давняя история. И я не собираюсь ее рассказывать.
- Как хочешь. – Безэмоционально протянул Жиль, снова зашлепав по половицам. – Я заметил, что ты молчун. Ну и молчи. – Поддразнил он.
- И все-таки крышу тебе перекрыть твоя хромота мешает, - зло огрызнулся Эрик в ответ, припомнив недавний разговор, решив отомстить за недавно нанесенный ему больной «укол» по самому уязвимому. - А значит, в отношении того, что ты ходишь от жены - это тебе не мешает? – И глаза его лукаво по-кошачьи сузились.
Надье засмеялся, и развел руками.
- А в этом деле, паря, нога-то она совсем не главную роль играет.
Почему-то Эрику снова показалось, что его уязвили, и он опять уставился в потолок, задрав голову вверх.

На том разговор их и закончился.

-

После всех тех сбережений, которыми обладал уже бывший «Призрак оперы» назвать себя нищим было бы просто глупо. Но вся проблема заключалась в том, что на данный момент он действительно был нищим. Денег при нем не было. В Париж он возвратиться не может. Страшно представить, в каком виде ему предстояло бы появиться в банке, чтобы снять немалую сумму денег.
А единственный человек, который имел право и возможность иметь доступ к его сбережениям был… в Париже. И это была Антуанетта Жири. Четвертая часть всей общей суммы лежала в банке на ее имя.
Но продолжать так дальше было нельзя. Не будет же он вечно обитать в протекающей мансарде у чужого человека. Хоть этот чужой человек и проявлял, что очень удивляло, благодушие и не дюжее гостеприимство к странному человеку.
Эрик долго думал, сомневаясь в верности своего поступка. И все-таки, вскоре Жиль Надье получил от своего «нездорового» гостя записку с именем, фамилией и адресом человека, которого ему было нужно и важно позарез увидеть.

-

- Я должна поехать с вами? – После продолжительного рассказа запоздалого посетителя ее скромных апартаментов, губы мадам Жири едва пошевелились от изумления.
- Ну, вообще-то… как бы – да. – С прежней присущей ему простотой ответил мужчина.

-

Колеса месили размякшую от дождя дорогу, утопая в глине и влажном песке. Антуанетта Жири окинула взглядом небольшую церковь, к которой прилегало местное кладбище с покосившимися плитами, утопающими в сгущающихся сумерках. И от этого зрелища сердце ее заныло еще тоскливее.
Наконец, повозка остановилась у ворот вполне обычного дома. Антуанетта приподняла юбку, чтобы не зацепиться носком высокого ботинка за ее полы. И вышла.
Последние несколько дней шли дожди. И погода была пасмурной. Она поежилась от пронизывающего ветра.
Мужчина, который несколько часов назад постучал в дверь ее квартиры, что-то бубнил себе под нос, подхватывая грязно серую кобылу под уздцы.
- А этот ваш «знакомый», - выделил он непонятным тоном, - совсем с головой не дружит. Но… в перекрытии крыш получше всякого кровельщика разбирается.

***

Жена виконта де Шаньи забеременела почти сразу же. Через два месяца после их свадьбы.
Очень скоро Кристина стала жаловаться на плохое самочувствие, головокружение, отказываться от завтрака, и семейный врач, доктор Дусэ сообщил взволнованному плохим самочувствием его жены виконту, осмотрев Кристину, о том, что в этом нет ничего страшного, и скоро виконт станет отцом.
Рауль был безмерно счастлив. А Кристина, явно не ожидающая этого, немного растеряна.

-

- Ну что ж, чудно, чудно… - бормотал Филипп себе под нос, когда в очередной раз посещал дом своего брата. – Наконец-то, наконец-то у де Шаньи будет наследник. Должен сказать. Я ожидал, что все будет куда хуже.
Рауль, стоя у окна, смотрел на сад. Крыша маленькой белой беседки, открывающейся взгляду из его кабинета, была залита солнцем.
- Ну слава богу, жена у тебя не оказалось хилячкой. Что ж, это прекрасно! – Тон Филиппа был похож на тот, которым говорят, узнав, что породистая кобыла скоро ожеребится не менее породистым жеребенком, за которого можно будет выручить приличную сумму.
При этой мысли слова брата ему показались столь скверными, что к его горлу подкатила тошнота, и он преложил не одно усилие, чтоб его не вывернуло прямо здесь. Он и сам толком не знал, почему именно это вызвало у него такую реакцию. Он даже подумал, что это столь забавно, будто бы это он сейчас носит в себе ребенка, а не его молодая супруга, которой выпало на долю претерпевать все эти неудобства.
- Я рад, что у де Шаньи будет наследник. – Еще раз повторил граф.

- Ну, Филипп, это ведь может быть и девочка.
- Тогда я настоятельно рекомендую тебе помолиться, чтобы в момент, когда ты зачал этого ребенка, господь наградил его мужским полом. – Заметил граф.
- Ты и вправду переживаешь за это?
- А как ты считаешь? По крайней мере, мне Рауль, есть дело до дальнейшего благополучия нашего состояния. Если ты о нем не забыл. Пока я вижу, что твоя голова забита мыслями об этой девочке, и только о ней. Ты проводишь с ней очень много времени, не принимая в расчет то, что у тебя есть определенного рода дела.
- Я помню, конечно. Помню. – Перебил брата виконт.
- Ну вот. – Филипп достал золотой портсигар, кромка которого была выложена драгоценными камнями, а на верхней крышке выгравированы какие-то цифры или буквы. Не торопясь, он открыл крышку, достал сигару, и не спеша прикурил.
Рауль краем глаза посмотрел на брата, пускающего кольца дыма.
- Не надо. Кристину мутит от запаха сигар.
- Я не собираюсь курить у ее постели. – Спокойно ответил Филипп, и не подумав отозваться на просьбу брата.

Рауль поправил тяжелую темно-зеленую гардину, и снова устремил свой взгляд на сад. За окном стояла чудесная погода.

- Итак, не устану это говорить - поздравляю, - вернулся граф к предыдущей теме, - все-таки я надеюсь, твоя жена подарит нашему роду именно наследника. Иначе, к чему ты так усердно старался все это время?! – Жестоко съязвив, рассмеялся Филипп.
Сам граф был лишен счастья иметь детей. В детстве он переболел какой-то мерзостной болезнью, и врачи уже тогда предупредили его родителей, что у мальчика вряд ли когда-то будут свои дети.
Отец Филиппа, граф де Шаньи–старший после этого заметно помрачнел, эта новость не могла не опечалить его. Матушка, супруга графа тогда металась по комнате на грани нервного срыва, не зная, чем теперь помочь их ребенку.
Правда, врачи тогда говорили, что все это, конечно, условно. И если отцовство будет угодно природе - ей ничто не помешает.
Правда, это было на грани чуда. А граф был не склонен к вере в чудеса.
Через некоторое время в семействе де Шаньи родился Рауль. Потому, вся надежда была лишь на младшего брата Филиппа.

Но природа была против. Филипп еще в юности по наставлению отца женился на одной знатной графине. Вдовой Марии де Лафон. Она, правда, была на девять лет старше своего юного супруга и имела скверную наружность, угловатую походку, высокий рост и совершенно не обладала формами, коими творец награждает своих дочерей. Но, по словам графа де Шаньи-старшего это не имело никакого значения.
За семь лет совместной жизни она так и не забеременела. А может всему виной был возраст супруги Филиппа? Хотя, она была сравнительно молода. На момент брака ей было всего лишь двадцать восемь. Правда, по прошествии семи лет их союза бедняжка почила от внезапно начавшейся чахотки. Филипп стал вдовцом. От чего вовсе не расстроился. Даже при жизни жены он чаще был прохладен с ней до ласк, отдавая предпочтение другому способу нахождения удовольствия. Вовсе не в объятиях немолодых и увядших вдов, коей являлась его супруга, а цветущих и молодых дам, пышущих красотой.
Он любил яркую красочную жизнь. Он любил женщин, блещущих здоровьем и желанием. Но он не любил обязательств. У него было много женщин, он ни в чем себе не отказывал, но никогда не обещал им слишком многого. А именно того, что могло бы ограничить его свободу.

Филипп имел скверную привычку – вести совершенно ни в чем не обязывающий его образ жизни и не в чем себе не отказывать. Он вовсе не горел желанием жениться второй раз, так как все равно жена, кроме ненужных ему обязательств ничего не сможет дать. А если бог лишил его возможности иметь наследника, то брак и вовсе не обязателен. И за одиннадцать лет после смерти своей «дорогой» супруги он ни разу не подумал о том, чтобы снова связать себя узами брака с какой-нибудь женщиной.

У Филиппа была прекрасная слава знатного ухажера. Но почти абсолютно все его дамы знали, что ни одна никогда не станет его супругой.

Семейство де Шаньи было очень известно в определенных кругах, обладало хорошим положением в обществе, связями, и очень большим капиталом.
Хоть у графа и были свои слабости, он никогда не забывал о делах семьи, кои всегда стояли для него на первом месте. Кто бы знал, как сложилась дальнейшая судьба их семейства после смерти отца, если бы не Филипп.
За младшим же братом графа хоть и не замечалось дурных слабостей, но, кажется, он тоже не был лишен своих прегрешений, как считал граф Филипп. Ему всегда казалось, что младший брат излишне мечтателен. Покровительство театра младшим де Шаньи было лишь потакание прихоти Рауля графом. Раулю тогда хотелось чем-то заняться в Париже. А Филипп, в то время крутивший роман с одной хорошенькой балериной Парижской Оперы, и зная, что у театра сменилась дирекция, предложил брату стать меценатом этого заведения. Чем плохо? Вполне достойное положение для одного из де Шаньи. Рауль с радостью согласился.

Но, наверное, если бы тогда этого не произошло, виконт никогда не встретился бы снова с Кристиной...
Рауль отвлекся от своих размышлений, обернулся на брата. Граф встал с кресла, в котором сидел, и пересек комнату.

- Только, Рауль, - начал он, чувствуя на себе взгляд брата. Граф уже стоял в другом углу кабинета, и звенел бокалами, - ты не должен забывать, что у всего есть своя оборотная сторона. И подчас, - он с наполненным бокалом вина снова сел в кресло, - она темная.
- Что ты хочешь этим сказать? – Поинтересовался виконт, не поворачиваясь к нему. Купаясь в лучах солнца, в густых кронах деревьев по веткам скакали беззаботные птицы, звонко щебеча и курлыча.
- Тебе нужно быть внимательнее. Может быть, в чем-то осторожнее. И не забывать о своем положении. Кто знает, что может произойти. Потому, думаю, всегда будет разумно заботиться о благополучии семейства. У де Шаньи всегда были завистники и недоброжелатели. И об этом не надо забывать. Потому, особенно важно, чтобы твоя жена родила наследника. Нам он очень нужен. У нас очень много проблем, мужчина, который унаследует наше состояние, и продолжит вести дела нашей семьи необходим. Нужен тот, кто бы мог продолжать род де Шаньи.
- Господи, Филипп, - Рауль прошелся по комнате. – Почему ты обо всем этом говоришь мне только сейчас? Сейчас, когда я женат, у меня есть жена, и вот – вот должен появиться на свет наш ребенок?
Филипп усмехнулся.
- Ты думаешь, скажи вот все это тебе перед твоей свадьбой с этой девочкой, ты бы стал слушать?
Рауль вздохнул.
- Я не хотел пугать тебя, братишка. А лишь еще раз предупредил. Ах да, вот еще что, - лицо Филиппа помрачнело, - есть еще кое что, один немало важный факт. Надеюсь, ты не забыл о нем?
Рауль внимательно посмотрел на брата.
- Завещание. – Напомнил граф. – Надеюсь, ты не забыл, что написано в завещании отца?
- Ах да. – Вздохнул виконт. – Право, у меня это совсем вылетело из головы в этой послесвадебной суете.
- Лучше признайся, что ты об этом никогда особо и не задумывался. – Устало вздохнул Филипп, поставив бокал на стол.
Ну почему на его долю выпало всегда быть «провожатым» в отношении непутевого брата?
Рауль пожал плечами.
- Просто это…
- Глупость. – Закончил Филипп. - Глупость выжившего из ума старика. – Зло сообщил граф.
- Но… против этого уже ничего нельзя сделать. Как бы глупо это тебе не казалось.
- Потому, я очень хочу верить в благоразумие твоей обожаемой жены. И надеюсь, ее театральный ум, - Филипп усмехнулся, - здесь не причинит всем нам зла. Ведь ты понимаешь о чем я?
- Ну что ты. Почему ты так говоришь? Кристина умна. И не стоит тебе думать о ней предвзято.
- Ну, потому что я бы очень хотел, чтобы твоя жена была женщиной мудрой и достойной. – Откидываясь на спинку кресла, произнес Филипп.
- Кристина достойна. – Заявил Рауль, теряя терпение вести этот разговор.
- Надеюсь. – Скривился граф.

***

С течением времени, когда сладостное послесвадебное забвение прошло, у Рауля появлялись все новые дела, связанные с фамильными проблемами, частые отлучки из дома, и множество работы.
Он с хмурым лицом просиживал допоздна у себя в кабинете, пересматривая стопки каких-то бумаг, что уже само по себе казалось Кристине отвратительным. Что за занятье - тупо уставившись, перечитывать какие-то бумаги?
Она часто выходила из себя. Ей хотелось то кричать, то плакать, то она вдруг внезапно ощущала себя самым несчастным на этом свете существом.

Виконтесса, на почве резко падающего или поднимающегося настроения всякий раз находила что-то, что ее сильно огорчало или не нравилось. То ей слишком сильно крахмалили нижнее белье, то приносили не тот чай, который она просила, то кухарка пересаливала или недосаливала суп, то за окном слишком гулко гудел ветер, отворяя створки рам, то ветки деревьев вечерами стучали в стекло, пугая ее.
Все это стало раздражать и угнетать молодую беременную виконтессу. Она начинала ни с того, ни с сего рыдать. Жаловалась на какие-нибудь глупости, хваталась за маленький, почти незаметный пока еще живот, горничные при этом ее жесте ахали, в опасении того, что с мадам де Шаньи может приключиться беда, и в рассыпную кидались угождать ей.
Рауль списывал все это на перепады настроения, о которых он слышал от врача, связанные с ее положением, и просил служанок и горничных быть более учтивыми к хозяйке.

Но самое ужасное было то, что Кристина стала ощущать, что с ходом беременности муж все больше стал отдаляться от нее морально. Ей так казалось. Казалось, что она стала ему почти не нужной. И уверенность эта росла в ней день ото дня вместе с ее ребенком.
Ей казалось, что супруг теперь стал обращать внимание лишь на еще не родившегося ребенка внутри нее, нежели на нее саму. И виконтесса стала сомневаться – столь ли благословенна ее беременность на самом деле, в чем убеждали ее все вокруг, или это наказание за какие-то прегрешения?

Кристина стала смотреть на себя в зеркало, и ей начинало казаться, что беременность стала ее портить. Потому, немудрено, что муж стал меньше уделять ей внимания, - рассуждала она.
На самом деле, все это были лишь не больше, чем предрассудки и домыслы страдающей от одиночества виконтессы.
Молодая хозяйка была на редкость свежа и хороша собою. Но она думала иначе. И это стало ее гнести.

-

Бледная остроносая женщина лет сорока, вытирая руки о передник, изучив взглядом, вошедшую в дом городскую даму, проводила Антуанетту Жири наверх. Где ее, по словам хозяйки, уже давно ждали.
Когда Антуанетта вошла в комнату, сердце ее вздрогнуло. Вплоть до этого момента она лишь смела предполагать имя того, кто так срочно желал видеть ее.
Предчувствие Антуанетту не обмануло. Ее предположения оказались верны.
- Здравствуй. – Выдохнула она, не скрывая тревоги. – Боже правый, что с тобою? – Антуанетта поспешно присела на кровать, и потянула к нему руки.
Эрик отстранился, не позволив до себя дотронуться. Антуанетта Жири не стала обременять его рассказами о том, как рада видеть его во здравии.
- Все хорошо. Как видишь, я жив.
- Что случилось?
- Ничего особенного. – Коротко ответил ей он.
- Особенного? А это?
- Это ерунда. – Приложил он руку к повязке. - Так, пустяк. Ничего. У меня вовсе нет настроения делиться происшедшим за последние несколько дней.
- Ты хотел меня видеть. – Сменила она тему.
- Да. Мне нужны деньги. И все остальное, чтобы привести себя в полный порядок. Как видишь, я сейчас пребываю в совершенно глупом положении. – Он обвел комнату взглядом, а потом устало вздохнул. - Так не может продолжаться вечно. Прости, что потревожил. – Почти со злобой добавил он. – Но, если ты понимаешь, у меня не было выхода. Хотя, не думаю, что ты уж очень рада меня видеть. Снова. Возможно, ты рассчитывала вообще больше никогда меня не увидеть. Но я не обременю тебя слишком.
Мадам Жири вздохнула, и виновато опустила глаза.
- Прекрати. И не говори глупостей. Ты злишься. И на меня тоже. Я понимаю тебя. – Без труда угадала она причину его прохладного тона. - Но никто не виноват в том, что… Кристина выбрала другого.
- Не думаю, что это самая лучшая тема для обсуждения сейчас. Так ты не откажешь мне в просьбе, или мне нужно искать другие выходы и другого человека, который мог бы оказать мне эту услугу? – Сухо спросил он.
Антуанетта Жири обреченно опустила голову.
- Не откажу. Ты же знаешь.
- Отлично. Я расплачусь с тобою за все твои услуги, за молчание, за долгие годы опасений. Забирай четверть суммы, и… уходи.
- То есть?
- То есть я прошу тебя о еще одной услуге, и больше надеюсь не потревожить. Думаю, этой суммы хватит?
- Ты сейчас говоришь несуразицу, и поступаешь совершенно необдуманно.
- Это мое решение. Нас больше ничего не связывает. Здесь наши пути расходятся.
Антуанетта Жири поджала губы.
- Ошибаешься. Боюсь, все по-прежнему.
- Разумеется, если тебе что-то понадобится, ты сможешь меня найти. Не волнуйся. Но я больше не хочу обременять тебя.

- Глупость, это не обременяет. - Развела она руками. - Я слишком хорошо тебя знаю. И слишком долго, чтобы вот так отречься от всего. Думаю, ты еще изменишь свое решение. Я постараюсь сделать все, что будет в моих силах, и поверь, отнюдь не из-за денег. Что ты собираешься делать потом?
- Я решу это после того, когда у меня будут деньги.
- Я понимаю. Но все? Ты хочешь получить на руки все деньги?
- Да.
- Это безумие. – Заключила она. - Подумай сам, это опасно. Разгуливать по улицам не весть где с такой суммой денег. Ты рискуешь.
- Я всегда рисковал. – С легкостью ответил он ей, усмехнувшись. - Мне нужны деньги. И мне не интересны твои рассуждения. Я предельно ясно объясняю? У меня в данный момент нет даже приличной одежды. Посмотри на меня. Тебе не смешно? А мне – да.
- В таком случае, ты собираешься потом покинуть Францию?
- Не думаю.
- Тогда что? Что потом?
- Я решу это. Но позже.

- Я надеюсь, что ты ими благоразумно распорядишься. И больше не будешь делать глупостей.
- Что ты подразумеваешь под глупостями?
- Кристину.
- Кристину. – Повторил он имя, которое разрывало его сердце на тысячи осколков. – Не переживай. Кстати, ты что-нибудь знаешь о ней? – При мысли о Кристине сердце тоскливо заныло, это чувство сконцентрировалось в груди какой-то ощутимой физической болью.
Должно быть, это эгоизм.
Эгоизм, когда ты боишься жить без нее! Ты боишься проснуться однажды утром, понимая вдруг, что ее больше нет в твоей жизни. Что она не твоя. Что она далеко. Что ты никогда больше не увидишь этих глаз. Никогда не сможешь слышать ее голоса. Никогда не будешь наблюдать, как румянец приливает к ее щекам, как она прикрывает веки, и на белую кожу падают тени от густых длинных ресниц, как она улыбается.

Это все так важно. Все это, как капли свежего живительного воздуха, которые помогают жить, дышать.
И когда этого не останется – ты не знаешь, как дальше, а главное, зачем – жить.
Зачем?

- Я знаю не больше остальных. То, что она, наконец, в безопасности. Она рядом со своим женихом. И я очень надеюсь, что ты… что ты…
- Что я больше не появлюсь в ее жизни. – Тоном выносящего приговор, заключил он. - Ведь это ты хочешь сказать, так ведь?
- Да.
- Ну что ж, если тебе так важно это слышать – я тебе это скажу. Я не собираюсь причинять вред Кристине. Но и… - Мадам Жири затаила дыхание, - я не стану искать ее, чтобы снова подвергнуть опасности, но так же я не собираюсь отказываться от нее.
Антуанетта закрыла глаза, и вздохнула.
- Так что ты будешь делать?
- Ничего. Она ушла. Я пока не знаю. Все кончено.
- Как знать, может быть когда-нибудь, - осторожно произнесла мадам Жири, - ей или кому-то очень близкому для нее понадобится твоя помощь.
Он поспешно поднял на нее глаза.
- Не говори ерунды.

- Хорошо. – Согласилась она, мгновенно сменив тему их разговора, будто бы опасаясь чего-то. - Я постараюсь навестить тебя снова как можно скорее. Я понимаю твое положение. Все, в чем ты нуждаешься я постараюсь достать.
- Я надеюсь. – Не глядя на нее, произнес Эрик.
Антуанетта встала, и прошла к двери.
- Я… очень рада, что ты жив. – Произнесла она, прежде чем покинуть эту комнату.

-

Женщина, которую пожелал видеть «безымянный постоялец» Жиля Надье, посетила его снова спустя два дня. Разница была лишь в том, что на этот раз приехала она с большой черной дорожной сумкой в руке.
Дама была строга и сдержанна, впрочем, как и в первый раз. Она молча зашла в комнату на мансарде, пробыла там не больше четверти часа, и все с тем же строгим видом, покинула дом, поблагодарив и попрощавшись с хозяевами.
Что именно связывало этого человека и эту женщину Жиль Надье гадать и предполагать не стал, да и на предмет того, в чем заключались их эти две встречи тоже думать не стал.

И все же Жиль Надье, спустя час после того, как гостья покинула комнату его «приятеля» решил зайти к нему, заодно спросить – будет ли он ужинать.
Но не успел взяться за ручку, как дверь щелкнула и сама отворилась.

- Ну ничего себе! – Глаза Жиля Надье округлились, и он глупо хихикнул, пребывая в растерянности. - А ты на себя-то не похож...
Наверное, если бы он не был уверен в том, что наверху, в этой комнате не может быть никого, кроме его странного гостя, он сейчас и не подумал бы, что человек, который вот уже несколько дней находится в его доме, и мужчина, стоявший перед ним на пороге – одно и то же лицо.

***

Первые месяцы беременности были для молодой виконтессы кругами ада. Она ничего не могла есть. Горничные килограммами приносили ей ананасы, ярко-оранжевые апельсины, гранаты, и множество других фруктов, которые до этого она почти и в глаза не видела. Но есть это все она в свое удовольствие не могла.
У нее постоянно плыла голова. Ее мучили частые обмороки. Большее время она проводила в постели. Но и там она не была спокойна. Ее преследовали кошмары. Она часто просыпалась в холодном поту, одержимая очередным ночным кошмаром, объявшим ее рассудок.
Что именно видела она во снах – никто не знал и не мог предполагать. Она не рассказывала о них даже своему супругу, лживо с мастерством актрисы улыбаясь ему, говоря, что нет причин для беспокойства, что это лишь сны, а она лишь просто пока не привыкла к своему положению.
И не знала она в эти моменты, так ли чувствуют себя все женщины, когда в их жизнь приходят эти благословенные райские моменты, о которых они мечтают с самого девичества. Ей раньше казалось, что все должно быть как-то иначе. Совсем не так, как ощущает она сейчас. Было ли это схоже с разочарованием? Какая-то тоска завладевала ею все больше и больше. Вот если бы ее мать была жива. Как ей не хватало ее мудрых наставлений и утешений. Должно быть, не было бы ей сейчас, в самые таинственные и прекрасные для любой женщины моменты, когда лишь одной ей дано ощущать еще не родившуюся жизнь, так боязливо и почти до отвращения уныло.
Она внушала себе, что все образумится, что она сама надумывает себе страхи. И потому, ночами все больше молилась, выпрашивая к себе милости.

Казалось, что с появлением в ее теле ребенка к ней в мозг закралось и еще что-то.
Как только ей начало казаться, что муж почти не уделяет ей внимание, она стала обращаться к прошлому. Она слышала поразительной глубины голос, зовущий ее с собою. Во тьму. Но вместе с тем, первым делом она боялась и за ребенка. Она не простит себе, если по ее вине или неосторожности что-нибудь с ним случится. Ее никогда не простит Рауль.

По настоянию Рауля в доме виконта постоянно дежурил врач, прописывающий его жене разнообразные травяные настои и капли. Кристина по утрам и вечерам давилась какими-то мерзкими, дурно пахнущими травяными отварами, пила через силу какие-то капли, задерживая дыхание, чтобы не чувствовать скверного запаха и вкуса. Она ненавидела звенящие склянки с прозрачного и болотного цветов жидкостью на столике рядом с кроватью. Кроме того, ей не было покоя; врач трижды в день осматривал виконтессу, справляясь о ее здоровье, следил за ее самочувствием.
Но всякий раз он утверждал, что беременная супруга виконта в полном порядке, ровным счетом, как и ребенок. У молодой госпожи прекрасное здоровье, и она справится. Просто, видимо, организму сложно пока привыкнуть к состоянию беременности, и он дает такую реакцию. Угрозы для ребенка и его матери нет, виконтессе лишь нужно правильно питаться, чаще отдыхать, дышать свежим воздухом, и не переутомляться, избегая нагрузок. Потому, виконт может быть спокоен. Но Рауль, кажется, волновался и переживал не меньше, чем мать его будущего наследника.

Все пришло в норму лишь в четвертому-пятому месяцам беременности. Кристина восстановила силы, у нее появился аппетит, тошнота прошла, ее почти больше не мучили кошмары. Все исчезло, словно в один миг. И Кристине даже стало казаться, что она и не беременна вовсе. Что жизнь снова прекрасна. Ее все радует, ей хорошо, спокойно.
Она внезапно почувствовала в себе желание и силы жить, как это было до беременности. Пару раз даже изъявляла желание выехать в город, чтобы прогуляться по магазинам, повидаться с подругой. Настроение стало, наоборот, подниматься, и все чаще она чувствовала в своем теле вполне естественные для женщины желания. Желания быть необходимой и любимой мужчиной.

Несмотря на растущий срок фигура виконтессы изменилась несильно. И можно было сказать, что ее красивую и статную фигуру беременность почти не испортила. И она очень медленно, но стала свыкаться и принимать перемены в своем теле.

Как только супруге виконта стало лучше, он решил переехать из предместий Парижа.
- Но куда именно, Рауль? – Широко раскрытыми глазами, спросила Кристина, наблюдая за расхаживающим по комнате мужем. Похоже, он подбирал слова для разговора с нею.

Кристина, откинулась на спинку просторного кресла и, положив на колени свою вышивку, наблюдала за виконтом.
- Рауль, присядь, у меня сейчас в глазах будет рябить. – Засмеялась она, кладя руку на живот.
Этот жест для нее стал столь привычным и обыденным за последнее время. Она всякий раз словно желала удостовериться – не обман ли это, и правда ли теперь внутри нее растет жизнь, к чему она никак не могла привыкнуть.
- Понимаешь ли, дорогая, у меня уже не так много дел здесь. В Париже.
От меценатства Оперы, к великому разочарованию директоров, виконт де Шаньи отказался сразу же после неприятного инцидента после премьеры «Дон Жуана». И даже тогда еще его невеста не смогла уговорить его отступиться от принятого им решения.
Зато его поддержал его старший брат, сказав, что пора бы и, правда, послать этот «балаган» ко всем чертям, и впервые принятый им самим поступок что-то да будет стоить.
- Потому, я думаю, будет куда удобнее, если мы переедем. – Сообщил в завершении своей речи виконт.
- Хорошо, но куда? Ты уже решил? – Снова улыбнулась Кристина.
- Да. В Нормандию. – Рауль подошел к Кристине, погладил ее волосы, наклонился к ней, и поцеловал в лоб.
Кристина пожала плечами. Раз так решил ее супруг…

***

Всю дорогу до Руана Кристина проспала. В поезде ее укачивало.
Она не наблюдала из окна вагона ни за плывущими по другую сторону стекла деревьями с развесистыми тяжелыми ветвями, ни за путающимися в их кронах, напитанными влагой облаками, ни за серыми унылыми станциями.
В новом доме ей понравилось. Вот только придется немного привыкать к другой обстановке.
Но в целом, кажется, она была счастлива. Совсем скоро она станет матерью, это безмерно радовало ее мужа, она не могла сдержать счастье, которое переполняло ее грудь, когда Кристина видела улыбку своего супруга.
Практически все разговоры с нею он сводил на тему о будущем ребенке. Вечерами он брал ее за руки, усаживал перед собою, и рассказывал ей какие-то подробности из собственного детства, когда он был еще совсем маленьким мальчиком, рассказывал про отца, про то, как они порою проказничали со старшим братом. Сначала Кристина с интересом и неподдельным восторгом слушала его истории. Но очень скоро их изобилие начало ее утомлять, и чаще она скучала, как только слышала очередной рассказ. Он все свои мысли сводил к будущему ребенку, которого носила в себе Кристина.

Молодая виконтесса, конечно же, уже испытывала нежные трепетные чувства к еще пока не родившемуся малышу, но постоянные разговоры ее супруга несказанно утомляли и изматывали ее рассудок.
О, как бы она хотела сейчас, чтобы Рауль говорил ей о своей любви, обнимал, целовал, желал ее, как прежде уделял бы ей внимание, говорил, как она прекрасна и хороша, признавался ей в любви.
Но он… признавался в любви к младенцу. Он забыл ее. Он оставил ее одну в бушующем водовороте собственных мыслей и страхов. Она бы и хотела верить, что это не так. Но уже не могла. Иногда она терялась в собственных опасениях, и тогда она уже не понимала – кто она, и так ли важна ее жизнь, так ли необходимо ей просыпаться каждое утро, чтобы прожить еще день своей жизни безликой тенью.

-

После ужина, поднявшись в спальню, Кристина какое-то время наблюдала, как муж, размеренно перелистывая хрустящие страницы, читает. Сама она, сидя в кресле, была занята очередным шитьем. Задумавшись, когда разум ее унесся далеко от этого места, быстрым ветром проносясь над пригорками и оврагами, над мостовыми и черепичными крышами домов, мостами, под которыми плескалась вода, возвращаясь туда, где сосредотачивалась вся ее жизнь, в Париж, пару раз ненароком, укололась, вздрогнула всем телом, приложила палец к губам. Потом она поднялась, оставив свою работу на невысоком столике, рядом с креслом, подошла к кровати, и не без утомленного вздоха опустилась на нее.
Это отвлекло ее супруга, он поднял на нее глаза.
- Кристина, ты в порядке? – Спросил он, замечая бледность в ее лице.

- Да. Рауль… - Кристина пододвинулась к нему, и обняла. – Я так счастлива, что мы сюда переехали. – Улыбнулась она, обводя комнату взглядом. – Это и, правда, очень хорошее место. Ты был прав.
Рауль отложил книгу.
- Я очень рад, что тебе здесь нравится. Мне очень хочется, чтобы ты была счастлива.
- Все именно так!

Она снова потянулась к нему за поцелуем. Кристине хотелось чувствовать себя счастливой, нужной супругой, чтобы муж ее скучал по ней, говорил, как он рад видеть ее, как она хороша, как светятся ее глаза, ей хотелось всякий раз приходить в восторг, когда он называл ее любимой, ей хотелось блаженствовать в своем браке, ей хотелось нежиться в объятиях заботы и любви самого близкого и необходимого ей человека. Тем более сейчас, когда она так хрупка и беззащитна, когда ей нужна его опека и тепло.

Странно, но иногда в глазах Кристины вспыхивал такой странный огонь, что от этого Раулю становилось не по себе. Эти искры, играющие в зрачках жены, начинали его пугать. Он почему-то каждый раз в этом взгляде видел багровое зарево и языки пламени, облизывающие стены Оперы, сцену, тяжелый темно-кровавый занавес с золотой оторочкой. И мгновенно в его память достраивала и все остальные образы прошлого. Прошлого, о котором он не только думать не хотел, но и вспоминать.
- Я так соскучилась по тебе. – Вздыхая, и щурясь, как кошка, игриво прошептала Кристина. – Ты вовсе забыл меня. Это так грустно. – Дыхание Кристины участилось, и она, дуя губки, как обиженный ребенок, обратила свой взгляд на горящий светильник. Он, явно, был в ее понимании лишним сейчас.
Она потянулась к нему, чтобы выключить.

- Кристина, - Рауль остановил ее, и отстранился. – Пойми, все это может навредить ребенку! Не надо. Лучше не надо.
Кристина разочаровано выдохнула, и отпрянула от него, сжавшись.
- Это невыносимо. Я не могу больше. – Раздосадовано всхлипнула она. – Мы и так столь редко проводим время вместе. А когда вместе, ты такой… такой… - Она вздохнула. – Другой. Мне кажется, ты совсем отдалился от меня. Скажи, это из-за моего положения? Я больше не вызываю в тебе чувств желания и любви? Это все из-за этого, так ведь?
- Господь с тобою! – Рауль засмеялся, и, взяв ее за плечи, притянул к себе, погладил ее руку. – Уверяю, ангел мой, это тебе только так кажется. Я лишь забочусь о нашем наследнике.
Кристина грустно улыбнулась.
Рауль всегда говорил «наследник», будто уже заранее знал, что это будет мальчик. Кристина была склонна доверять ему, но не отвергала мысли о том, что у них вот совсем скоро родится дочь.
Господи, что тогда сделает Рауль? Кажется, он по какой-то причине даже думать не хотел о том, что это может быть девочка. И Кристину это не могло не пугать. Она боялась быть плохой женой. Иногда ей было страшно думать о моменте рождения их первенца. Наверное, если бы она могла оттянуть этот момент, указанный ей природой, она бы это сделала.

Виконт слишком много мыслей уделял будущему ребенку. Кристина стала для него значима лишь как мать его будущего наследника, но не как любимая жена.

Чем больше проходило дней, тем больше она чувствовала одиночество. Ее тянуло к своему супругу, но он никогда не переступал рамок, объясняя это тем, что ему нужен здоровый сын, хотя врач по-прежнему уверял семью де Шаньи, что беременность молодой виконтессы проходит как нельзя лучше, и беспокоиться не за что.
Рауль даже избегал крепко ее обнимать, целовал он ее лишь утром в висок, и вечером перед сном в лоб, чтобы ласками не будоражить ее воображения.
У Кристины в эти моменты проходили по телу странные непонятные судороги. Она нуждалась в самой обычной мужской ласке и заботе.
Молодая виконтесса порою начинала ощущать себя какой-то прокаженной, к которой даже брезгуют прикоснуться, не то, чтобы проявить нежность и ласку.
Хотя, вроде бы Рауль был самым заботливым и самым любящим мужем.

Но этого-то как раз она от своего супруга и не чувствовала. Не было в их отношениях чего-то такого, о чем сокрыто мечтала Кристина, что она предполагала обязательно должно быть между супругами, не видела в Рауле она того, чего ждала, и что так явно было открыто ей еще тогда, когда они были лишь помолвлены, не видела она в его взгляде ни тайной страсти, ни желания.
И чем больше проходило времени, тем чаще молодая супруга виконта де Шаньи замечала за собою, как растет с ней какая-то порочность и вожделение, тем чаще она ждала от своего мужа каких-то сумасбродных, почти животных действий. Но Рауль смотрел на нее так, как смотрят на дорогую ценную антикварную вещь из хрупкого фарфора или хрусталя, и прикасаются, боясь разбить.
Потому, все чаще она занимала себя заботами приготовления чепцов и распашонок и вышивкой одеялец для будущего малыша. Она бродила по просторному дому, заходила в уже приготовленную детскую, которую приготовили задолго до того, как они въехали в этот дом. Она рассматривала красивую, напоминающую лодку колыбель, заглядывала внутрь, касалась кончиками пальцев мягкого одеяльца, гладила нежную ткань. Но колыбелька ей не нравилась. Она хотела сама выбрать кроватку для своего ребенка. Не нравился ни цвет дерева, ни позолоченные витые, похожие на вензеля, инициалы фамилии де Шаньи, украшающие по бокам кроватку, ни нежно-голубой, как весеннее небо, покрывающий ее полог.

Она представляла, что очень скоро эта комната наполнится детским плачем. Кристина невольно толкала колыбель, начиная ее раскачивать, едва различимо что-то напевая, представляя, как будет убаюкивать сына. Или дочь? Должно быть, Рауль не переживет, если это будет не мальчик…
Нет, это она не переживет. Столько людей убеждали ее, что это будет, конечно же, наследник, не желая думать о девочке – ее муж, его брат - граф, ее свекровь. Все, совершенно все твердили о том, что они с нетерпением ожидают появления крепкого здорового наследника. Кристина не вынесет, если что-то будет не так. И в такие минуты ей начинало казаться, что ей будет легче сразу умереть, если у нее родится дочь. А она вопреки всему хотела девочку. Да, все-таки девочку, дочь. У нее была бы подруга, с которой она бы могла говорить, делить свои мысли и тайны, они бы понимали друг друга, она была бы не одинока.
Она представляла, как могла бы расчесывать ее кудри, наряжать в красивые платьица, рассказывать чудесные сказки, смотреть в ее чистые большие глаза с длинными загнутыми кверху ресницами. Она бы старательно выбрала ей самое красивое имя! Они бы гуляли, устраивали бы пикники, малышка бы резвилась, собирала цветы, ветер теребил бы ее густые волнистые волосы, шуршал в складках ее платьишка. Девочка бы смеялась, прижимала букет из полевых цветов к груди, поднимала голову вверх, устремляя взгляд в небо до тех пор, пока не начинала кружиться голова, и она не покачивалась от этого, того и гляди готовая упасть. И тогда Кристина подхватывала бы ее на руки, начинала кружить, и целовала бы, целовала…
Господи, почему ее супруг так не хочет девочку?!

Часто к ним приезжала матушка Рауля, и под ее острыми строгими взглядами Кристина еще больше бледнела, чувствуя себя какой-то чужой и далекой от их семьи.
Хотя, нельзя сказать, что старая строгая графиня была с ней неласкова. Она очень учтиво (хоть и с прохладой) относилась к молодой виконтессе, постоянно справлялась о ее здоровье (хотя, Кристина прекрасно понимала, что ее мало заботит здоровье самой виконтессы, а лишь ребенка, которого она должна родить), помогала какими-то советами, рассказывая свой опыт, успокаивая, что беспокоиться ей не о чем. Но чаще она строгим учительским тоном поучала несмышленую невестку, указывая, что так, а что нет, что правильно, а что не правильно, что Кристине следует и позволено делать, а что нет.
И Кристина постоянно чувствовала какой-то холод и сухость в ее тоне. Будто старуха давала наставления прислуге, а вовсе не своей невестке.

После завтрака, прощаясь с мужем, Кристина в сопровождении вездесущий свекрови шла на веранду, и там, занимаясь вязанием или вышивкой, с тоской часами смотрела на большой, раскидывающийся перед ее взглядом сад, на то, как по небу размеренно плывут тяжелые ватные облака. Они свободны, и должно быть, как они счастливы!
Мать Рауля, вальяжно располагалась в плетеном кресле, укрываясь тяжелым верблюжьим пледом, на котором были изображены какие-то причудливые райские птицы с густыми хохолками, большими глазами и открытыми клювами, и, прикладывая к глазам маленький позолоченный лорнет, читала томик какой-нибудь поэзии.
Иногда Кристина украдкой бросала на нее взгляды, видела, как та шевелит тонкими губами, словно проговаривает про себя что-то. И в такие мгновения, ни с того ни с сего, в молодой госпоже вспыхивала какая-то неуемная ненависть к этой сухой во всех отношениях правильной старухе. Кристина начинала ненавидеть и этот томик, что та читает, и ее позолоченный лорнет, и сад, и небо с этими облаками, и этот город.

Лишь изредка ее отвлекали от всего этого ощутимые, почти болезненные толчки ребенка. И тогда Кристина клала руку на живот, и прислушивалась к жизни, зародившейся внутри нее, которую она уже могла отчетливо ощущать.
Ей иногда казалось, что она чувствует биение сердца своего ребенка, каждый его толчок и шевеление; каждую секунду, каждую минуту он был здесь, с ней, рядом, и одновременно он был так чужд ей, так далек от нее.
Но почему-то, на данный момент это было единственное существо в ее жизни, которое, как ей казалось, нуждалось в ней и не отвергало ее. Ее ребенок.

А когда свекровь, бубня что-то себе под нос, шла читать наставления «безалаберным» и «ленивым», как она их называла, горничным, и Кристина оставалась одна, а вернее наедине со своим ребенком, ее память непроизвольно начинала предательски выдавать ее самые страшные кошмары, перетекающие в неистовые желания.
Она начинала вспоминать Париж, от прогулок по его улочкам в своем воображении ее отвлекал другой образ. Темный и безликий. И вопреки всему она начинала гадать о дальнейшей судьбе человека, мужчины из ее прошлого, которого, скорее всего, ей уже никогда не суждено будет увидеть.
Она начинала гадать, чтобы он сделал и чтобы он почувствовал, если бы увидел ее вот такую – замужнюю даму, готовящуюся стать матерью. А во-первых, тоскующую и скучающую женщину. Наверное, он бы не был доволен ею. Он, должно быть, уже никогда не сможет быть доволен своей Кристиной после того, как та предала его. Наверное, он бы не одобрил ничего из ее нынешней жизни.
И в эти моменты она не могла удержаться. Губы ее сами начинали шевелиться, она повторяла еле слышно какую-то простую мелодию, глаза наполнялись влагой, и она начинала рассказывать не рожденному еще младенцу об «Ангеле музыки»…

***

Чем дальше шло время, и приближался срок, тем сильнее длинные ночи становились для виконтессы невыносимыми.
С течением времени ей было все труднее спать на боку, ворочаться во сне. Ей оставалось спать только на спине, избегая резких поворотов, что приносило много неудобства. Она уже порядком устала от своего положения, хотя и понимала, что уже очень скоро всему этому придет конец. Но казалось, что последние недели были тяжелее и невыносимее всех тех взятых вместе, которые она пережила до этого.
Чем ближе был желанный момент разрешения, тем Кристина сильнее волновалась в его предвкушении.

- Рауль, но разве ты не останешься со мною сейчас? Уже поздно. – Спросила Кристина.
Рауль, склонившись над ней, поцеловал ее в висок.
- Нет, дорогая. Я пришел, чтобы пожелать тебе спокойной ночи. У меня много дел, которые нужно еще решить. Потому, я проведу какое-то время в кабинете. А ты… ты спи, тебе нужно отдыхать, хорошо?!

В который раз. В который раз так повторялось за последние несколько месяцев. Одинокие вечера, одинокая постель. Ей так хотелось говорить с ним. Чтобы он был рядом, обнимал ее, а она говорила, говорила. Ей так много хотелось ему рассказывать, делиться тем, как она провела ушедший день, что бы на завтра попросить кухарку приготовить на обед, о том, что в саду на ее взгляд слишком много японской бирючины, а ей кажется, что не хватает сирени и слишком мало рододендрона, рассказывать, что ей осталось самую малость, и она дошьет одеяльце их первенцу, показывать ему чепчики, и прочие вещи, приготовленные для ребенка – но чаще у Рауля не было времени внимательно выслушивать ее, а тем более, отвечать. А ей хотелось рассказывать, сколько раз за этот день она чувствовала толчки ребенка, как это чудесно, и одновременно пугающе и непривычно. Но время шло, супруг был погружен в свои дела, и ей перестало хотеться делиться с ним даже этим самым сокровенным, тем, что касалось их ребенка.

Он пожелал ей спокойной ночи, еще раз указав на то, что ей нужен отдых. Кристина ответила ему согласием, проводив его взглядом до двери. Почему она чувствует себя такой одинокой последнее время?
Дверь закрылась. Она осталась в полутьме одна. Кристина уставилась в потолок.
Ей стала казаться, что муж с нею почти не видится и не общается, всякий раз лишь твердит, что она должна беречь себя и будущего наследника. Неужели она больше не будет ему нужна? Разве об этом мечтала молодая виконтесса? Странно. В первый день их брака Кристине казалось, что это будет самая сказочная жизнь. Что они всегда будут вместе, что они будут безумно любить друг друга, и стремиться друг к дружке каждую секунду своей жизни, что Рауль будет оберегать ее от невзгод, ни на шаг не отпускать от себя. Она будет самой счастливой супругой во всем мире. Так что же не так? Почему все чаще ей кажется, что душу ее отягощает еще что-то… или кто-то? Зачем она невольно думает о возможной другой своей жизни?
Она провела в раздумьях несколько часов, не в силах уснуть. Сколько именно прошло времени – она не могла ответить точно. Но к этому моменту ее муж уже вернулся в спальню. Тихо, чтобы не разбудить жену, переоделся, и прошел к кровати, присел на нее.
Кристина шумно вздохнула.

- Кристина, ты не спишь? – Удивленно спросил Рауль, ложась на подушку.
- У меня бессонница. – Вздохнула Кристина, положив руку на живот.
- Все хорошо? У тебя ничего не болит?
- Да. Все хорошо.

- Ты должна беречь себя и заботиться о здоровье. Твои частые бессонницы могут еще сказаться потом. Не забывай, у нас должен родиться здоровый наследник. - Произнес он.
- Ты все время твердишь о наследнике. – Разочарованно прошептала Кристина. - То есть, ты хочешь сказать, что если это будет девочка – ты не будешь ее любить? – Губы Кристины дрогнули, а голос налился тяжестью.
- Кристина, дорогая, конечно буду! И это будет мальчик! – Он поцеловал ее в щеку, и устало откинулся на подушки. – Спи, пожалуйста. Уже очень поздно.
Кристина несколько минут вслушивалась, как становится ровным дыхание ее мужа, и он проваливается в сон.

Он так часто убеждал ее в том, что у них родится сын, что она вскоре и сама стала верить, что носит именно мальчика. Что ж, пусть будет так.

В своей полудреме она видела какие-то странные проплывающие перед ее глазами темные безликие образы, какие-то причудливые картины, по-дьявольски зловещие языки пламени, обжигающие ее кожу, младенцы с ангельскими лицами, тянущие к ней ручки. Она же сама, чаще, если и видела себя со стороны, то какой-то почти неживой, бледной и осунувшейся, с припухшими от слез веками, с кудрями, выбившимися из прически, зовущая своего супруга, которого никогда не видела во снах. Она звала его, молила о помощи, о ласки, о том, чтобы он не покидал ее, но его не было рядом. Он не отзывался. И она исчезала. Исчезала во власти того, чье лицо никогда не видела в своих сновидениях. Лишь чувствовала, и знала, что все равно не сможет противиться. Все это окутывало ее с головой вязким мутным туманом, погружая в самую глубь кошмаров, царивших у нее в душе.
В такие моменты тело ее сотрясал всхлип, она вздрагивала, и просыпалась. Измотанная, обессилевшая, испуганная, чувствуя, как холодный пот течет по ее виску, а волосы противно липнут к влажному лицу.
- Эрик… - Простонала она во сне имя, которого до недавнего времени не знала. И лишь перед отъездом, в разговоре со своей названной матерью уговорила хотя бы назвать его истинное имя, не то, которое ему дали в театре, а то, которым он звался.
Произнеся это имя вслух, она сразу же очнулась, будто на нее вылили ушат холодной воды.
Кристина в испуге открыла глаза, по привычке положила руку на живот, в котором билось сердце новой жизни, и моментально перевела взгляд на мужа. Ее мгновенно охватил неистовый страх и ужас.
Если Рауль слышал то, что она назвала во сне чужое имя – ей не будет прощения.
Рауль мирно спал, подложив руку под голову.
Кристина позволила себе облегченно вздохнуть. Слава богу, он не услышал. А это значит, что ее тайна ночных видений осталась с нею.

Господи, как долго это будет длиться? У нее больше нет ни сил, ни желания бороться, преодолевая препятствия идти к чему-то неизведанному, а главное, бороться с чем-то внутри себя, что она сама даже не может определить.

В последующих ее днях не было ни интереса, ни желания, ни света, ни тепла. Какие-то они были невыразительные, похожие друг на друга, серые, приземленные. А ее душа по-прежнему продолжала требовать какого-то чудеснейшего сказочного полета.
Она часами рассказывала ребенку сказки о прекрасных рыцарях, стремящихся к принцессе, они встречались, но влюбленные сердца обязательно что-то разделяло. И вместе с тем ловила себя на мысли, что рассказывает их в первую очередь самой себе, и сама же с интересом ждет счастливого финала.
Выходить в сад ей было уже скучно, своим изобилием белоснежных гипсовых, будто мертвых статуй, он наводил на нее тоску.
Она посвящала свои дни рукоделию, шитью для младенца, а потом могла часами рассматривать маленькие чепцы и распашонки, и непроизвольно начинала растроганно улыбаться, рассматривая миниатюрную, словно для какого-то волшебного крошечного человечка одежду.

- Я больше не буду о нем думать. Не буду вспоминать. Никогда. Никогда! – Говорила она сама себе, и сразу же сердце ее то замирало, то учащало ход.
Она клялась себе, клялась своему ребенку, что никогда, никогда ее рассудок больше не помутится, а память никогда не будет выдавать страшных мыслей, которые порою она допускала.
Все кончено. Все кончено раз и навсегда, и в это нет возврата…

***

Ад.
А дальше начался ад, будто бы всех ее страданий за ближайшие несколько месяцев было недостаточно.
Ад длился долго. Кристина потеряла контроль над временем. Когда все началось? Она перестала задавать себе этот вопрос, так как уже не помнила.
Кажется, он наступил еще вечером, и закончился лишь к позднему утру, когда солнце поднялось высоко в небо.
Обжигающие огненные вспышки разливались по ее телу, заставляя содрогаться ее стан, разрывая бренную оболочку болью.
Но это же не может длиться вечно – отвечала она сама себе, одновременно в самой глубине души чувствуя какое-то необоснованное волнение и тревогу, перед чем-то, что ждало ее по завершению всего.
Если она когда-нибудь попадет в огненную гиену, это уже не покажется ей испытанием. Все самое ужасное, все самые страшные адские пытки она перенесла.

Чем дольше она металась в полузабытьи собственной боли, взбивая под собою влажные простыни, захлебываясь своими стонами, тем сильнее ее начинали раздражать успокаивающие и ободряющие фразы крутящегося у ее постели доктора и причитающей пожилой служанки, называющей ее «миленькой госпожой». Она готова вечно терпеть эту боль, только чтобы эти люди больше никогда не подходили к ней близко. Она ощущала себя безнадежно больной умирающей, у изголовья кровати которой стояли лживо уверяющие в хорошем исходе ее слуги, лишь чтобы тем самым облегчить последние часы ее жизни.
Кристина, теряя оставшиеся силы, чувствовала, как темнеет перед глазами, а затем все сменяется кровавыми вспышками. Она облизала пересохшие губы.
- Мальчик. – Услышала она хриплый голос доктора.
Роженица что-то страдальчески пробормотала, приподнялась на локтях, чтобы взглянуть на ребенка.
Новорожденного наследника де Шаньи сразу же подхватила на руки одна из служанок, приговаривая что-то в адрес мальчика.
У Кристины закружилась голова, она устало откинулась на подушки, так и не получив возможности увидеть сына. Она чувствовала, как врач наклонился над ней, что-то ей говоря, и потеряла сознание.

Когда она пробудилась, за окном уже смеркалось, а Рауль сидел напротив ее кровати в кресле, опираясь локтем на мягкий подлокотник, и подпирая рукой щеку. Как только он увидел, как его супруга приоткрыла веки, он подался вперед.
- Кристина… дорогая, милая Кристина…
Она глубоко вздохнула, будто бы теперь после избавления от гнета неудобств она может впервые за долгое время вздохнуть полной грудью.
- Как долго я спала? Ты все время просидел вот так?! – Спросила она.
- Нет, дорогая, я пришел недавно. Где-то четверть часа назад. Мне хотелось побыть с тобою.

- Как он? – Не выдержала, и в нетерпении спросила Кристина.
- Он спит. Кристина, ты не представляешь, как я благодарен тебе! – Рауль встал с кресла, и подошел к кровати, присел рядом на край постели, взял жену за руку, поднес ее к губам и поцеловал.
Кристина улыбнулась. Должно быть, ее муж уже победоносно сообщил родственникам о том, что у него родился именно наследник. И они все, напыщенно вздернув носы, горды за то, что изначально были уверенны в том. Что это будет мальчик.

Неужели все это закончилось? Месяцы неудобств, целый день, наполненный болью и страданием, и вот, наконец, их сын сейчас спит в чудесной богатой колыбели. Молодая виконтесса была даже рада освободиться от столь отягощающего ее бремени. Ей очень хотелось, наконец, взглянуть на свое дитя.
Кажется, ее супруг счастлив, что на свет появился все-таки наследник. Это успокоило Кристину. То, чего она так боялась большую часть своей беременности, не произошло. Рауль смотрит на нее с благодарностью. Она опасалась того, что если она разродится девочкой, он отвергнет ее, как плохую жену. И сейчас о страхах можно забыть.
И теперь, с рождением ребенка к ней в голову закралась тайная надежда, будоражащая и одновременно греющая ей душу. Может быть, после того, как у них родился столь долгожданный мальчик, муж оставит свои дела, и будет более заботлив и учтив к ней? Может быть, ребенок заставит его проводить с ними больше времени? Ах, как бы это было чудесно! Как бы она хотела этого.

Рауль побыл с супругой несколько часов. Но затем покинул ее, следуя совету доктора о том, что молодой виконтессе нужно отдыхать и восстанавливать силы.

Последующую ночь Кристина думала, какое бы имя пошло их с Раулем сыну. Ей нравилось имя своего отца. Лоран, Огюст, Рене, Раймон, Луи – она терялась в изобилии приходящих на ум имен, которые бы мог носить мальчик. И все как-то казались ей не подходящими, невыразительными. Ее не покидало еще одно имя, которым бы она хотела назвать сына. Рауль не знал этого имени, ничего не опасаясь можно было бы наречь мальчика Эриком. Ее одолевала такая тяга. Интересно, супруг бы позволил? Спросил бы – почему именно это имя?
Ее опьяняли, и дурманили эти столь простые, и одновременно серьезные материнские суеты. Уже с первых часов появления на свет новой жизни она хотела во всей полноте познать все счастья материнства. Ей нравилось это. Выбор имени ей казался одним из самых таинственных и важных «ритуалов».
Но она все как-то не спешила спрашивать у Рауля, не торопилась с этим, и старалась быть разумной. Перебирая в голове и прикидывая возможные имена для мальчика, а утром следующего дня услышала, что Рауль, говоря что-то служанке, назвал малыша каким-то именем.
- Рауль? – Переспросила Кристина. – Что ты сказал? Ты как-то назвал нашего сына? – Изумленно спросила виконтесса, затеребив кончик одеяла.
- Шарль. – Без тени сомнения или замешательства произнес Рауль.
- Но я… я даже не знала. Я хотела назвать его…
- Шарль Франсуа Филипп де Шаньи. Именно так зовут нашего сына! – Опередил ее Рауль, не дав закончить. Он улыбнулся ей, поцеловал в лоб, и отошел от кровати, направляясь к двери. – Прости милая, должно быть я так замотался в этой суете и забыл тебе сказать, что Филипп и матушка уже давно выбрали имя для мальчика. Я доверяю им. Потому, дал согласие. Дорогая, ты же не против? Нужно договориться, чтобы окрестить его.
- Вы с Филиппом и матушкой? – Задохнулась Кристина.

Но муж ее уже закрыл за собою дверь.
…Ее лишили даже такого нормального и свойственного матери, произведшей на свет этого ребенка, права – выбрать имя собственному дитя.
Кристина повернулась на бок, уткнулась носом в подушку, и заплакала.
Господи, она этого не заслужила!

-

Молодая виконтесса, к радости счастливого супруга родила здорового крепенького мальчика.
Она все-таки осчастливила своего мужа, он ни на секунду не сомневался в ней – в своей любимой жене – Кристина подарила ему наследника. Его обожаемая Кристина…
Шарль Франсуа Филипп де Шаньи должен стать одним из наследников огромного состояния де Шаньи. И эта мысль невероятно грела душу его опьяненного счастьем отца.
Брат виконта, граф Филипп де Шаньи первым поздравил его. И одновременно с этим напомнил ему о том, о чем они говорили за несколько месяцев до рождения его племянника.

-

Дверь в спальню скрипнула.
Кристина баюкала сына, и что-то напевала ему, когда к ней в спальню вошел муж.
Когда супруг появился на пороге - виконтесса смутилась.
Кристина держала на руках маленького сына, будучи не в силах поверить, что еще недавно она даже не предполагала, как будет выглядеть ее ребенок, а сейчас это крошечное существо засыпает у нее на руках.

- Кристина, есть одно дело, которое… которое касается всех нас. – Присев в кресло, сообщил Рауль.
- О чем ты? – Кристина следила, как крошечный комочек хнычет у нее на руках и морщит розовый носик.
- Ты узнаешь, но позже.
- А кого оно касается, что это?
- Нашего сына. И тебя.
- Рауль, - Кристина подняла на него глаза, и нахмурила брови. – Не говори загадками. Я не понимаю.

- Как только ты оправишься, нам нужно будет поговорить с нотариусом.

- С нотариусом? Рауль, что случилось? – Голос ее стал тверже.
- Ничего ужасного. Уверяю тебя. – Наблюдая за тем, как супруга плавно покачивает у себя на руках сына, ответил Рауль. – Ты совсем скоро все узнаешь. Клянусь, ничего дурного. Просто формальность, но она напрямую касается тебя и нашего сына.

***

Он засыпал неглубокую ямку рыхлой землей, взял стоящий неподалеку кувшин, и полил водою.
Если весна будет нехолодной, не будет дождить несколько недель подряд, и будет пригревать солнце, то семена прорастут, и над землею поднимутся молодые зеленые ростки.

Когда-то он взращивал своими руками самый нежный и беззащитный цветок, самый красивый бутон, который лишь при его помощи и его защите должен был в один прекрасный день расцвести пышным сильным прекрасным цветком. Он боялся дышать на нежные лепестки своей прекрасной розы. Этот цветок обещал раскрыться навстречу солнцу, навстречу своему «создателю», и обратить свои нежные полные любви и ласки листочки в его сторону. Отдать всю себя.
Но, увы, бутон его дорогой благословенной розочки распустился не для него, и ласку ее бархатистых нежных лепестков познает не он.
Да, он отпустил ее. Но она, Кристина, навсегда останется единственной, самой яркой его любовью, его единственным смыслом в жизни.

Больше всего он ненавидел скучную однообразную жизнь. Именно такую он сейчас и ведет. У него ничего не осталось, а прошлое ушло безвозвратно.
Может быть, он совершает ошибку, не пытаясь все поправить, изменить? В моменты, когда в сумерки он думал об этом, в груди у него поднималась какая-то необъяснимая ненависть к себе и к своему бездействию, к своей беспомощности. Он понимал, что он может многое, но отчего-то сам избегает своих действий, продолжая стоять на мертвой точке.
Он бы мог помешать ее свадьбе. У алтаря вырвать из рук другого мужчины, и больше никогда в жизни не позволять дотрагиваться до нее чужим. Но как знать, после того, как он дал ей свободу, избавив от своей тени, за такой поступок она стала бы презирать его еще больше.
Он может вынести все, что угодно, вынести многое, но не ее ненависть! Это слишком тяжело.
Он не сможет больше никого полюбить, ни к кому привязаться, она всегда будет неотступно с ним, он не сможет, и не хочет заменять ее вымышленными образами. Ему не нужна ни одна женщина на этом свете, пока в его сердце живет любовь к Кристине. Это чувство столь сильно вросло в сердце, что последний вздох его в этой жизни будет ее именем - «Кристина». Ему нужна лишь она. Лишь ее голос, лишь ее глаза, лишь ее душа, лишь ее тело…

Когда момент свадьбы был упущен, ему в голову стали приходить мысли, что он может настигнуть ее уже, как замужнюю даму. Да какая, к черту разница! Главное, вернуть ее. Главное снова видеть ее глаза, слышать ее голос, ощущать ее, чувствовать ее рядом с собою! Но примет ли она его? Нет, она не ждет такого подлого тайного предательского визита. Она испугается. Снова отвергнет его. Она не отдастся ему никогда, и тем более не покинет своего супруга, чтобы скрыться с человеком, к которому лишь однажды проявила жалость, а все остальное время боялась и ненавидела!
Страх снова познать ее отторжение, отказ останавливал его всякий раз, как только он уже был готов, позабыв обо всем, следовать хоть на край земли, чтобы вернуть ее, неважно как, силой или по доброй воле отнять ее от ненавистного человека, и сделать навсегда своей!

- И кого ты закопал? – Знакомый голос, с оттенком дурашливого тона.
Эрик поднял глаза, и сразу же уперся взглядом в стоящего неподалеку, жмурящегося от бьющего в глаза солнца, Жиля Надье. Призрак отряхнул руки, и поднялся с корточек.
- Когда-нибудь я придушу и закопаю тебя. – Недовольно, но без злобы произнес он.
Жиль Надье за все это время стал ему чуть ли не единственным человеком, с которым он время от времени общался и разговаривал.
- Но-но, без рук! Однажды ты уже пытался свернуть мне шею. Не тут-то было. Мне она еще понадобится. Как знать, – отшутился Надье. – Вот так помогаешь людям, и чем они тебе платят?
У Надье была поразительная способность абсолютно спокойно и с каким-то неглубоким юмором относиться ко всему, что его окружает. Может поэтому он и по сей день навещает Эрика, разговаривает с ним, хохмит, и даже, кажется, считает его своим приятелем, в чем открыто признается ему.
Может поэтому он не обратил внимание на его шрамы, на его жуткий внешний вид, не увидел на нем отпечаток чего-то ужасного, и не проникся ненавистью, как все прочие.

Хотя, помимо всего остального он распускал свой язык и отпускал свои острые смешки по делу и без дела. Потому, порою Эрику приходилось выслушивать нескончаемые потоки фраз, в которых он, отвлекаясь, иной раз, всего на несколько секунд, и снова возвращаясь в беседу, уже начинал путаться.
Надье был невыносимым болтуном. Это при том, что его приятеля порою можно было принять за немого, который по собственной воли и слова не проронит.
Хороша же компания, - думалось Эрику. Если он когда-нибудь пожелает завести попугая, ему всего лишь останется взять на эту должность Жиля Надье.

После того, как Антуанетта по его просьбе привезла Эрику некоторую одежду, его маски (одному богу известно, как она их разыскала в том бедламе, что представляла собою тогда Опера), и отдала все его сбережения, он стал чувствовать себя спокойнее.
А как только приладил маску, и прочие свои бессменные атрибуты, то и вовсе, кажется, к нему вернулись пусть остаточные крохи, но уверенности.

Это была уже какая-то другая жизнь. В которой все было иначе. И чего-то, очень и очень важного не доставало. Словно, солнце, которое так ярко светило до сего момента, стало светить тусклее, словно половина морей и океанов осушилось, а воздух, которым он дышал, стал тяжелее и колючее.
Но это была жизнь. И ему ничего не оставалось, как слушать стук своего сердца. Странно, оно не остановилось по его приказу, когда его покинула Кристина. Умереть было не так-то просто. Ему казалось, что теперь он даже никогда не вернется к музыке. Зачем она теперь, когда все разрушено?

Первое, что он хотел – это вернуться в Париж. В то время Кристина только готовилась к предстоящей свадьбе. Наверное, этот-то факт больше всего и обеспокоил Антуанетту, и ей стоило ни одного усилия, чтобы любыми, какими только возможно способами, разубедить своего «подопечного» в этом.
Он не сделал этого. Да и врач все твердил, что ему нужен покой. И постоянно настаивал на том, что ему нужно отдыхать, отдыхать… Отдыхать ему было не по нраву. Он заплатил доктору вполне приличную сумму, и выкупил кольцо. Вряд ли кто-то до этого момента из его пациентов были в состоянии заплатить столь много. Доктор какое-то время мялся (наверное, для большей убедительности), теребил отливающий рыженой ус, отнекивался, говоря, что это вовсе столько не стоит, его устроит умеренная плата за его услугу, но, в конце концов, согласился. И спрятал деньги во внутренний карман своего сюртука.

А потом между делом Жиль Надье сообщил Эрику, что тетушка Буффлер, имя которой Призраку, конечно же, ничего не говорило, после кончины своей сестры продает ее маленький домик. Эрик сразу понял, на что намекает Надье, прекрасно знающий, что идти по сути, его «приятелю» особенно-то и некуда.

- Мертвецов я не боюсь. – Спокойно ответил Эрик на вопрос Надье о том, что старуха-то померла в своем домишке, и как ему там после этого будет. - Я жил в месте и похуже. Поверь мне. Да и все же, лучше уж так, нежели жить на улицах.
На том и порешили.
Эрик, практически, даже толком не осмотрев дом, купил его у этой самой тетушки Буффлер, которая с радостью продала простаивающую площадь, так как одинокой бездетной пожилой даме два дома были вовсе ни к чему. А избавиться от обременяющего ее домишка, получив за это хорошие деньги – было для нее очень хорошим вариантом.
Она, обрадовавшись новому человеку, даже, было, начала жаловаться покупателю на свою жизнь, тяготы и свои недуги. Но в скором, заметив, что мужчина ее совершенно не слушает, замолкла, и только изредка покряхтывала, приговаривая, что дом добротный, хороший, покупатель не пожалеет.
Откровенно говоря, ее мало интересовал тот факт, кто именно является покупателем домика. Малоизвестный странный господин, сам черт или господь бог. Главное, он заплатил ей достаточное количество денег, и у нее несказанно чесались руки пересчитать их, и ощутить загрубевшей кожей пальцев острые края купюр. На радостях можно теперь не отказывать себе в кофе, мыле, и не брать у соседей за маленькую плату белье на стирку, чтобы побаловать себя добротных хорошим вином, к которому старуха испытывала давнюю слабость.

Эрик был приятно удивлен тому, что домик оказался почти за деревней, а точнее, на ее окраине. Это было очень тихое и не очень людное место. Домик имел сад. Хозяйка продала дом почти со всей утварью, и жить там было вполне возможно. А большего ему было и не нужно.
Сам по себе дом был небольшой, зато в нем было что-то такое немного пасмурное и хмурое, что с первого момента словно притягивало Эрика.
Хотя, какое все это имеет значение? Жизнь без Кристины даже в замке будет существованием.

-

Эрик остановился в дверном проеме, и обмер.
Жиль Надье, войдя в дом первым, с деловитым видом, раздувшись от важности, прохаживался по комнате, словно не человек в маске купил этот домик, и собирается здесь обстроиться, а он сам, оценивающе окидывая каждую мелочь, осматривал комнатку.
Наконец Эрик сделал несколько шагов по комнате, прошел в самый отдаленный ее угол, в котором на взгляд Жиля Надье стояло что-то громоздкое, покрытое посеревшим от пыли покрывалом. Именно на это в первую очередь упал взгляд Призрака.
Эрик ловко откинул ткань. Та зашуршала, и осела на пол, подняв пыльное облако. Надье скривился, и зажал нос.
Взгляду Призрака открылся большой, но изящный клавесин. Откуда в этом доме была столь прекрасная и дорогостоящая красота – Эрик не знал. Да это было и не важно. Подробности из жизни сестер Буффлер его не интересовали.
Искривленные резные ножки держали на себе мощный корпус. Стенки клавесина были расписаны витиеватыми стеблями цветов, и обрамлены золотой рамкой. Крышка инструмента представляла собою большое полотно, на котором взгляду открывалась мастерски изображенная картина. Это был пейзаж, на котором был изображен какой-то восточный порт, здание его было украшено высокими круглыми колонами, а так же полукруглыми арками, у берега стояло несколько лодок с поднятыми парусами, а вдалеке виднелась голубая гладь спокойного моря. Деку клавесина украшала вырезанная красивая розетка.

В груди Эрика предательски заныло. Он в нетерпении прошелся пальцами по первому мануалу.
- Он расстроен. Но его можно настроить. – Вкрадчиво сообщил он сам себе, не обращая уже никакого внимания на крутящегося под боком Надье.
Надье подошел к нему. Посмотрел на клавесин, постучал по дереву, словно проверяя – насколько он прочен.
- А эту бандуру выкинуть бы. – Сказал он, и сразу же почувствовал на себе возмущенный, прожигающий взгляд мужчины. – Да ты чего, ты глянь, сколько места занимает. А звук-то какой мерзкий. Пищалка какая-то, ей-богу! – С презрением сказал Жиль Надье, чем, кажется уязвил своего приятеля, который в последствии все-таки назвался ему своим именем. Но сказал только одно имя. Фамилию даже не назвал, сказав, что ее у него просто нет. Жиль не стал настаивать на всех подробностях.

Это было, наверное, невероятной удачей, что в купленном доме был музыкальный инструмент.
Его слух истосковался по музыке, его пальцы истосковались по прохладным твердым клавишам. Это означает одно – как бы он не пытался «уйти» и закрыться от музыки, он никогда не сможет этого сделать, всякий раз возвращаясь к своему прошлому.
Ему, как можно скорее захотелось сесть за него, наиграть что-нибудь.
- Не говори глупостей. – Процедил Эрик сквозь зубы. - Он продается? Я куплю его.
- Да ты чего?! – Надье запрокинул назад голову, и засмеялся. – Он и так уж твой. Со всеми потрохами. Тетушка Буффлер, эта старая выжившая из ума карга и так продала его тебе, наверняка включив в стоимость дома. Уж коли ты купил этот дом, то и все, что здесь – твое! И этот семиногий пень тоже. Тьфу на него.

Эрик поднял на него глаза, и как бы облегченно вздохнул.

- Хоть печь им топи, чего уж. Все равно твой. – Махнул рукой Надье.
- Нужно его настроить. – В нетерпении произнес он, касаясь клавиш.
- А ты че… это… умеешь?
- Умею. – Между делом, принимаясь за исследование клавесина, ответил Эрик.
- А чего ты не умеешь, ты мне скажи?! – Усмехнулся Надье. – И где ты только всему научился...
- Далеко не все. – Спокойно ответил ему хозяин. - И поверь, у меня было предостаточно времени, в отношении освоения различных наук.
- Ну да. – Фыркнул Надье. – Такого как ты, мастера на все руки не на каждом шагу встретишь. И чего ты только такой дикий, а так цены тебе б не было. Эх, ты только не говори никому о своих талантах-то, иначе бабы толпами пойдут. – Снова с каким-то намеком хохотнул Жиль Надье. – И ведь не отделаешься от потенциальных женушек. Они знаешь, как таких работящих любят! О! – Затряс он головою. - Сносу нет! Вот моя кляча все время мне без умолку орет, что то не сделано, это не сделано. Такие они… А мне что, разорваться? Я и так из всех сил выбиваюсь. Вот только и охотятся на умельцев-мастеров на все руки, а потом захомутают, сидишь кукуешь, и свободы не видать!
- Глупости. Глупости говоришь. - Недовольно бормотал новый хозяин домика, обходя клавесин.
Кажется, его куда больше привлекала неожиданная находка, чем все остальное, находящееся в доме, и разговор с самим Жилем Надье.
Надье недоуменно смотрел на Эрика, который с таким трепетом осматривал и прикасался к клавесину, словно перед ним был ни кусок дерева, а прекрасная восхитительная и хрупкая женщина. Это его и удивляло больше всего прочего.
- Слушай, все в голову взять не могу, и чего ты до сих пор не найдешь себе какую-нибудь хорошенькую кобылку?

Эрик поднял на него хмурый взгляд.

- Отвратительно, то, как ты изъясняешься на подобные темы. – Высказал свое недовольство Эрик. – Ты не можешь женщин называть просто женщинами? Ну почему ты все время выражаешься так, что хочется оглохнуть, и больше не слышать этого.
- Нет ничего в этом отвратительного. Я вообще-то вырос в деревне. У меня и сравнения соответствующие. А чем плохи? Да и бабы уж больно вредные существа, чтобы с ними нянчиться. А то, что я так говорю, это ж я любя! Куда б я без них делся! Я их очень даже люблю и уважаю! – Заиграл бровями Надье, и затем широко улыбнулся.
Эрик молчал.

- А вот ты… Я не понимаю, как ты до сих пор живешь так?
- Отстань, хорошо? А-то я выкину тебя отсюда. Возьму за шкирку, и выкину. И больше не пущу на порог этого дома. – Припугнул его хозяин.
- Зря. – Проворчал Жиль Надье. – Слушай, друг, и какой же ты все-таки желчный мужик, а! – Он скорчил обиженную до глубины души гримасу. – Но ты ж знаешь, я это… не из гордых. Напугал. Может, это… составишь мне как-нибудь компанию, приятель?
- Какую? – Эрик снова посмотрел исподлобья на Надье.
- Ну, как это?! Хватит тебе строить из себя праведника. Сходим в один из трактиров, посидим, выпьем. Я знаю тут один трактирчик. Мадам Морель - трактирщица ничего такая, я ее не первый год знаю, - гордо выпятил он грудь, - сделает мне по старой дружбе скидку, я угощаю! А там можно подцепить и какую-нибудь девчонку.
- А твоя жена? – Прищуриваясь, спросил Эрик. – У тебя же есть жена.
- А чего жена? Ты видел мою жену?! – Резво начал Жиль Надье. – Там у самого черта рога отпадут, если он на нее позарится, господи прости. – Поднял он глаза вверх. - А я что – не человек? – Надье состроил кислую рожу.
Эрик хмыкнул, продолжая возиться с клавесином.
- Да и… ей чего-то уж наплевать на меня. А мне чего делать?
- То есть, ты хочешь сказать, что ты вот так постоянно изменяешь своей жене?
- Ты это серьезно? Не смеши меня. Ладно?! Ну, ты хоть сам понимаешь, какую глупость спросил? Можно подумать в страшном грехе уличил. Слушай, ну прекрати из себя идиота строить. Так ты это… составишь мне компанию? Ну, хочешь, найдем и тебе какую-нибудь красивенькую девчушку. Вот такую. – Надье очертил в воздухе внушающие женские формы. – Ты думаешь, почему ты такой озверелый?! – Жиль прищелкнул языком. – В самом деле, кончай придуриваться. У нас в округе отличные девчонки. И я уверен, они не пропустят такого, как ты. Э-э… ну хочешь, я что угодно сделаю! – Надье сложил руки в молящем жесте. – Для тебя ж стараюсь! Вот, истинный бог, что угодно сделаю.
- Просто замолчи!
- Замолчу! Буду молчать! – На секунду в комнате воцарилась тишина. - Ну пойдем! Ну… ну… – Заканючил Надье.
- Послушай, я уже когда-то отвечал тебе на подобные вопросы. – Эрик повысил голос. - Ничего не изменилось. Не хочу. – Недовольно протянул Эрик, пытаясь уйти от неприятного ему разговора, и снова окунаясь в работу.
Надье растянул губы в хитрой улыбке.
- Не хочешь, или… не можешь? – Последние два слова он произнес таким тоном, что Эрик чуть не вскочил, как ужаленный, на ноги, и не кинулся на своего приятеля.
- На что ты намекаешь?
- Да так! – Начал посвистывать себе под нос Надье, заламывая на затылок фуражку. – Впервые я вижу такое чудо, как ты. Вот и гадаю.
- Вот именно. – Эрик недовольно что-то еще пробормотал себе под нос.
- Ну не в смысле внешности. Другого. – Жиль подмигнул. - А-то что это ты так усиленно отбиваешься, как невинная девица?! Тогда так и скажи… почему.
- Слушай, тебе нечем заняться? – Обратился он, наконец, к Жилю Надье, который ходил у него над душой, и как нахохлившийся филин, крутил по сторонам головой.
- Неа. – Просто выдохнул Надье. – Пока нечем. – Передразнил его он.
- А я вот сейчас буду настраивать клавесин. – Сообщил хозяин.
- Ну ладно, ладно… Понял. А я тут посижу тогда пока.
Эрик резко поднял голову. Надье поймал на себе два колючих зрачка, и замер в позе, пытаясь присесть на стул.
- Ну ладно. Уйду. А вообще, ты это… подумай.- Распрямился он. - Странный такой. Ломается, как девчонка, будто я его замуж зову.
- Исчезни! – Эрик швырнул в своего «приятеля» тряпкой, которой был покрыт клавесин, подняв в комнате густое облако пыли.
Тот ловко скомкал пятерней тряпку, которая была в него кинута, и пару раз громко чихнул, замотав головою.
Хозяин дома не обращал на него никакого внимания. Еще несколько минут полного молчания обоих сторон дали понять Жилю Надье, что больше сейчас добиться он ничего не сможет. Потому, пришлось ему все-таки оставить нового хозяина дома, на радость тому, в полном одиночестве.

***

Маленький наследник мужа Кристины рос здоровым. И чем больше проходило времени, тем больше замечала виконтесса, что похож ее сын на супруга.
У мальчика были глаза, волосы и черты лица своего отца. Все это несказанно радовало Рауля. А граф Филипп, который часто навещал их, не упускал момента напомнить своему брату о том, что его племянник от кончиков пальцев на ногах и до корней волос истинный де Шаньи, а когда он подрастет, то это будет заметно еще больше. И все снова начинало крутиться вокруг маленького наследника. Кристина лишь с трепетом наблюдала за всем, не переступая порога в комнату, прислонившись к двери.
В такие моменты Кристина ощущала себя совершенно ненужной, и кажется, уже никем не заметной.

Ей стало казаться, что она стала привидением в огромном богатом особняке де Шаньи. Ее муж был занят работой. С ее сыном было занято несколько нянек. Кристина почти даже не имела возможности побыть с ребенком наедине. Всякий раз, осторожно беря его на руки, она чувствовала на себе внимательный пристальный взгляд нянек, и от этого по телу ее проходили волны негодования.

Она чувствовала его своим лишь то время, когда носила сына в себе. Тогда никто не мог отнять его у нее, никто не мог помешать ей разговаривать с ним, нарушить их покой.
Она часто слышала, как граф разговаривает с ее мужем по поводу будущего ее ребенка, желая определить его в лучший морской кадетский корпус, мотивируя это тем, что мальчик должен расти, прежде всего, нормальным мужчиной, что де Шаньи должны гордиться им. Шарль Франсуа обязан вырасти достойным наследником, а не позором всей семьи.
Кристине порою начинало казаться, что Филипп распоряжается будущим мальчика так, будто бы его отец именно он, а Рауль чаще всего во многом соглашался с ним, поддерживая брата. Это лишь больше угнетало молодую виконтессу, заставляя ее мучиться от собственного бессилия.
Возможно, если бы у Рауля был еще один брат, все было бы не так. Но природа распорядилась иначе, и у него было лишь несколько двоюродных сестер, которые являлись матерями наследников лишь своих мужей.
И из-за всего этого вся тяжесть этого мира должна была лечь на хрупкие маленькие плечики ее сына.

- Вам нужно его меньше ласкать, Кристина. Это мужчина. – Недовольно произносил Филипп, наблюдая, как Кристина целует и нежит сына у себя на руках, когда они оказывались в одной комнате.

А виконтесса не могла налюбоваться на личико Шарля. Ей постоянно хотелось быть с ним, прижимать его к себе, чувствовать его тепло, шептать ему что-то на ушко, напевать какую-нибудь мелодию, и смотреть, как личико его озаряет чистая полная наивности и добра улыбка, смотреть в его большие голубые глаза с длинными густыми ресницами, загнутыми вверх, ей нравилось слушать, как он лепечет какие-то бессвязные, еще непонятные слова.

Кристина вздрагивала, поднимала взгляд с нежного личика ребенка на брата своего супруга.
- Что вы имеете в виду, Филипп?
- Мужчине не пристало, чтобы по отношению к нему проявляли такие ласки. Это не девочка. – С укором говорил он, выделяя последнее слово. - Вы уделяете ему слишком много внимания. Он рискует вырасти избалованной плаксой, если мать вечно будет ласкать его. При всякой сложности он будет прятаться за вашу юбку, Кристина, он привыкнет получать все путем слез, и это будет ужасный позор и разочарование.
Кристина вздрагивала, и прижимала к себе еще крепче ребенка.
- Господи, Филипп, но это мой ребенок. Я люблю его. – Объясняла Кристина. – И он еще совсем крошечный. Это младенец. Я нужна ему. Ему нужна моя ласка и забота.

-

От всех душевных терзаний у виконтессы неожиданно пропало молоко. И она лишилось последнего счастья – самой кормить своего сына. У нее отняли и последнюю физическую близость со своим ребенком. Мало того, что она чувствовала, что мальчик уже, будучи еще совсем маленьким, целиком и полностью принадлежит де Шаньи, так теперь у нее не было возможности и вскармливать его собственным материнским молоком.

Виконт успокаивал жену, уверяя, что все нормализуется. Что нет в этом ничего ужасного, такое случается. Доктор, осматривавший молодую виконтессу, посоветовал ей принимать какой-то успокоительный настой, меньше тревожиться, и больше отдыхать, так как чаще такое случается от переутомления или морального изнеможения. Но казалось, Кристину все это привело в еще большую панику. Она едва сдерживала слезы, выходя к ужину, чтобы не расплакаться прямо на глазах у родственников супруга, которые в связи с появлением наследника в семье виконта, часто гостили в их доме.
После случившегося Кристина стала чувствовать к себе какое-то необъяснимое отвращение, чувствую вину лишь за собою.

-

Мальчику взяли кормилицу. Хорошую здоровую женщину. Но молодая госпожа ненавидела ее. И всякий раз, встречаясь с ней в коридоре, фыркала на нее, обходя, словно прокаженную. Бедная женщина, не понимая, чем она неугодна красивой хозяйке, стала сторониться пересекаться с нею, и как только та появлялась в детской, сразу же, поспешно приседая в реверансе, покидала комнату.
У мальчика так же было несколько нянек. Все они строго подчинялись приказам виконта, а так же, как не странно, графа. Исполняли их наставления, не позволяли лишнего.
И тогда Кристина и вовсе пригорюнилась. Она стала ощущать себя ненужной даже собственному сыну. Единственное счастье, которое она с таким нетерпением ждала – счастье материнства ей так и не позволили познать целиком и полностью.
Мальчика жестоко отняли у нее. У матери, которая выносила его, мучилась долгие месяцы, родила в муках, и которая имеет полное право ласкать и лелеять единственное свою отраду – свое дитя.
Госпожа какое-то время горевала, но в скором освоилась. И поняла хоть в одной ипостаси свою силу. Все-таки, она была полноправной хозяйкой в этом доме. Она лихо начала командовать ненавистной прислугой. Почти всей в доме. Разве что, не няньками собственного сына, которые порою сами указывали ей, что делать, а иной раз даже и не допускали до кроватки Шарля лишь потому, что мальчик спал после обеда, и его не следовало бы будить.
Ненависть к прислуге у виконтессы от этого росла день ото дня, как снежный ком, который катят по снежной нерасчищенной дороге.

***

Жизнь виконтессы де Шаньи текла размеренно и вяло. Очень скоро Кристина начала банально скучать.
Муж часто покидал ее из-за дел. Молодая госпожа де Шаньи погрузилась целиком и полностью в хозяйство, бывала на светских раутах, доставлявших ей головную боль, посещала церковь, занималась рукоделием, читала различные книги.
На что старший брат Рауля сразу тому напомнил, что лучше их держать подальше от женщины, и дать ей в руки вышивку, нежели книги. Не то в них та может набраться совершенно мужских мыслей, или наоборот, чересчур романтических идей, которые только больше испортят ее, а так же подвигнут на поиск новых страстей и увлечений.

Помимо всего прочего супруга Рауля де Шаньи занялась благотворительностью. Все это несильно, но отвлекало ее от дурных мыслей.

Но только все равно, чем бы Кристина не занималась, это ничуть не развлекало ее, не разгоняла день ото дня сгущающуюся тоску.
Она с каждым днем все больше понимала, что все окружающее ей чуждо, что она устает от своего окружения, что все чаще чувствует себя пустой и никчемной, и почти ничто уже не может вызвать у нее интереса.

Очень часто она просто просиживала целыми днями у окна, облокотившись на подоконник, и смотрела на сад, или выходила на балкон, если погода была теплой, и так же устремляла свой взгляд на природу, на тревожимые ветром ветки деревьев, вслушиваясь в шелест листьев. Ей хотелось, подобно птице, подняться в небо, и улететь прочь из этого места. Навсегда.
Или же Кристина проводила одинокие вечера у камина, в котором играли большие жаркие языки пламени. Она, сидя в кресле, смотрела на них, и будто бы уносилась мыслями куда-то далеко от этого места, от этого дома. А когда глаза уставали, она переводила взгляд на стоящие рядом каминные щипцы, отполированный совок для золы, возвращалась в реальность, и, осознавая, что все это, что ее так незаметно окружает уже на протяжении нескольких лет, принадлежит этому дому – начинала все с еще большей силой ненавидеть.

Затем в тайне от мужа она принялась читать глупые романы о страсти, любви, любовниках, истории, которых стыдилась в юности, когда девочки обсуждали подобные книги. Они казались ей гадкими, грязными и непристойными. А сейчас она запоями с жадностью «проглатывала» их, и отчего-то завидовала. Завидовала вздохам при луне, и мечтам главных героинь, завидовала влюбленным дамам, их стонам страсти, погоням, завидовала тому, что рядом с каждой героиней оказывался пылкий отважный герой-соблазнитель, готовый ради нее на все, завидовала нескончаемым ночам страсти, в которые те были погружены с головою. И завидовала тому, что всякий роман заканчивался тем, что главная героиня обретала свое счастье, и ненастья ее покидали.
Она тоже обрела счастье. Но, такое ли?

-

В обществе Кристину уважали. Точнее, старались делать вид, что уважают. Так как она была супругой самого виконта де Шаньи. Хорошо известного и уважаемого в определенных кругах.
Некоторые помнили о ее прошлом. Но в основном светские модницы и красавицы недолюбливали ее за опасные женские чары, которыми та, судя по всему, сама не осознавая, сражала наповал их мужей. Завидовали строго выточенной ее фигуре, белизне острых плеч, которые заставляли оборачиваться на нее мужчин, как только та появлялась, завидовали ее свежести, грациозной походке, такой чувственной улыбке, и глубине ее глаз.
Не находилось ни одного мужчины, который бы не был восхищен красотой Кристины де Шаньи.
Но та была неприступна. Странно, но как маленькая с ангельской внешностью девочка чуть меньше, чем за два года смогла превратиться в неприступную холодную на людях женщину?

Молодая виконтесса де Шаньи преобразилась. Она больше не походила на наивное глупое дитя. Она стала женщиной.
Виконтесса де Шаньи обладала тонким гибким станом, (видимо из-за своей прежней профессии балерины она прекрасно держала осанку), правильными чертами лица, большими выразительными карими глазами, из-за длинных густых ресниц казавшимися еще больше. А пухлые нежно-розовые губы не могли не притягивать взглядов мужчин, с тайных мыслях помышлявших отведать вкус ее поцелуя. Она была женщиной потрясающей красоты, на зависть других женщин. А ее грация и красота не могли оставить без внимания мужчин ее персону.

Ах, что за пленительная красота была у этой женщины? Виконту де Шаньи повезло. Он женился на безупречной красоты женщине. Несмотря на не столь родовитее происхождение она прекрасно умела держаться в обществе.

Однако ходили слухи, что сердце этой красавицы навечно отдано ее супругу.
У виконтессы во взгляде не было ни вожделений, ни желаний, ни зависти, как у других дам ее круга.
Она была почти недоступной и недосягаемой. О виконтессе де Шаньи могли лишь мечтать мужчины, и не больше.
Это лишь больше подогревало мужской азарт вокруг нее, и не могла оставить равнодушным ни одного уважающего себя господина.
Но, Кристина чаще в этом обществе скучала, хоть и старалась всячески не подавать вида.

***

Да, жена виконта была очень красива. Она была нежна, привлекала к себе взгляд, вызывала интерес, и должно быть, была прекрасной супругой во всех отношениях. Разве не это нужно воспитанному образованному мужчине? Да, их семья могла бы вполне считаться образцовой и идеальной. И была таковой для чужих глаз, и для самого виконта. Но не для молодой хозяйки.
Проходили дни, а между супругами де Шаньи ничего не менялось. Наоборот, Кристине казалось, что со временем они не приобретают, а теряют. Чувства остывали, Рауль погружался в дела, страсть, которой жаждало молодое сердце виконтессы, между ними не появлялась. Огонь в очаге их семьи медленно гас, они поддерживали его неяркое горение встречами за завтраком, взглядами, полными нежности, но не больше, невинными поцелуями, и только.
И даже их былые чувства, которые всегда были далеки от страсти, стали еще ровнее, как остывающее пламя костра.

Кристина мечтала о каком-то сладострастном полыхающем огне, о волнах желаний, которые бы захватывали их, уносили куда-то далеко, накрывали бы с головой. Но Рауль был не таким. У него был ровный спокойный характер. Даже когда он злился, он оставался каким-то мягким, спокойным, движения его были плавными. Наверное, любая бы женщина могла мечтать о таком муже. Он старался никогда не попрекать ее прошлым, не поднимал голоса, был заботлив, обращался с ней нежно и очень аккуратно, был учтивым супругом.
Но со временем Кристина поняла то, что заставляло ее стыдиться себя самой. В душе ее царила тьма и огонь. И душа и тело ее жаждали дикой страсти.
Господи, неужели это она, неужели такой она была изначально? Она никогда не знала себя целиком. И только сейчас, после замужества она стала медленно познавать себя.
Ей хотелось беспрерывных ласк, а Рауль перед сном дарил ей невинный поцелуй в лоб, ей хотелось пыла и страсти, а внутри Рауля была безмятежность, Кристина хотела не знать покоя ночами, и чувствовать на своей коже жадные поцелуи и руки, а Рауль чаще покидал ее, уходя в другую спальню, а когда оставался, то был настолько нежен с нею, что ей порою охватывали слезы разочарования.

Кристина не понимала – откуда в ней этот неутоленный жар, этот странный, пугающий ее поначалу пыл.

Кристине стало казаться, что после свадьбы и рождения сына, Рауль будто бы успокоился, потому что отныне мог называть ее своей женой и матерью своего наследника. Будто бы Кристина для него сейчас перестала выполнять самую важную роль – любимой и любящей женщины. Словно все самое основное она уже исполнила. Рауль ее не потерял когда-то, сделав навеки своей и привязав к себе и своей семье – и теперь Кристина – будто еще одно гипсовое изваяние в саду поместья де Шаньи, призванное дополнять и украшать картину их рода.
И только.
Нет, Рауль по-прежнему был нежным заботливым мужем. Но молодая виконтесса скучала… И это только больше отвращала ее ото всего этого, в чем она так старательно приучала себя жить.

Наверное, для Рауля это было в порядке вещей, и нормально. Этого он и ждал от их семейной жизни, будто бы знал заранее – как все должно быть.
И потому, для него это не было необычным. Кристина же была разочарована. И сердце ее с каждым днем сжималось все больше в судорогах боли и обиды.

Наверное, она просто избалованная девочка. Нельзя так думать! Но она стала думать, что если бы она сейчас оказалась перед бушующей бездной и перед исполненным спокойствия берегом, она бы кинулась без оглядки в бездну…


***

Виконт часто брал на различные приемы и рауты красавицу-жену. Кристину окружали вниманием, мужчины бросали на нее жадные взгляды.
У Кристины стали появляться поклонники. Но казалось, супруга виконта де Шаньи не была благосклонна ни к одному.

Маркизы, графы, офицеры, молодые, юные, в возрасте – ни к одному Кристина не проявляла должного интереса.
Уделяла внимание, улыбалась, одаривала взглядом больших карих глаз, но сразу становилось ясно, что эта женщина холодна ко всем своим поклонникам, и ни одному не уделяет того внимания и не проявляет интереса, которого от нее ожидали.

На приемах Кристина останавливала свой взгляд на десятках мужчин. Но совершенно все сразу же через пару минут улетучивались из ее памяти, и ни один не удостаивался чести задержаться там на длительный срок. И уж тем более ни один не завладевал ни ее рассудком, ни душою.

Разве что…

Эдмон Легард почему-то почти сразу же чем-то зацепил виконтессу, взбудоражив ее интерес. Это произошло так внезапно и неожиданно для нее самой. Это стало ей понятно с того мгновения, как она, заметив его в толпе гостей на каком-то очередном приеме, задержала на нем взгляд, ненасытно изучая каждую черту лица.
У него были глаза цвета молодой сочной травы, и необыкновенный по глубине и проникновенности взгляд. Этот тяжелый мужской взгляд виконтесса чувствовала на себе весь вечер, что они провели на приеме по каким-то делам ее мужа у маркиза, чью фамилию Кристина никак не могла запомнить.
В тот-то вечер они и встретились впервые. Хотя, как знать, может быть, они еще когда-нибудь пересекались, но тогда она просто не замечала этого мужчину. Может тогда, в отличии от этого вечера они не были друг другу представлены, и Кристина не обращала внимание или не замечала его.
Как ни странно, Эдмона Легарда тоже связывали какие-то дела с маркизом и ее мужем. Он был среди приглашенных. Впрочем, их деловые отношения ничуть не интересовали молодую виконтессу.
Мсье Легард держался строго, и учтиво с гостями, и окружающими его дамами. Но с первого момента взгляд его дольше, чем обычно задерживался именно на супруге виконта, и с жадностью очерчивал ее стан, черты лица.
Кристине сначала было не по себе. А потом, после второго или третьего бокала шампанского, она осознала, что этот взгляд приятно щекочет ее кожу, и даже ничуть не смущает.
Рауль был в этот вечер погружен в свои дела, и почти все время уделял разговорам с партнерами, занимавшими все его время.
Кристина в большей степени в этот вечер скучала. Местами ей даже становилось противно от этой тоскливой невыразительной по ее мнению компании. И с каждым ушедшим часом она все сквернее и сквернее начинала себя ощущать.
Потому, взгляд господина Легарда стал для нее приятной неожиданностью. Сначала она избегала встреч своих глаз с его взглядом. Все больше стремилась отвести глаза, или опустить их. Но потом любопытство брало верх, она поднимала свой взгляд, и тогда их глаза встречались, и снова начинались игривые переглядывания.
Кристина, в короткие секунды, бросая на него взгляд, пыталась рассмотреть его фигуру, на которой идеально сидел черный сюртук с расходящимися в стороны длинными фалдами, широкие плечи, оценить его высокий рост, несколько раз останавливалась на темных непослушных волосах, видимо, тщательно напомаженных, и правильных, как у средневековой статуи, чертах лица.
Он же очерчивал взглядом ее хрупкий стан, плечи, шею, мгновенно замечая, как кровь приливает к ее фарфорового оттенка коже, щеки женщины становятся розовыми, нежными, она начинает кусать губы, отчетливо понимая, что виконтесса де Шаньи заинтересована не меньше его самого.

Эдмонд Легард знал толк в женщинах. Но Кристина показалась одной из красивейших и притягательных женщин, которых он знал в своей жизни.
Нечасто можно встретить такую женщину. Было в ней что-то такое, что притягивало, как притягивает и манит раскрывшийся цветок, наполненный медом пчелу.

- Вам скучно, виконтесса?
Глубокий грудной голос раздался у нее за спиной, обволакивая, словно бархатным покрывалом.
Кристина сжала перила балкона. Заскучав окончательно в компании партнеров своего мужа, которые бесповоротно сошли на беседы о делах, виконтесса де Шаньи вышла на балкон, чтобы подышать вечерней прохладой. Но одиночество ее продлилось не долго.

- Скучный вечер, не так ли, виконтесса?!
Женщина, с аккуратной витой бриллиантовой диадемой, поблескивающей в густых каштановых волосах, поспешно обернулась. Глаза ее внезапно вспыхнули, губы зарозовели, грудь, жестоко стянутая корсетом, приподнялась. Она вздохнула.
Но вмиг вспыхнувший интересом взгляд погас, словно она потушила тотчас занявшийся в ней огонь.

- О, мсье Легард, - Кристина была сегодня вечером представлена, и потому, знала, как его зовут.
Виконтесса улыбнулась.
- Нет, вовсе нет, просто… просто смотрю на сад. – Объяснила она.
- Вас это развлекает?
Кристина услышала стук каблуков.
Он подошел ближе, встал рядом, и тоже облокотился на перила. Кристина отметила, что руку он положил очень близко к ее, едва не соприкоснувшись с ее пальцами, и кажется, она даже чувствовала теперь его тепло.
- Вы очаровательны сегодня, виконтесса.
- Благодарю, мсье Легард. – Она повернулась к нему, и улыбнулась.
Почему-то она не услышала этой фразы из уст своего супруга сегодня вечером.
- О нет, ни к чему такая официальность. Зовите меня просто Эдмоном. Если это вас не обременит. – Он непринужденно рассмеялся.
Кристина подняла глаза к небу, не дав ему ответа.
- И вы все-таки скучаете. Очень жаль, что сегодняшний вечер наводит тоску на такую чудесную даму, как вы.
Кристина снова оглянулась на раскинувшийся перед ними сад. В темноте белели верхушки гипсовых статуй, ветер доносил до их слуха едва различимый плеск воды в фонтане.
- Просто, все эти приемы… – Кристина сделала паузу. – Они немного утомляют меня. Кроме того, я редко нахожу здесь что-то интересное для себя. Все говорят о делах. – Она покраснела, и вдруг неожиданно смутилась.
- И делают невыносимо серьезные лица, словно каменные изваяния, - тон мужчины приобрел шутливый оттенок. Она подняла на Эдмона взгляд – он иронически приподнял одну бровь. Кристину тот час же бросило в жар, а затем в холод. Она задрожала. Что-то было в этом почти до физической боли знакомое, что заставляло ее трепетать. - Должен признаться, меня это тоже утомляет. Это малоприятно. Потому, мне бы не хотелось видеть и вас скучающей.
- Ну, я уже вовсе не скучаю. – Рассеянно пробормотала она, пытаясь не подавать своего растерянного вида собеседнику.
- Для меня честь составить компанию такой очаровательной даме, как вы.
- Вы мне льстите. – Рассмеялась Кристина.
На секунду она вздрогнула. Ей показалось, что вслед за Эдмоном на террасу вышел еще кто-то. Но это был лишь шум листвы, не больше. Через секунду она позволила себе свободно вздохнуть.
- Я и сам, откровенно говоря, немного заскучал там, потому не удивлен, что вы коротаете вечер здесь, вдали от всей той суеты. – Продолжил Эдмон. – Это утомляет не только вас, Кристина.
Кристина аккуратно, из-под опущенных ресниц изучала очертания его лица, скрываемые сгустившимися вечерними сумерками. Было в этом мужчине что-то такое, что останавливало ее отталкивать его. Он разговаривал с ней сейчас, и она ему отвечала, не помня себя, не помня ни единого слова, что произносила ему в ответ.

- Увы, я замерзла. – Наконец, произнесла Кристина, пожав оголенными плечами. Ее дорогое платье с клиньями из голубого шелка, и с глубоким вырезом не могло укрыть ее от прохладного вечернего ветра. - Пожалуй, я вернусь обратно, в залу. – Улыбнулась ему Кристина, чувствуя, как дрожит ее голос. – Благодарю за приятную компанию, мсье Легард.
- Ну что вы, - он взял ее за руку, и поднес к губам, касаясь ими нежного атласа перчатки. – Вы не будете против, если мы еще когда-нибудь с вами решим поговорить вот так, как сегодня? Вы чудесный собеседник.
Он держал ее руку, а Кристина не спешила ее отнимать.

***

Эдмон Легард часто пересекался с супругом виконтессы де Шаньи. Их объединяли какие-то дела, в суть которых Кристина не вдавалась.
Но главное заключалось вовсе не в этом. Главное заключалось в том, что таким образом виконтесса получала возможность не раз видеться с господином Легардом на различных вечерах и приемах. Их беседы становились более частыми, а он начинал замечать, как госпожа де Шаньи, переступая порог залы, будто начинала искать кого-то в толпе гостей.
Кажется, это был единственный мужчина, кого она не избегала. Эдмон был обходительным и учтивым. Это ли подкупило Кристину, или же что-то другое – она никак не могла понять.
А после того разговора на балконе, он стал чаще сам заговаривать с ней, будто бы они были старыми добрыми знакомыми, и связывало их куда большее, чем знакомство длиною в несколько недель. А потом и вовсе, с шутливыми замечаниями принебрегая ее замужеством, стал проявлять к ней повышенный интерес, одаривать комплиментами, и приглашать ее на прогулки.
Он смеялся ей в ответ, говоря, что ведь ее муж не будет против, так как это всего лишь невинные дружеские встречи. И Кристина, почему-то верила ему.

Рауль имел обыкновение за завтраком рассказывать жене подробности того или иного мероприятия, о состоянии дел, о том, как проходили его деловые встречи. Ровным счетом, все то, что молодую хозяйку ни на йоту не интересовало. Она ненавидела выслушивать его скучные рассказы.
Но теперь, так как в рассказах мужа порою проскальзывало имя Эдмона, она с интересом слушала его, помешивая в фарфоровой чашечке с золотым ободком кофе, и с жадностью выдергивала из историй Рауля имя господина Легарда. А Рауль, сам того не подозревая, продолжал свои повествования.
Супруга его суетилась, учащенно дышала, рассеянно крошила булкой на кремовую скатерть.

Рауль был так занят, а Кристине иногда казалось, что во сне она ощущает мужские прикосновения, и слышит чужой мужской голос, обращенный к ней. А этот мужчина не мог своей обходительностью и вниманием не заинтересовать ее. Хотя, поначалу Кристина сомневалась в своих действиях, но ее необъятная тоска и простой женский интерес брали верх. И она иногда ловила себя на том, что все чаще думает о мсье Легарде, как о мужчине, и что касаемо его к ней в голову закрадываются такие откровенные мысли, которых она никогда себе не позволяла прежде, даже думая о своем супруге.

Кроме того, Эдмон стал проявлять к ней не дюжий интерес и внимание. Что не могло оставить равнодушной Кристину, как самою обычную женщину, подкупленную мужским вниманием.
И Кристина, как нестранно, сама не ожидая, давала ему согласие на различные предложения с его стороны на прогулки, и отвечала легкой улыбкой на его ухаживания, несмотря на свое замужество, вмиг забываясь, и словно, теряя голову перед его магическим взглядом. И все это выглядело так наивно и порочно одновременно.

-

Если бы виконтесса могла так просто броситься в бездну безрассудства и отдаться во власть порочной и вместе с тем такой обычной для женщины ее круга, связи – она бы это сделала.
Кристине казалось, что вот уже больше года она не видела в глазах своего мужа такого желания, которое она замечала во взгляде Эдмона, лишь только они оказывались в одном помещении.

Эдмон Легард был красавцем, но Кристине все равно казалось, что в нем чего-то не хватает. Она не могла скрывать, тело ее начинало трепетать, когда он наклонялся над ее ухом, и горячим сухим воздухом, обжигая ее кожу, теряя всякое приличие, шептал ей страстные слова, которых она почти не слышала от Рауля.
Но лишь только она представляла себя в его постели, все тело ее вздрагивало, дыхание перехватывало, и отнюдь не от возбуждения. А от омерзения. К самой себе. Наверное, если бы ее не мучили сомнения, она бы в первые мгновения бы отдалась порыву своих страстей.

Иногда, лежа ночами в своей постели она рассуждала. Виконтесса предполагала, что, вероятно, своим напором, натиском, а где-то и бесцеремонностью и порочностью Эдмон и притягивал ее.
Он и отличался от Рауля тем, что ее муж вечно имел привычку, обращаться с ней, как с фарфоровой дорогостоящей куклой. Даже в постели.
И иногда, она чувствовала, что это угнетало ее больше, чем все остальное. Ее тянуло в пучину порочных страстей, как ни странно. В бездну своих влечений.
Преодолевая смущение и стыд перед самой собой, она смела догадываться, что Эдмон не таков. Она постоянно, при встрече с ним чувствовала, как желание, горящее в его взгляде, опаляет ее кожу, как он жаждет ее тело, как каждый ее взгляд в его сторону и вздох волнуют его.
Она чувствовала, что стоит ей дать ему разрешение на более близкие контакты, нежели поцелуи руки, и жадные взгляды, этот мужчина, вероятно, с лихвой восполнит все то, что недодает (как она считала) ей муж. Но, интересно, заполнит ли ту пустоту, которая образовалась в ее сердце за годы одиночества?

Но самое ужасное во всем этом было то, что Кристине казалось слишком невозможным переступить через какую-то невидимую черту, отделяющую ее от мира бушующих приключений и адюльтеров, которые, несомненно, были свойственны тому обществу, которому она принадлежала. Она, как бы, и желала этого, и была к этому наполовину готова. Но не могла.
Сначала она думала, что все иначе, что супруги богатых графов и маркизов благочестивые дамы, чья жизнь ограничивается лишь стенами их домов, ложем супруга, колыбелями их детей, церковью, и чайными раутами, которые они посещали.
И лишь со временем она поняла, что это обман.
Поняла, что любовник чем-то схож с породистой пушистой собачкой, которых держат при себе увешанные бриллиантами дамы. Обзавестись этим «питомцем» стремятся все так называемые благородные женщины этого общества, независимо от возраста, внешности и прочих своих качеств. Что степень благородства заключается не только в статусе, фамилии или состоянии, но и в количестве «чистопородных» (и не очень) ухажеров.
Когда-то Кристина стыдилась того, что считалось, что в театре царят вольные нравы. Высшее общество ничем не отличалось от закулисной жизни.
Только почему-то здесь это называлось иначе, и выглядело в глазах окружающих не столь устрашающе, и позорно.
Обеспеченную благородную титулованную даму, у которой порою был ни один, а то и несчетное количество любовников никто не называл в глаза шлюхой или куртизанкой. В то время, как Кристина слышала ни раз эти слова в адрес многих танцовщиц или хористок позволяющих другим мужчинам в общении с собой слишком многое.
Здесь все делалось иначе. Здесь даже взгляд в сторону любовника, изначально являющийся призывом к измене совершался с таким пафосом, что это могла сделать только состоятельная особа.
Они тратили сотни-тысячи франков на своих любовников, не задумываясь о расходах. И в этом был азарт, интерес, которого никогда не понимала Кристина.

-

Эдмон Легард продолжал настойчиво оказывать знаки внимания виконтессе. И Кристина прекрасно понимала, на что именно рассчитывает этот мужчина, всякий раз учтиво прикасаясь губами к ее руке.
Она бы лгала, если бы ответила, что его внимание ей не приятно, и что ей его ухаживания безразличны.
Каждый день прибавлял к их встречам что-то более откровенное. Его ухаживания становились все более и более настойчивыми, прикосновения все более жаркими, речи более пылкими и чувственными. И у Кристины не было сил остановить это.
И, кажется, Кристина теряла голову.
Чем плох Эдмон? – Порою задавала она себе вопрос, когда тот что-то нашептывал ей на ухо. – Он привлекателен, статен, у него есть чувство достоинства, он знает себе цену, он умеет себя держать и преподносить, умеет обращаться с женщинами. Он красив, в конце концов. И куда красивее любовника госпожи де Морис, этого старого поволоки. Что мне мешает сделать это?

Всякий раз она убеждала себя, что Эдмон самый лучший кандидат. Она сама стала с ним более откровенной, едва сдерживая свой пыл. Но, все же, виконтесса не позволяла ему слишком многого. Даже наоборот. Она стала более требовательна к нему, и всякий раз придумывала какие-то новые и новые желания по отношению к его персоне.
Ей нравилось, когда он говорит определенным тоном, когда он в удивлении или сомнении приподнимает одну бровь, ей нравилось, когда он одет во все черное, в костюмы определенных покроев и цветов, вплоть до расцветки шейного платка, виконтесса стала просить своего поклонника зачесывать волосы назад, объясняя это тем, что ему так идет больше, и так он более привлекателен.
Надо сказать. Эти глупости его ничуть не обременяли, а в большинство своем, забавляли. Это было глупо, но в лице Кристины очень соблазнительно и заманчиво. Чтобы угодить своей пассии Эдмон вовсе не возражал, и потакал странным прихотям виконтессы. За всю свою жизнь ему приходилось выслушивать и не такие капризы и причуды от жаждущих любви женщин.
Ради нее сделать что-то подобное для Эдмона не составляло труда. Если все это будет разжигать страсть в этой женщине, почему нет? Он прекрасно знал, что будоражит и возбуждает женщин. Когда-нибудь все это придет к своему логическому завершению. А точнее – началу. Кристина сдастся, не в силах больше бороться сама с собою.

***

Все это было для Кристины таким незнакомым и неизведанным прежде, но она понимала, что если она по неосторожности отпустит это, то она сызнова опустится в жерло вулкана своей горечи и тоски. Снова в пустоту.
А если нет, то совершит страшную ошибку, о которой, вероятно, в последствии будет сожалеть. У нее не было выбора, и не было выхода. Куда бы она не ступила сейчас, она все равно ступит в бездну.
Эдмон уверял ее, как маленькую девочку, когда она смущалась, что это нормально, что в этом нет ничего ужасного. Ну, наверное, это и было нормально. Не будет у нее реальных любовников, общество, падкое до пересудов все равно «свяжет» ее непристойными узами с кем-нибудь еще, кого она, возможно, не видела и в глаза.
Уж так здесь заведено, уж так здесь должно быть. А некоторые дамы даже смотрели раньше на нее с недоумением, не в силах понять, по какой причине хорошенькая виконтесса до сих пор не «осчастливила» себя любовником, ведь вокруг нее крутятся столько графов, офицеров и прочих мужчин.

- Ах, как это скучно, милочка! – Закатывая глаза, и обмахиваясь веерами, имели обыкновения говорить ей дамы. – Вас не захватывает тоска?

Но чем больше продолжалась ее «связь» с Эдмоном Легардом, которую таковой-то и назвать можно было с натяжкой, тем больше Кристина чувствовала тяжесть на сердце.
Ей льстило внимание, и заинтересованные взгляды этого мужчины, но она чаще начинала чувствовать, что это может привести к чему-то неправильному, необратимому, что убьет ее.

-

Он стоял у экипажа, опираясь затянутой в черную лайку перчатки рукой на позолоченный набалдашник своей трости.
Кристина вздохнула, и отметила, что непутевая горничная слишком стянула ей корсет, и теперь она затянута в плотное кольцо своих страстей.
Она улыбнулась своему спутнику. Возможная прогулка казалась ей весьма романтичной и многообещающей. Но вместе с тем, вызывала страх.
- Не уверена, что… - Она вздохнула, испытывая жар, приливший к щекам, от ощущения на себе его взгляда. – Не уверена, что это хорошая мысль, Эдмон. Я, конечно, не хочу отказывать вам в прогулке, и приятно удивлена вашим приглашением, но, понимаете ли…
- Помилуйте. Кристина, - он улыбнулся ей, подавая руку, - это нормально. Что плохого в том, что я как хороший знакомый вашего супруга, желая не покидать в тоске его жену, готов составить ей компанию?! Виконта ведь сейчас нет в городе?!
- Нет. Он в Кальвадосе. Рауль приедет послезавтра.
- Вы скучаете?
- Немного. – Смутилась Кристина.
- Тогда, прогулка будет тем боле, очень кстати. Думаю, это немного развеет вашу тоску. Поверьте, в этом нет ничего дурного. Ведь именно этого вы опасаетесь?
Он знал. Он словно читал ее мысли. Кристине даже не нужно было ничего объяснять. Он сам ответил за нее. Кристине казалось, что уже никто и никогда не сможет быть так близок с ней, чтобы по одному движению ее глаз угадывать ее настроение, состояние, ее мысли.

Она сопротивлялась. Сама себе. Боялась. Но во взгляде ее разгорался огонь. И Эдмон это без труда замечал. Это лишь еще сильнее подогревало его интерес к виконтессе де Шаньи.

Эдмон казался Кристине интересным собеседником. Еще одной причиной того, что она не отказывала ему в прогулках было то, что Кристина знала - она никогда не заскучает. Он всегда как-то столь умело и непринужденно поддерживал с ней беседу на самые разные темы, и почти никогда их взгляды и мнения не расходились. Он не попрекал ее, не поучал. Он поддерживал ее. В обществе своего супруга чаще она была напряжена в беседах, и постоянно ощущала в словах других упрек за свои взгляды. С Эдмоном Легардом все было иначе.
- Нам как-нибудь обязательно нужно будет посетить театр. – Произнес Эдмон, держа под руку виконтессы.
Он ощутил, как та вздрогнула.
- Конечно же, с вашим супругом, Кристина. – Поспешно заметил он. – Как давно вы посещали театр?
С момента замужества Кристина и Рауль там почти не бывали. Хотя, ее супруг нередко заговаривал об этом. Но всякий раз виконтесса находила причины, чтобы отказаться от посещения театров. Ей почему-то казалось, что сцена никогда больше не будет ее привлекать так, как прежде.

Она так и не ответила ему.
Было начало ноября. Ветер разгонял тучи, путаясь в сухой листве. Кристина изредка поднимала взгляд вверх, сосредотачиваясь на ясном небе, вслушивалась в отдаленное воркование птиц, улавливая, как хрустят сухие ветки у нее под ногами, на которые она порою случайно наступала каблуками.
- Чудесная погода! – Кристина поправила синюю вуаль шляпки.
- О да. Идеально подходящая для прогулки.
– И свежий воздух, как ничто лучше, пробуждает аппетит. – Уголки губ виконтессы приподнялись в игривой улыбке.

Прогулка переросла в ужин. На протяжении всего вечера Кристина на удивление была разговорчива, улыбалась, смеялась, и вела себя весьма оживленно. И не сводила взгляда с крошечных пузырьков шампанского, играющих в ее бокале.

-

- Чудесный вечер. Спасибо. – Произнесла Кристина, подходя к экипажу. – Мне даже немного жалко, что он закончился. - Ее слова звучали будто призывом.

Помогающий виконтессе сесть в экипаж Эдмон, не выпуская ее руки, улыбнулся. В дороге Кристина чувствовала, как он, не выпуская ее руки ни на секунду, гладит ее пальцы.
Кристина немного устало улыбалась. Как не странно, но ей это нравилось. У нее кружилась голова. Теряя силы, она вовсе не противилась, и не оттолкнула его, когда сильные руки Эдмона, стискивая ее хрупкие плечи, притягивали к себе.
Щекой Кристина соприкасалась с бархатом его фрака, и бессвязно она твердила:
- Я безумная, безумная. Эдмон, что я делаю?! Вы понимаете? Нет, нет, вы не понимаете. – Кусала она в разочаровании губы. - Я не могу… я не думаю... не знаю почему… Я не думаю, что могу… что… Вы понимаете? Постойте, обождите, секунду, стойте, я не договорила… - Кристина, чувствуя его ласки, и слыша его голос, закрывала глаза, забываясь: - Ну постойте, я… Эри… Эд-мон… Эдмон… стойте!
Кажется, выпитые четыре бокала дорого шампанского, начали давать о себе знать. Тело ее слабело, а рассудок отказывался ей подчиняться. В голове ее смешались какие-то картинки и образы, и непонятными разноцветными мозаиками проплывали перед глазами.
- Безумны не вы, Кристина. Безумны мои чувства к вам… Вы понимаете, моя дорогая?!

Он объяснился ей в сумасшедшей, безумной, не щадящей разум любви и страсти прямо в карете. Однако, Кристина, чувствуя горячее его дыханье на своих губах, затрепетав в преддверии возможного поцелуя, от чего-то поспешно уклонилась. Он коснулся губами ее щеки. Кристина вздрогнула.
Остаток дороги он с трепетом шептал ей что-то, а Кристина никак не могла осмыслить все происходящее сейчас с ней. Может быть, это всего лишь ее фантазия, ее вымысел? Сердце Кристины забилось быстрее. Может быть, он подарит ей счастье? Может быть, оно будет походить на счастье тех героинь из прочитанных романов? Теперь она тоже может ступить в омут этих невероятных чувств и ощущений. Они кружат ее, пьянят, горстью разноцветных звенящих нот рассыпаются по струнам ее души. Может быть, он одарит ее страстью, которую она так и не смога познать? Может быть, он даст ей все то, о чем она только смела догадываться все эти годы? Она ощутила, как по телу растекается волна блаженства. Это нормально. Должно быть, он избавит ее от скуки и горести… Именно он.
Как давно она живет в холоде? Так давно, что уже позабыла, что значит быть желанной.

Экипаж остановился у незнакомого фасада дома. Эдмон учтиво подал виконтессе руку.
- Где мы? – Едва слышно выдохнула она, рассеянно оправляя складки юбки.
- Можете считать это моим домом. И я готов пригласить вас внутрь, душа моя. – Широко улыбнулся он, обнажив белые зубы.
В груди Кристины неприятно ныло. Точнее, приятно, и это было настолько ощутимо, что создавалось почти болезненное ощущение.
- Но… я не знаю. – Виконтесса вздохнула, и сделала шаг вперед.
Еще немного, и, кажется, она сделает ошибку. Глупую, глупую ошибку! Но сейчас это не имело значения. Кристине хотелось смеяться. Ей хотелось веселиться и танцевать, забыться, забыть свое имя, свое прошлое, все, все.
Господи, на что она идет? Почему вместе с этим в душе пусто, почему она чувствует такую безысходность и отрешенность? Почему она идет на это, словно на гильотину? Почему внутри ее души бьется уверение самой себя же о том, что она должна, просто должна это сделать? Кто во всем этом виноват? Почему такая боль растекается в ее сердце?
Ей необходимо переступить через все это, иначе она снова опустится на низины обыденности… Она должна ради себя же самой.

Эдмон улыбнулся Кристине, предложил свою руку, она оперлась на нее, и они вошли в дом. Просторный и богато обставленный. Но Кристина не заметила ровным счетом ничего.

- Эдмон, я не знаю, правильно ли… - Кристина осторожно ступала по полу, боясь того и гляди потерять равновесие.
Она понимала, что если сейчас она развернется, и уйдет, возможно, она уже больше никогда не увидит его. Больше никогда не увидит этого человека, как и его… Мужчину, о котором так не любил вспоминать ее супруг.
- Успокойтесь, дорогая, - легко ответил ей Эдмон.
Он толкнул тяжелую дверь в одну из комнат, пропуская ее вперед.
Кристина обессилено опустилась в кресло.
- Понимаете ли…
- Я все понимаю. – Он опустился перед нею, взял ее руку, поцеловал. – Доверьтесь мне дорогая. Ведь, кажется именно этого вам не хватает.
- В каком смысле?
- Вы скучаете. Без конца скучаете, пока супруг в разъездах. Я вас понимаю. Ах, как понимаю.
Губы его скользнули вверх, по запястью, и выше, исследуя кожу на внутренней стороне ее руки. Кристина задрожала. Она не могла сейчас понять – доставляет ли это ей больше удовольствие, или нежели наоборот – отвращение.
Никто и никогда не прикасался к ней кроме ее мужа.
Кажется, он был настроен очень решительно. И Кристина прекрасно понимала, что именно желает сейчас этот мужчина.
Она сама это избрала. Значит, она доведет свой выбор до логического конца.

Эдмон поднял на нее потемневшие глаза, в которых сосредоточился призыв. Кристина глубоко вздохнула. И этим вздохом все было сказано. Эдмон моментально понял это. Он подался вперед, рука скользнула по острому колену женщины, отчетливо прощупывающемуся через сукно строгого темно-синего платья.
Его руки крепко стиснули ее тонкий стан, Кристина поначалу сделала едва заметную попытку высвободиться из его объятий, но поняла, что обессилила, и поддалась его настойчивым ласкам.
Губы ее едва заметно начали шевелиться, словно она произносила что-то про себя. За прошедший вечер она ни разу не вспомнила имени своего мужа. В отличии от имени другого человека… Отчего-то оно ни на секунду не покидало ее при каждом прикосновении, при каждом слове Эдмона. И она всякий раз опасалась, что, забывшись, назовет другое имя.
Она не понимала, что с ней происходит, и почему она, поклявшись раз и навсегда, не вспоминать о нем, не думать, и не сожалеть, вот уже весь вечер никак не может избавиться от мыслей о другом.
Казалось, у нее сейчас было все, о чем могла бы мечтать любая женщина – рядом с нею был привлекательный, сильный, желающий ее мужчина, вечер обещал ей открыть наивысшие, неизведанные доселе наслаждения. Но всякий раз, как Эдмон произносил ее имя, перед глазами вставал другой образ. А что бы она сделала, если бы на месте мсье Легарда был другой?
И в эти мгновения, обращая взгляд на своего спутника, ей начинало казаться, что он недостаточно хорош, что в нем нет чего-то, что она сейчас так желает, и что влекло бы ее, что глаза его недостаточно глубоки, черты лица какие-то чуждые, а голос слишком груб.

Кристина резко отстранилась, и потерла пульсирующий висок.
- Что такое? – Эдмон поднял на нее глаза. Взгляд его стал наивным и ребяческим, брови дугой изогнулись в удивлении. – Что-то не так, душа моя, Кристина?
- Голова… как болит. - Кристина попыталась заглушить стоны погибающего рассудка. – Я не могу, Эдмон, простите. Не могу.
-Кристина, да вы слишком напряжены. Все будет хорошо. – Он провел кончиками пальцев по нежной коже на ее щеке. – Сейчас.
Мужчина встал, и направился к двери в другую комнату, попутно скинув черный сюртук, небрежно кинув его куда-то на пол.
Кристина привстала с кресла, сделала пару шагов, и присела на край кровати. Холодными пальцами она прикоснулась к разгоряченной коже на шее. Она вся горела. Боль в голове стучала тысячью раскаленных молотов. А может это что-то другое? Страх? Совесть? Она чувствовала, словно боль пожирала мозг.
- Я не должна. Господи, как больно... – Прошептала она, и услышала стук каблуков.
Она подняла глаза. В нескольких шагах от нее стоял Эдмон.
- Сейчас полегчает. Все будет хорошо. А это… боль легко успокоим. – Он, со спокойным расслабленным видом, сел рядом с нею, провел рукою по изгибу ее талии. – Вы даже не представляете, что вы за женщина. Вы достойны куда большего, чем имеете сейчас… Неудивительно, что вы так измучены свой жизнью. Я понял это еще в первый миг, как увидел вас.
Кристина чувствовала слабость, которую вызвал алкоголь. Голова ее беспомощно легла ему на плечо, веки начали слипаться. Ей показалось, что она теряет сознание. Эдмон продолжал нараспев осыпать ее комплиментами, говоря ей о ее красоте, убеждая, что такая женщина, как она достойна большего. Но Кристина их уже почти не слышала, лишь чувствовала его прикосновения.
Вдруг он резко приподнялся с кровати, встал перед Кристиной, окинул ее взглядом сверху вниз, и взял ее за руку.

- Что вы делаете? – Сквозь туман, пробормотала Кристина, приоткрывая глаза
- Ничего особенного. Так будет проще. Вы сами говорили, вам не хорошо… Вы хотели избавиться от боли, от волнения… Боль пройдет.
- Эта боль не пройдет. – Вздохнула она с недоверием.
- От этого пройдет любая боль. Поверьте, дорогая.
И виконтесса доверительно расслабилась. Очень быстро что-то блеснуло у нее перед глазами. Эдмон продолжал ей что-то говорить, Кристина ощутила едва заметную боль. Потом что-то звякнуло об близь стоящий на столике позолоченный поднос, и Кристине показалось, что мир замер. Эдмон сделал пару шагов назад. Виконтесса откинулась на спину, ложась на кровать. Спать не хотелось. Но вместе с тем, не хотелось вообще ничего.
Последнее, что она помнила, это стоящий перед ней Эдмон, неспешно развязывающий шейный платок, на губах у него играла лукавая усмешка. Спустя несколько секунд она ощутила его прикосновение к своим губам. Она попыталась ответить ему, но вдруг ее охватила паника, и почти непереносимо отвращение. Кристина забарахталась в вязкой тине бессилия и страха, пытаясь отстраниться. Виконтесса сделала попытку глубоко вздохнуть, но поперхнулась. Грудь свело, в горле пересохло, показалось, что по венам начал растекаться огонь.

- Нет, - вдруг слабо застонала она. - Нет! – Вскрикнула Кристина.
Эдмон резко отшатнулся от виконтессы, пребывая в полной растерянности. Кристина осталась на кровати.
Свет сменился тьмой. Чьи-то руки сначала легли ей на плечи. Потом спустились к талии. В порыве страсти стиснули ее стан. Стало сложно дышать. Горячие руки начали блуждать по телу. В мареве собственного дурмана она ощутила чьи-то горячие губы у себя на шее.
Это было так реально, и одновременно иллюзорно. Ей это казалось, или это было реальность?
- Кристина… - Она услышала глубокий голос у себя над ухом, и была уверена, что не раз слышала этот голос.
Виконтесса с трудом разомкнула отяжелевшие веки. Этот взгляд. Тяжелый взгляд. Глубокий. Пробирающий до самой подноготной твоей души. Она прекрасно знала этот взгляд. Руки еще сильнее сжали ее талию. Кристина открыла глаза – белая, как светлое пятно в тоннеле маска.
- Это ты… - Прошептала она, задыхаясь. – Ты… я знала, что ты не оставишь меня! Прости, я не хотела… Прости меня!
Это тот, чье имя она боялась называть в слух, и все равно не в силах была вычеркнуть из своей новой жизни. Но что он делал здесь? Она не хотела, не хотела встречать его тень в своей нынешней жизни. Все. Все кончено. Навсегда. Она не желала видеть его в своем бреду, в своих кошмарных снах. Почему он обнимал ее, почему она чувствовала его руки, его взгляд, его дыхание… Она притянулась к нему.

Эдмон, отойдя на несколько шагов от кровати, в оторопи смотрел на молодую виконтессу. Та металась по кровати, и как в бреду стонала что-то невнятное, что именно, он никак не мог понять. Похоже, она звала кого-то.
Хрупкое тело ее начало биться в конвульсиях и сильнейших судорогах, она неестественно стонала. Тело ее напрягалась, и сию же минуту расслаблялось. И так почти с равной периодичностью.

Виконтесса продолжала биться в припадке, издавая странные грудные звуки, похожие на стоны. Под тонкими, почти прозрачными полуприкрытыми веками ее двигались глазные яблоки, словно она видела что-то, что могла созерцать только она одна. Кристина часто-часто дышала. Ей явно что-то чудилось. Странно. Что? Эдмон даже не успел толком к ней прикоснуться. Он начал перебирать в голове возможные исходы. Как выйти из ситуации, если виконтесса де Шаньи скончается прямо на постели своего любовника? Неприятностей будет не миновать. Столь малая доза морфина должна была расслабить эту женщину, но никак не подвести к безумию.

Тело Кристины было напряжено и натянуто, как струна. Еще какое-то время она стонала и вздрагивала. Все это было похоже на то, что она лишь спит, и видит она в своем нездоровом сне кошмар, от которого не может очнуться. А потом виконтесса мгновенно, словно потеряв силы, замерла.

Эдмон вздрогнул.
Все?
Нет. Женщина дышала. Носом у нее пошла кровь, тоненькой струйкой потекла по верхней губе.

Кристина очнулась от того, что испытывала чувство тошноты.
Она застонала и с трудом разомкнула отяжелевшие веки. Первое, что она увидела – лицо незнакомого мужчины с острыми чертами лица. Он, охватив ее тонкое запястье, мерил ей пульс.
- Она пришла в себя, господин Легард.
Эдмон, расхаживающий по комнате, положительно кивнул головой.
- Хорошо мсье Жерден. Полагаю, она в порядке?
- В порядке. Уже – да.
- Спасибо. Да, и кроме всего прочего, я бы не хотел, чтобы это вышло за стены этого дома.
- Конечно господин Легард. Вы меня знаете. – Сузил глаза мужчина.
Кристина почувствовала, как ее руку отпустили. Человек, который, скорее всего, являлся доктором (как поняла Кристина), поднялся и прошел к дверям. За ним прошел и Эдмон.
- Можете не переживать за это, господин Легард…

Мужчины еще о чем-то говорили. Но слишком тихо, чтобы Кристина могла услышать. Кроме того, ей сейчас было болезненно напрягаться, чтобы услышать – о чем именно проходил их разговор.
Как только доктор покинул комнату, Кристина приподнялась, обратив свой взгляд на Эдмона. Он подошел к ней, присел на кровать. Кристина облизнула пересохшие губы.
- Я плохо помню, что произошло…
- Душа моя, это было случайностью. Я ума не приложу… - Он взял ее за руку. – Но все уже хорошо. Доктор сказал, у тебя поднялось давление. Этого больше не повторится.
- Это был доктор?
- Да.
- Господи, мой муж… - Застонала Кристина.
- Мсье Жерден никогда не разглашает того, что не должно знать другим. Не волнуйся. Сейчас тебе это ни к чему.
Кристина вскинула руку, и вплела тонкие пальцы в выбившиеся из прически волосы.
- Я доставила вам хлопоты.
- Нет, вовсе нет! – Пытаясь быть обходительным, заботливо говорил Эдмон, гладя ее руку.
- Не стоило мне тогда пить… Я слишком многое себе позволила. Господи, это было ужасно.
- Не думай ни о чем. – Он придвинулся к ней ближе.
Кристина смутно припомнила все, что было ранее. И вдруг одна мысль о том, что она могла бы отдаться этому человеку, испугала ее. Теперь нет, никогда!
- Нет! – Кристина вытянула руки, не подпуская его к себе близко. – Я не могу! Не надо! Больше ничего не надо! Хорошо?! Эдмон, простите, но мне нужно… - Кристина попыталась привстать. – Мне нужно вернуться обратно. Простите… простите, я… это все было недоразумением.
- О чем ты?
- Давайте не будем сейчас об этом. Мне нужно вернуться. Иначе будет еще хуже.
- Ну конечно. Как хочешь. – Холодно ответил ей мужчина, подавая ей руку. – Надеюсь, ты не будешь против, если я провожу тебя. Ты очень слаба.
- Не стоит. – Она огляделась вокруг себя растерянным взглядом.
- Ты плохо себя чувствуешь. Я посажу тебя в карету. Она доставит тебя домой.
- Спасибо. – Хрипло ответила Кристина, борясь с чувством тошноты, сжимающим ее желудок. – Благодарю. В любом случае, спасибо. И извини меня.

Покидая его дом, Кристина произнесла: - Все это было недоразумением. Боюсь, вы избрали не ту даму «своего сердца». – Горько усмехнулась она.

***

В одно прекрасное утро, проснувшись, Кристина поняла, что если так продлится еще сколько-то времени, она сойдет с ума.
И пока у нее были силы, она приняла решение, отказать во всякого рода внимании своему ухажеру. Еще раньше Нового года Кристина отказала Эдмону Легарду во встречах, беседах и прогулках.
Он принял это с недовольством, но скрыл от нее разочарование. И ей показалось, что тогда, в тот день он ее понял. Даже одобрительно кивнул ей головой. Вот только за своим собственным волнением виконтесса вовсе не заметила, что всем своим видом и поведением, он показывал, что сия их встреча далеко не последняя.
После всего случившегося Кристина какое-то время ходила потерянная и расстроенная. За что бы она не бралась, ни на чем не могла она сосредоточиться. Ей было одновременно тяжело и как-то неуютно свободно.
Да, - Эдмон Легард мог бы быть хорошим и достойным поклонником. И, наверное, еще лучшим любовником. Он слишком благоволил к ней. Кроме того, он, как не странно, был ей не противен. Но, кажется, не настолько, чтобы спокойно ложиться к нему в постель, забывая все нормы и приличия. Она не могла себе этого позволить. Хотя, наверное, в скором смогла бы уже перешагнуть через себя, и отдалась бы этому безрассудству.
Слава богу, что она этого не сделала. Как бы она посмотрела тогда в глаза Раулю после всего этого? Интересно, она бы смогла? Хватило бы у нее сил и лжи, чтобы совладать со своим рассудком?

Она снова спустилась в пустоту, став безразличной и равнодушной к окружению.
И заново она села за былые, когда-то так волнующие ее воображение, романы. Но они неожиданно стали угнетать и отталкивать ее, к любовным похождениям героев она сразу почувствовала какое-то неясное отвращение, она чувствовала, как нестерпимо жжет бумага ей пальцы. Подобные книги утратили для нее свое обаяние и привлекательность, и виконтесса, желая в своих же глазах предстать благочестивой католичкой, переключилась на душеспасительные книги религиозного направления, будто чувствуя за собою непосильные грехи, и желая их искупить, очистив свою душу чтением подобной литературы.
Вот только они не приносили ей ни малейшего утешения, ни умиротворения, ни добавляли ей кротости. Она, всякий раз оставаясь наедине со своими мыслями, как и прежде была погружалась в водоворот своих страстей, не в силах усмирить ни плоть, ни душевные терзания свои.
Религиозная догматика была настолько чужда, далека и непонятна ей, что Кристина буквально заставляла себя постигать ее со скрупулезностью ювелира, ограняющего редкий бриллиант.

-

Стоял ясный безоблачный день. Наверное, в этот чудесный день супруги де Шаньи могли бы побыть вместе, могли бы погулять в саду, пообедать, поиграть с маленьким Шарлем, насладиться обществом друг друга – чего они уже так давно не делали. Но Рауля в этот день пригласили на охоту. И он не отказался.
Кристина погрустнела. Проводив его, и снова осталась в огромном доме одна. Собираясь, виконт обмолвился, что среди прочих приглашенных будет и господин Легард. Госпожа де Шаньи, сдерживаясь изо всех сил, попыталась остаться холодной и безразличной при имени этого мужчины. И, кажется, у нее это уже получалось. Имя Эдмона не вызвало в ее душе ничего, кроме едва ощутимой волны какого-то неприятного горьковатого, как рябиновый ликер, чувства.

-

С лошадью Эдмона Легарда поравнялась лошадь маркиза Клермона. Он с неохотой обернулся на своего неожиданно появившегося спутника.
- Ты мне можешь рассказать что-нибудь, весьма занятное? – Спросил тот, потрепав загривок своего коня.
Легард усмехнулся.
- Не знаю, займет ли тебя вот это – драгоценная супруга виконта де Шаньи проявила себя, как верная супруга. – И еще раз усмехнулся. Своим же словам.
- Как это?
- Она отказала.
- Как это, как это отказала?
- Очень просто. Как это делают многие женщины. – Совершенно невозмутимо произнес тот, пытаясь усмирить затанцевавшую под ним и пускающую ноздрями пар лошадь. – Похоже, моя лошадь учуяла твоего жеребца!
- Но ты понимаешь, что это значит?
- Конечно же понимаю! – Рассмеялся тот.
- Не пытайся строить из себя дурака. Я не об этом!

- Кристина безумно хороша! – Словно, не слушая его, говорил Эдмон.
- В первую очередь – она мать наследника огромного состояния де Шаньи. А разве может быть что-то заманчивее женщины с огромнейшим состоянием?
- Тебя интересуют большие деньги, а меня – хорошенькие женщины!
- Вот только не говори, что тебя не интересуют большие деньги. – Маркиз натянул поводья.
- Интересуют. Но с недавнего времени Кристина мне интересна куда больше даже очень больших денег. Ну неужели семья де Шаньи совсем не хочет вести вместе с тобою дела, что ты настолько суров с их будущим? Я думал, все куда благополучнее.
- Хочет. Но, не принимая в расчет мои интересы. А меня интересует куда большее в этом вопросе. Эта семья могла бы уже давно разориться, если бы не тщетные попытки графа вернуть все на круги своя. Но вечно же ему не будет везти. Вот только… все было бы куда проще, не будь у виконта наследника.
- Найти выход можно всегда…
- Да. Но и ты должен был помнить это, в момент, когда она отказывала.
- Не страшно. Она вернется. Поверь. Пусть подумает немного, поразмыслит. Но она вернется. Разлука усилит ее чувства и тоску, - со знанием дела начал Легард, - вскоре она поймет, что совершила глупость.
- Надеюсь.
- Запомни – эта женщина уже никуда не денется. Она может говорить все, что угодно. Но поверь, я знаю таких, как она. Кристина еще вернется. Если бы я был другого мнения, я бы не отпустил ее столь просто! Поверь, это не последний раз, когда виконтесса де Шаньи имела честь меня видеть. У нас все еще будет. Пусть не через день, не через месяц, но виконтесса еще встретится со мною.


-

Утром следующего дня Кристина уговорила собирающегося по своим делам мужа взять ее с собою. Кристина сообщила ему, что слишком устала вечно быть одной, и хотела бы просто поехать с ним. Поначалу Рауль убеждал ее, что она заскучает, что в поездке не будет ничего интересного, что все это лишь утомит ее. Но виконтесса была непреклонна. И после долгих уговоров виконт согласился.
Экипаж де Шаньи остановился на какой-то присквернейшей площади, кишащей людьми. Раулю нужно было повидать какого-то ростовщика, а его контора находилась как раз в нескольких шагах от этой площади.
Он вышел из экипажа, попросив Кристину подождать его. Супруга ответила ему согласием.
Около пяти минут Кристина мирно смотрела в окно. Они остановились рядом с ярмаркой, и в окне она видела дикую толкотню, слышала какие-то выкрики, болтовню, ругань.
Трое полуголых, одетых в лохмотья босых мальчишек с чумазыми мордочками и взъерошенными волосами, носились неподалеку, изредка поглядывая на окна кареты.
Кристине стало не по себе. Какое счастье, что ее сын лишен подобной ужасной участи.

Наконец, Кристина заскучала окончательно, и вышла из кареты. Мгновенно перед ней вырос мальчонка, один из тех чумазых ребятишек, и принялся теребить за юбку, бубня что-то себе под нос. Кристина в испуге сделала несколько шагов назад, ребенок двинулся за ней.
- Госпожа, госпожа, будьте милостивы… Но что вам стоит? Госпожа!
- Жак, - кинула она своему вознице, который, посвистывая, сидел на козлах, ожидая возвращения хозяина. – Дай ему денег. – Растерянно приказала молодая виконтесса, догадываясь, что мальчишка просит именно подаяния.

Ребенок отстал. Кристина окунулась в толпу. Везде были люди. Странные, непонятные, далекие от нее люди. Модное платье и шляпка виконтессы выделялось яркими сочными красками на фоне тусклых серых и невыразительных одеж.

- Красавица. – Вдруг услышала совсем рядом, почти над ухом звонкий женский голос. - Иди погадаю. Всю правду тебе карты откроют. – Он растекся у нее в груди горячим обволакивающим жидким бархатом, как растекается дорогой коньяк, согревая внутри, и не позволяя придти в себя.
Кристина встрепенулась. Рядом с ней стояла цыганка в цветастой разноцветной одежде, гремя браслетами и увесистыми серьгами.
- Уйди. Уйди! Мне это не нужно. – Простонала Кристина, не в силах бороться с взглядом больших черных, в которых не различимы даже зрачки, глаз.
Кристина видела в них свое отражение, и эта черная глубина утягивала ее все глубже и глубже.
Женщина, не робея, взяла виконтессу за холодную руку, и резко перевернула ладонью вверх.
Кристина замерла, не в силах двинуться с места. У нее не было сил сопротивляться, оттолкнуть цыганку. У нее вообще не было сил.
- Что же ты так? Знать не хочешь, отчего сохнешь, как цветок в зной?
Кристина закрыла глаза, и отрицательно закачала головой.
- Нет у тебя любви, красавица, дорогая... – Вздыхая, сообщила цыганка, и поклонила на бок голову. Черные, как смоль волосы упали на оголенную глубоким вырезом грудь, прикрывая смуглую кожу. – Эх ты, красивая… а любить не умеешь. – Произнесла она. И из уст ее прозвучало это приговором.
- Не правда. – Воспротивилась виконтесса. – Не правда!
- Значит – нет кого. – Вздохнула смуглая женщина. – Сама виновата! Ну да ничего, - успокаивающим тоном сообщила она. – Все у тебя будет.
- Замолчи. – Кристина стояла на том же месте, хватая сухими губами воздух. – Лжешь. Ни единому слову не верю. Замолчи!
Кристину напугали ее слова.
- Тонешь ты в тоске, драгоценная. Дорога тебе дальняя светит. А вот что изберешь в своем пути – тебе решать.
- Да что ты несешь?! Глупости! Вздор какой говоришь! – С презрением выкрикнула Кристина. - Уйди!
- Я-то что. Сама в ад бросишься, себя спасая. Ох, гореть вам в собственном огне.
- Кому нам? – Голос Кристины вздрогнул, и она попыталась вырвать руку, да не хватило сил, так и осталась стоять недвижимая.
- Кого погубила ты.
- Я.. никого… - Запротестовала богатая дама. – Нет!
- Ревность свела его с ума…
- Кто?! Кого?! – В нетерпении вымолвила молодая виконтесса.
- Кого забыть не можешь. Первая к нему придешь.
- Да замолчи же ты! Несешь всякую ерунду! – Возмутилась мадам де Шаньи. – Лжешь!

Кристина наконец высвободила свою руку. Виконтесса тяжело дышала, чувствуя, как стискивает ее жестокий корсет, с каждым неполным вздохом убивая ее. Кристина приложила одну руку к груди, вторую на живот, и попятилась.
- Господи, оставь меня.
И она попятилась назад. Кристина, наконец, смогла отвести взгляд от глаз цыганки, развернулась, и что есть мочи, путаясь в юбках, побежала прочь.
Она бежала по людной ярмарке, средь толкотни и гама, слепо врезаясь в попадавшихся на ее пути мужчин и женщин, рассеянно бубнила себе под нос извинения, и продолжала бежать дальше, будто за спиной ее преследуя, дышал сам дьявол.
- Господи, - Кристина остановилась у одного из маленьких магазинчиков, на вывески которого красовалась большая пузатая, с поджаристым румяным боком, булка.
Это была кондитерская. Кристина облизнула сухие губы, припала плечом к стене, и прикрыла веки. Ее колотило от холода, несмотря на то, что щеки ее от быстрого бега раскраснелись.

- Кристина?! – Она вздрогнула. Чья-то рука аккуратно легла ей на спину.
Кристина, кажется, вскрикнула. Она обернулась. Это был Рауль.
- Рауль! – Громко назвала она его по имени.
- Что, что такое? Я насилу нашел тебя. Я же говорил, не уходи оттуда, не выходи из экипажа и дождись меня. Столько людей, мы могли разминуться. Я случайно увидел тебя в толпе. Что произошло?
Кристина задохнулась болью, сжимавшей ей горло.
- Ты плачешь? – Рауль приподнял ее лицо за подбородок. – Что случилось?! Да зачем ты вышла вообще?! Что такое?
- Нет-нет, ничего, все хорошо!
Она кинулась ему на шею.

- Так что все-таки произошло, Кристина? – Рауль обеспокоено посмотрел на супругу, с тоскою смотрящую в окошко экипажа, когда они ехали обратно.
- Все хорошо. – Холодно ответила она, отдергивая занавеску для обзора того, что проплывало мимо ее взгляда. – Я устала. Просто я устала. - Сжимая руки в кулачки, промолвила виконтесса.

…Она не умела любить. Цыганка подло лгала. Лгала! Лгала!

Не правда!

Она могла поклясться, ей готовы были признаться бы в любви множество мужчин. Она помнила их завороженные взгляды. Но не всем она верила.
Она тонула в их желаниях и в восхищениях. Но ее сердце оставалось нетронутым и холодным. Она помнила признания Рауля и…
Нет, она не будет называть его по имени, и вспоминать его. Это прошлое, и его уже не вернуть. Что теперь говорить о том, что прошло.

-

Мадам де Шаньи из жизнерадостной девочки превратилась в скучающую разочарованную женщину.
Она кричала на своих служанок, то и дело грозя им отказом в работе, говоря, что то они не умеют носить чай, то не так затягивают корсет, то пересаливают суп… Она скучала даже в церкви, ей становилось не по себе от визитов брата ее супруги, и матушки, которая не упускала момента в чем-нибудь упрекнуть невестку – почему садовник не так подстриг кусты в саду, а почему обивка у мягкой мебели в гостиной невыносимо зеленая, когда голубой бы здесь смотрелся уместнее, господи, что за жуткие часы стоят на камине, почему бы хозяйке их не сменить, и впредь не быть более внимательной.
Однажды в момент таких вот упреков виконтесса демонстративно встала, и вышла из гостиной, хлопнув дверью своей спальни так, что зеркало ее туалетного столика задрожало.
- Где она воспитывалась?! – Приподнимая выцветшие брови, произнесла свекровь, качая головой.
- Ну матушка! Матушка! – В растерянности бормотал Рауль, разводя руками. – Ей дурно! Она сама не знает, что творит! Простите ее!
- Девка! – Кидала сквозь стиснутые зубы старуха.
- Она устала!
- Так отправь ее куда-нибудь. Господи милостивый, что за манеры? И это мать твоего наследника… Ей нужно родить тебе второго наследника. В свою беременность она была кроткой и послушной…

Кристина жаловалась на мигрени, непонятную, одолевающую ее тоску. Врач выписывал ей микстуры, ссылался на нервы, советовал меньше беспокоиться, Рауль старался ее не тревожить ничем.
Каждое утро Кристина гуляла в саду. Истоптала одни и те же тропинки. Ей казалось, что беседка, в которой она часто отдыхала, стала ей ненавистна. Она приходила туда каждое утро после завтрака, попрощавшись с Раулем, который всякий раз, уезжая в город, целовал ее в лоб. Господи, она ненавидела эти невинные касания. Так целуют дочерей и покойников.
Первой она по отношению к Раулю не являлась. Зато, возможно, уже давно стала мертва...

Она запомнила каждый листочек на свисающих ветках деревьев, каждую его прожилку, каждый изгиб коры на стволах этих деревьев.
Ей казалось, она медленно сходит с ума. Она останавливалась под гипсовыми статуями, минутами рассматривала обнаженные женские тела скульптур, потом с презрением старухи фыркала, и шла дальше.

Так шли дни.



Часть II >>>

В раздел "Фанфики"
На верх страницы