«Смерть. Только подумаешь о ней, как противный холодок ползёт по позвоночнику, а в воображении невольно возникает скелет в чёрном бесформенном балахоне, держащий в костлявых руках остро наточенную косу. Ему безразличны людские чувства, грехи, мольбы. У посредника между мирами нет и не может быть эмоций. Он одинаково равнодушен ко всем, за кем приходит. Несколько лет назад этот мрачный жнец забрал с собой своего земного близнеца. Мужчину с лицом смерти. Зеваки в бродячем цирке называли его «живым мертвецом», не подозревая о том, что в груди у этого «мертвеца» билось сердце, способное любить так, как ни одно другое на земле. Увы, я поняла это лишь тогда, когда оно остановилось.

История этого человека была трагична, как у всех отверженных обществом людей, а уродство вызывало у окружающих отнюдь не жалость: на Эрике стремились выместить злобу, его желали уязвить и унизить, чтобы сделать моральные страдания непереносимыми. Может быть, гонители видели в его обезображенном от рождения лице свою собственную погибель?

Но для меня Эрик был и остался учителем, таинственным голосом из высших сфер, звавшим приобщиться к негасимому пламени творчества. Он сделал меня служительницей в своём храме музыки, и я с радостью подчинилась ему, не подозревая, что жертва, которую потребуется принести нам обоим, окажется непомерной…

Я не сомневалась, что он — мой личный ангел, посланный учить и оберегать меня. Я верила в это до той минуты, пока своей рукой не сорвала с него маску. Я разоблачила его обман, казавшийся таким идеальным, таким нужным нам обоим…»

— Почему это случилось именно с ней, доктор? — шепчет молодой граф Рауль де Шаньи, наблюдая за тем, как его жена с отрешенным видом что-то пишет в своём дневнике.

Врач, которого коллеги считают непререкаемым авторитетом в области психиатрии, пожимает плечами и со вздохом отвечает:

— Безусловно, сказалось сильное нервное потрясение. Вам нужно смириться с тем обстоятельством, что её сиятельство тяжело больна.

— Но ведь после этих проклятых записей Кристина снова приходит в себя и становится почти такой же, как раньше! — в отчаянии вскрикивает Рауль.

— Да. Но если вы заметили, назначенное лечение не дало результата. Течение её болезни волнообразно. Сначала вспышка, возбуждение, потом плавное затухание, спад. Весь вопрос в том, насколько длинными будут промежутки между фазами.

— Вы хотите сказать, что она, — граф делает над собой усилие, прежде чем произнести пугающее его слово, — неизлечима?

— Боюсь, что так. Мне очень жаль.

«Я не могу забыть о том, что сделала. Предательство — вот имя для моего поступка. Я растоптала доверие Эрика, раскрыла его тайну Раулю, мечтала отомстить за ложь, которая ещё недавно приводила меня в трепет. Наивная дурочка, я нарисовала в мыслях возвышенный, достойный поклонения образ. И вдруг такой удар! Разве я могла тогда принять Эрика и полюбить — с его нечеловеческим уродством, одиночеством, озлобленностью и тягой к саморазрушению? Нет. Он был как огонь, шквал или смерч. Эрик вызывал ужас, будто самая жестокая египетская казнь. И я была ослеплена страхом и отвращением.

Теперь всё иначе. У меня открылись глаза, и я всё вижу по-новому. Для меня больше ничего не значит его внешность — это всего лишь оболочка для израненной, больной, страстной души моего учителя. Расплата за величайший гений, когда-либо дарованный смертному человеку, за музыку и голос, которые были способны прельщать и убивать…»

Граф вздрагивает, когда Кристина поворачивается к нему, но очень скоро понимает, что она его не видит: её взгляд устремлен в пространство.

— Я не могу спокойно наблюдать за тем, как она истязает себя, — произносит он, и на его глаза наворачиваются слёзы.

— Вы читали её записи? — тон врача становится заинтересованным.

Рауль не отвечает.

— Не корите себя за то, что вы это сделали. Она пишет о том, что с ней случилось, верно? О тех событиях, которые надорвали её психику?

— Да.

«Я помню твои слёзы на своих ладонях, Эрик. Твоё бледное, несчастное, изуродованное лицо, устремленное на меня с мольбой, способной разжалобить камни. Собственное сумасшествие, когда я отбросила стыдливость и поддалась страсти… Помню, как утром сбежала от тебя и как ты меня не остановил.

Всё, что последовало потом, оказалось пустым сном, в котором не было ни одного запоминающегося лица или события. Ты вынул мою душу и забрал с собой. Я мертва, Эрик. Мертва с той самой минуты, когда прочла сообщение о твоей смерти и пришла проститься…»

— Она всегда пишет об одном и том же? — доктор переводит взгляд с Кристины на Рауля и хмурится.

— Хуже. Она повторяет слово в слово, как молитву, — граф кусает кубы. — Каждый раз.

— Поразительный случай, — доктор качает головой. — Вы не хотите рассказать мне правду о случившемся?

— Нет, — резко бросает Рауль. — Может быть, ей не давать бумагу и чернила?

— Сейчас для вашей супруги это шанс выплеснуть подавляемые эмоции. Своего рода терапия, в которой она остро нуждается. И я не возьмусь сказать, как далеко зайдет её болезнь, если графиню насильно лишить возможности вести дневник.

«Я ненавижу тебя, Эрик, и люблю сильнее, чем кого-либо на земле. Позднее прозрение — что может быть горше? Теперь, когда я понимаю, что своими руками убила тебя, осознание вины режет меня ножами. Оно не даёт мне забыться ни днем, ни ночью. Всё, что мне теперь осталось, это воспоминания. И ещё боль, которая разрастается в моей груди. В этой дыре постепенно исчезаю я прежняя, становлюсь всё меньше и меньше, пока не наступит час, когда от меня совсем ничего не останется. Я с нетерпением жду момента, когда мучениям будет положен конец. Я не хочу выжить, сойти с ума и заразить своим безумием окружающих. Рауль сильный, он поймёт и выдержит, но я боюсь за нашего сына, Эрик...»

— Мама! — раздается детский голосок. Четырехлетний сын графа подходит к матери и настойчиво дергает её за юбку. — Пойдем со мной, ну пожалуйста!

К удивлению гостя, графиня приходит в себя. Она откладывает перо в сторону и нежно обнимает малыша. Затем, взявшись за руки, они вместе покидают комнату.

— У вас чудесный мальчик, граф, — доктор печально улыбается, растроганный проявлением материнской любви, способной прогнать болезнь. Жаль только, что ненадолго.

Рауль рассеянно кивает и подходит к столу.

«Я боюсь за нашего сына, Эрик...» — взгляд падает на последнюю строчку, и граф, заскрипев зубами, комкает бумагу и бросает её в корзину.

В раздел "Фанфики"
Наверх