Часть 3. Над люками.

Саммари: эта часть истории описана в романе Леру в главах "Над люками"* и "Лира Аполлона". Однако здесь она изложена с точки зрения Эрика.


- Послушайте, Кристина... о подземельях Оперы рассказывают странные истории... не хотите ли спуститься туда?

Этот небрежный с виду вопрос резко контрастировал с поспешным, встревоженным восклицанием, прозвучавшим в ответ.

- Нет! Мы не можем... Я запрещаю вам спускаться туда, Рауль.

- Но почему? Давайте, Кристина, это же всего лишь подвалы.

В ответившем ему голосе прозвучало что-то близкое к истерике.

- Это не мои владения... Всё, что под землёй, принадлежит ему.

В обычной ситуации такое утверждение рассмешило бы меня, но сейчас я был не в том настроении, чтобы веселиться... Я чувствовал усталость и лёгкое недомогание. Всю дорогу, пока я поднимался по лестнице, я твёрдо говорил себе, что преследовать её - плохая идея; и этот очаровательный разговор вряд ли мог убедить меня в обратном.

Мальчишка снова сказанул какую-то глупость, которая была встречена нервным смехом, и это почему-то привело меня в необычайное раздражение. Она могла бы найти себе, по меньшей мере, сотню куда более достойных занятий, вместо того, чтобы сидеть возле люков и болтать с избалованным аристократом.

Ехидный внутренний голосок вкрадчиво напомнил мне, что я сам же запретил ей встречаться с ним за пределами оперы, и я тихо выругался. Одному Богу известно, о чём я думал, когда отдавал этот приказ. Я доверял её слову: если бы её здесь не было, я бы знал, что она не с ним, однако... Если бы её здесь не было, то я бы понятия не имел, чем она занимается. Конечно, мой гениальный план оказался исключительно успешен - мне удалось удержать её в стенах оперы, когда она встречалась с ним. Но в результате всё облегчение от того, что Кристина находилась там, где я мог следить за ней, сводилось на нет лицезрением этого мальчишки, повсюду волочившегося за ней.

Я прислонился спиной к стене, откинув голову на холодный камень и закрыв глаза. Я так устал... так невероятно устал, мне ужасно хотелось иметь возможность просто лечь и выспаться. Надежда на то, что усталость в конечном итоге поможет мне заснуть, оказалась не более чем надеждой: каждый раз, когда я пытался отдохнуть, всё, что я видел перед собой - это её глаза, уставившиеся на меня... её руку, срывающую с меня маску... а затем её руку в его ладони.

Голоса стали раздаваться более отчетливо, голос виконта звучал даже слишком ясно, чтобы это могло мне понравиться. Очевидно, он сейчас заглядывал в люк; это было бы чем-то вроде дарованной свыше возможности навсегда избавиться от него, если бы не Кристина, сидевшая рядом с ним.

Поплотнее запахнувшись в плащ, я задумался о том, что именно я бы сделал, если бы он провалился сквозь люк к моим ногам. Быстрая смерть была бы для него слишком мягкой... было бы забавно заставить его немножко помучиться. Эти приятные раздумья были прерваны непрошенной мыслью, что, упади он сейчас к моим ногам, мне на самом деле просто не хватило бы сил, чтобы сделать с ним что-либо... С каждой секундой я чувствовал всё большую усталость, а едва заметная пульсация, которая, как я подозревал, скоро превратится в чудовищную головную боль, заставляла меня с трудом терпеть их присутствие.

Я больше не чувствовал никакого желания слушать их глупый разговор; всё, чего я хотел, - это вернуться в своё логово, лечь на мягкий диван с бутылкой вина и лелеять свою головную боль. Проблема заключалась в том, что этот план предполагал необходимость оторваться от стены. Голова с каждой минутой ныла всё сильнее, и мне казалось, что, если я в данный момент шевельнусь, боль станет просто нестерпимой. И поэтому я медлил...

Оглядываясь назад, я сильно об этом жалею... Лучше бы я сразу ушёл. Я бы вернулся в своё логово... лёг... и ничего не знал. До следующего вечера... Но тогда было бы слишком поздно. Так что, может быть, это даже хорошо, что я остался... Ведь боль от её исчезновения была бы невыносимой... хотя, наверное, не более невыносимой, чем то, что я чувствовал в тот вечер, слушая её... не более невыносимой, чем то, что я чувствую сейчас. Если бы я ушёл в тот момент, я никогда бы не узнал, каково это - почувствовать её поцелуй... прикосновение её руки... Но я также никогда не узнал бы и эту боль... которую поцелуй только усилил... Может быть, в будущем я буду благодарен за то, что остался, буду радоваться тому, что это привело к нескольким драгоценным мгновениям удовольствия, какими бы мимолетными они ни были... Но всё, что я чувствую сейчас, - это отчаяние и горе, и поэтому в данный момент я чертовски жалею, что не ушёл тогда... Я чертовски жалею, что не потерял сознание из-за головной боли, ведь тогда бы я мог ничего больше не услышать.

Но теперь всё это не имеет значения... Я не ушёл, я остался... и я всё слышал.

- Значит... он живет в подземелье, да?

Теперь в его голосе не звучало даже намёка на веселье, его резкий тон даже удивил меня, это было так не похоже на него, насколько я успел его узнать за это время. Может быть, ему тоже надоели её игры... Я устало подумал, что он не единственный, кому они надоели. Но теперь я уже никак не мог уйти... до тех пор, пока её ответ не заверит меня, что мой секрет по-прежнему в безопасности.

- О, не говорите глупостей, Рауль... конечно, нет... вы так странно всё воспринимаете...

Может быть, если бы я довольствовался только словами, моя душа была бы спокойна... но увы. Ее слова вряд ли имели какое-то значение, а вот выражение её голоса... оно говорило иное. "Я хочу рассказать тебе... ты только поспрашивай меня ещё немножко - и я расскажу тебе..."

Он снова наклонился над люком, желая залезть туда... Моё терпение, наконец, лопнуло: я протянул руку и захлопнул люк.

И тут же пожалел об этом: тупая пульсация в висках резко сменилась на что-то, весьма напоминающее кузнечный молот, бьющий по моему черепу. Сразу вслед за этим нахлынула волна тошноты, и я присел на землю, сжав голову руками и глубоко дыша, пытаясь прогнать это ощущение. Сквозь звон в ушах мне удалось уловить, как Кристина и виконт бурно обсуждают, кто же закрыл люк. Сначала явно опасаясь, что это был я, и в то же время активно протестуя против этой идеи, а затем решив, что это было что-то непонятное (надо же, какой нетривиальный подход!).

- А вдруг это был он, Кристина?

- Нет... он сейчас работает... это не мог быть он.

- Над чем же он работает?

Как странно... в этот самый момент звон в моих ушах вдруг прекратился, и её голос прозвучал неожиданно кристально чисто.

- О, это что-то ужасное!

Некоторое время я просто стоял неподвижно, сжав голову руками; мне очень сильно хотелось поверить в то, что я ослышался... но я не ослышался... и эти слова словно эхом отдавались у меня в голове.

Всего лишь несколько дней назад она просила меня сыграть для неё... говорила мне, что моя музыка прекрасна... а теперь... Слёзы навернулись на глаза без предупреждения, и я яростно сморгнул, загоняя их назад, и плотно обхватил себя руками поперёк груди, словно это могло как-то мне помочь. Виконт снова что-то сказал, его голос звучал обеспокоенно, и она ответила:

- Вы не понимаете, Рауль... когда он работает над этим, то ничего другого он не делает... даже не ест и не спит... как живой труп.

Я сжал грудь ещё крепче, твёрдо решив, что не позволю ей снова заставить меня плакать; но лучше мне от этого не стало... Я дурак... неописуемый дурак... Я же видел её глаза, когда она сорвала с меня маску... Я их никогда не забуду... Едва ли её описание стало для меня большим сюрпризом; и всё равно - до чего же больно!

- У него нет времени возиться с люками, когда он работает... - долгая пауза. - О, Рауль, а вдруг это был он?!

- Вы его боитесь, Кристина?

- Нет... нет, конечно, нет.

Кажется, его эти слова убедили не больше, чем меня.

Тут она принялась его уговаривать уйти от люка, и он согласился. Когда они отошли, их голоса превратились в тихое бормотание, но одно предложение донеслось до меня вполне отчётливо:

- Вы же не боитесь высоты, правда? Здесь очень много лестниц; мы должны подняться на крышу.

Когда звук их шагов слегка отдалился, я медленно поднялся, опираясь одной рукой на стену из-за опасения, что снова вернётся тошнота. Я вообще не чувствовал особого желания двигаться; единственное место, куда я хотел пойти, - это мой дом, но теперь я должен был следовать за ними, иного выбора у меня уже не оставалось. Я должен узнать, что она собирается ему сказать... что является настолько важным, что необходимо тащить виконта аж до самой крыши - как можно дальше от кого-либо... как можно дальше от меня.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы догнать их; в обычной ситуации я мог бы добраться до них почти мгновенно, но моё продвижение было сильно затруднено тем, что теперь уже грозило перерасти в полномасштабную мигрень, а также тем фактом, что я вовсе не был уверен, что мне хочется их догонять. То, что мне нужно услышать, что она скажет, сомнению не подлежало; а вот то, что я хочу это услышать - это как раз вызывало очень большие сомнения.

Они довольно медленно преодолели лабиринт переходов над сценой - главным образом, из-за того, что Кристина каждые несколько минут останавливалась и нервно оглядывалась. Но я держался на расстоянии, и к тому моменту, как они добрались до лестницы на крышу, я был совершенно уверен - они понятия не имели о том, что я шёл за ними.

Я услышал, как она быстро и легко вспорхнула по лестнице, следом раздалась более тяжелая поступь виконта. Солнечный свет заструился по открытым лестничным пролётам вниз, в здание, и я замешкался, отчаянно пытаясь перебороть импульсивное желание спуститься обратно в тень, где я был в безопасности. Когда же я сделал шаг к свету, непривычное тепло на маске мгновенно заставило меня отпрянуть, перед глазами неожиданно возникли многочисленные образы уставившихся на меня людей.

Сделав глубокий вздох, я вышел на вечернее солнце и быстро переместился за относительное укрытие более высокой секции крыши. Кристина как раз в этот момент вела виконта к куполу, продолжая оглядываться почти на каждом шагу. Взглянув вниз, я увидел как на ладони лежащий передо мной город, парижан, живущих своей повседневной жизнью, и над всем этим - небо, полыхающее алым и золотым.

Я любил приходить на крышу время от времени, по вечерам; когда здание было практически безлюдным, в отсутствие спектаклей. Я находил тихое, укромное место на крыше и часами сидел там, радуясь возможности наслаждаться свежим воздухом в относительном уединении. Я говорю в "относительном", потому как в глубине моего сознания всегда таилась мысль о том, что дарога вполне способен вторгнуться даже в это скромное удовольствие, если захочет. Особенно в последнее время, с тех пор как он стал одержим навязчивой идеей вмешиваться в мои отношения с Кристиной - я не знаю, почему; может быть, ему просто нравится превращать мою жизнь в каторгу. Он, видимо, жалеет о том, что спас мою жизнь много лет назад... возможно, теперь он решил заставить меня страдать. Эта мысль оказалась болезненной; и сам факт того, что она причиняет такую боль, вызвал у меня необычайное раздражение. Зачем он мне сдался? Он наблюдает за каждым моим шагом (насколько ему это удаётся), он угрожает мне, он нарушает покой моего существования... Тогда с чего я беспокоюсь о мотивах его поступков? Это так глупо - тосковать по тем... отношениям... которые были между нами в Персии... Я не решаюсь сказать "дружбе", так как, что бы я ни думал об этом в своё время, он с тех пор ясно дал понять, что я для него - не более чем "чудовище". Независимо от того, что я навоображал себе тогда о его чувствах ко мне, не было там ничего, кроме какого-то причудливого стремления к дружбе - и то лишь в моей собственной голове. Так почему же я позволил себе сейчас расстроиться из-за этого? Он мне не нужен.

Ход моих мыслей был прерван звуком с другой стороны крыши: Кристина с виконтом уже почти дошли до купола. Я сглотнул, пытаясь прочистить внезапно перехватившее горло, вышел из-за выступа и медленно направился к куполу, стараясь оставаться вне поля их зрения.

Мне нужно было услышать в точности то, что она собирается сказать ему, я должен узнать, какими же были её чувства на самом деле, а не только то, что она говорила мне. Потому что мне не нужен был дарога... но мне была нужна Кристина.

Молясь про себя, чтобы они остановились в удобном месте (то есть, удобном для меня), я ждал за куполом. Увы, мои молитвы остались без ответа, что меня совершенно не удивило, учитывая то, как протекала моя жизнь до настоящего времени. Парочка обосновалась прямо под статуей Аполлона, в самом центре крыши и вдали от какого-либо пригодного для подслушивания места.

Долгое время они сидели рядышком и вообще ни о чём не разговаривали. Я осторожно подкрался поближе, затем лёг, растянувшись на крыше, после чего переместился ещё чуть ближе к передней части купола. Мне не удалось подобраться к ним настолько близко, насколько хотелось, но, по крайней мере, у меня появилась возможность лежать там, не высовываясь.

Молчание продолжалось так долго, что я уже начал задумываться, не были ли все мои опасения необоснованными. Может быть, она вообще ничего не собиралась ему рассказывать, может, она просто хотела посидеть с ним на свежем воздухе.

Эта оптимистичная мысль оказалась весьма недолговечной.

- Рауль... обещайте, что не позволите мне передумать. Сейчас, в данный момент, здесь с вами, моё решение непоколебимо, но завтра всё может измениться.

- Вы боитесь, что можете изменить свои намерения, Кристина?

Последовала долгая пауза, после чего она, наконец, ответила:

- Да... но мы должны уехать, Рауль. Вы должны заставить меня уехать, даже если я откажусь.

Уехать?! Она же обещала мне... обещала, что вернётся ко мне. Я пытался сдержать волну поднимающейся во мне паники, но не мог... Я столько месяцев боялся этого момента, я так старался сделать всё возможное, чтобы он никогда не наступил... Я даже не успел отреагировать, прежде чем она снова заговорила.

- Вы должны заставить меня... он демон, Рауль! - Она тихо застонала.

До этого момента я думал, что знаю, что такое боль и страдания... но ничто не могло подготовить меня к этому.

Я быстро закрыл голову руками, испугавшись, что сейчас закричу - и она меня услышит. Мне хотелось расплакаться, но я почему-то не смог... Я просто лежал там. Мне казалось, что я должен что-нибудь сделать - хоть что-нибудь, вместо того, чтобы просто лежать там, но ничего поделать я не мог... Ситуация совершенно вышла из-под моего контроля. Ничего из того, что я мог сделать, не изменит её решения, и ничто не сотрёт эти слова из моего сознания, никогда.

- Я боюсь возвращаться к нему, Рауль... боюсь возвращаться туда, под землю.

- Что же вас принуждает вернуться туда?

- Если я не вернусь к нему, могут случиться ужасные несчастья... Но я не могу вернуться, не могу! Я знаю, что надо жалеть тех, кто живёт под землёй, но он... он слишком ужасен!

И сразу в памяти возникли десятки сцен, сотни сказанных фраз: Кристина говорит мне, что я ей небезразличен, что её не волнует моё лицо... успокаивает меня, когда я расплакался, говорит, что вернётся. И другие случаи, всякие мелочи... как я читал ей перед сном, как мы с ней гуляли... Воспоминания, за которые я так крепко держался, воспоминания, которые собирался хранить как сокровище, если мне когда-либо придётся потерять её... Воспоминания, которые теперь можно было расценивать как насмешку. Всё это было не более чем игрой моего воображения... Она ненавидела каждую минуту, проведённую со мной, и теперь я терял её, и у меня даже не оставалось тех мгновений, за которые я цеплялся, ища утешения.

- Остался только один день, и он придет за мной, он уведёт меня к себе домой и скажет, что любит меня. Он будет плакать, Рауль... Я не хочу снова видеть, как он плачет, я не могу видеть эти слёзы, что катятся из двух чёрных отверстий в этом жутком черепе!

Я не мог дышать - я знал, что нужно снять маску, но мои руки меня не слушались... Как я могу снять её, находясь в нескольких шагах от неё? От одной мысли о том, что она посмотрит на меня, мне становилось дурно, и в своём горе я тихо проклинал её... Зачем она вообще сорвала с меня маску? Я никогда не хотел, чтобы она это увидела, я никогда не позволил бы ей это увидеть... Она бы вернулась ко мне, я знаю, что она бы вернулась.

Я услышал, как виконт снова заговорил.

- Вы не должны возвращаться, Кристина! Мы уедем сегодня, сейчас же... ну же, идём!

Я услышал, как он встал, и в панике приподнял голову, мои губы пытались произнести её имя, но мой голос мне изменил.

- Нет, Рауль... Я буду петь завтра вечером, для него. Я не могу уйти сейчас... Это было бы слишком жестоко, я должна позволить ему услышать моё пение в последний раз.

Возможно, я должен был найти слабое утешение в том факте, что она хоть немного заботится обо мне, довольствоваться её желанием, чтобы я услышал её ещё раз... но я не мог. Она хочет спеть для меня... позволить мне сидеть и слушать её, а затем заставить меня ждать её, в полном одиночестве, ещё не зная, что она не придёт.

Теперь они уже составляли планы побега.

- Встретимся завтра в полночь, Рауль; приходите в мою гримёрную после спектакля. Эрик в это время будет ждать меня в своём доме на берегу озера. Мы уедем вместе; вы должны заставить меня уехать - если я вернусь к нему, то никогда уже не выйду оттуда... Вам не понять, Рауль.

Ужас и отчаяние, охватившие меня, когда я услышал этот маленький заговор, были такими, что я не смог удержаться от тихого стона.

Я услышал, как они оба воскликнули и подскочили, спрашивая друг друга, кто мог издать этот звук. Я не шевелился; меня уже не особенно волновало, что они могут меня обнаружить, мне тогда хотелось умереть... Я хотел умереть, чтобы не слышать её предательства.

- Не стоит так волноваться, Рауль.

Слова Кристины несколько опровергались тем фактом, что её голос дрожал на каждом произнесённом слоге. Конечно, она узнала мой голос, услышав этот стон; она знала мой голос почти так же хорошо, как я знал её. Так почему она всё ещё остаётся там с ним? Если она знает, что я здесь, почему не уходит, почему бы ей не "уйти сейчас"? Может быть, она действительно хочет, чтобы я услышал её; может быть, она хочет причинить мне боль.

Я снова почувствовал, что вот-вот заплaчу, и быстро сглотнул, решительно сказав себе прекратить эти глупости. Если она действительно уверена, что я нахожусь в нескольких метрах от неё, то ни за что не останется здесь, наверху, подвергая своего драгоценного мальчика опасности.

- В конце концов, здесь мы в полной безопасности; здесь светит солнце, а он не выносит солнечный свет. Я никогда не видела его лица в свете дня, только в темноте; о, если бы я увидела его при свете... должно быть, это ужасно! Когда я увидела его лицо в первый раз, мне показалось, что он вот-вот умрёт.

- Умрёт? Но почему, Кристина? Почему он должен был умереть?

- Потому что я видела его лицо!

И вот тогда я зарыдал; я уже не мог остановиться. Я закрыл глаза и тихо молился, чтобы они ушли, и тогда я смогу вернуться в своё логово и дать волю слезам. Бог его знает, почему мне этого хотелось, я всегда считал плач совершенно бесполезным занятием, но как-то просто лежать там, не издавая никаких звуков, казалось стократ хуже.

Там временем виконт встревоженно произнёс:

- Мне кажется, кому-то больно, Кристина; я пойду и посмотрю, хорошо? Может быть, я смогу помочь.

Ирония данной идеи в любое другое время показалась бы мне смешной; я решил, что если он подойдёт ко мне близко, я просто сброшу его с крыши. По крайней мере, от этого я почувствую себя хоть немного лучше. Он снова заговорил с командной ноткой в голосе - я даже и не ожидал от него такого.

- Расскажите мне о нём, Кристина; я хочу знать. Я хочу знать всё.

И она стала рассказывать ему: как она "встретила" своего Ангела Музыки, как так вышло, что я начал давать ей уроки. Я пытался извлечь хоть маленькое утешение от явного удовольствия в её голосе, когда она рассказывала ему о наших уроках пения и описывала мой голос такими словами, которые смогли заверить меня, что у меня осталось, по крайней мере, одно воспоминание, на которое я могу оглянуться, не опасаясь обмана.

Это слабое утешение длилось очень недолго, потому что потом она стала рассказывать ему о моей реакции на его появление. Я никогда не забуду тот день, когда она пришла в свою гримёрную с глазами, сияющими от волнения, и, не подумав, радостно сообщила мне, что её дорогой друг вернулся в Париж. Я не сказал в ответ ни слова; я молча стоял за этим зеркалом, чувствуя, как весь мир начал рушиться вокруг меня. Я проклинал себя за то, что был таким наивным, полагая, что ей будет достаточно проводить время лишь со своим "ангелом". Она не была созданием тьмы; вокруг неё всегда будут красивые молодые люди, восхищающиеся ею, расточающие ей комплименты в расчёте на её внимание... как я мог даже попытаться соперничать с этим? Я не мог подарить ей цветы или пригласить её на прогулку в карете; я даже не мог поговорить с ней, как нормальный человек.

Когда я стоял там, в то время как Кристина всё больше и больше пугалась моего молчания, я вдруг с изумлением почувствовал слёзы на своём лице. Я не плакал уже много лет; я отрезал себя от мира, держась на безопасном расстоянии от глупых эмоций, которые могли причинить лишь боль. И вдруг теперь, совершенно неожиданно для себя, я расплакался. Я помню, как с трудом добрался до своего логова и свернулся калачиком на диване, рыдая в подушку. Я никогда никого не любил в своей жизни, никогда не знал такой боли, как эта; да мне даже никогда и не хотелось этого. Я ничего не мог поделать со своими чувствами к Кристине, и этот факт испугал меня больше, чем я мог подумать.

Я попытался стряхнуть с себя эти воспоминания и сосредоточиться на том, что она говорила.

- Матушка Валериус предположила, что "голос", должно быть, ревнив; и так оно и было. Это заставило меня осознать, Рауль, что я люблю вас.

Всё это было ложью... Всё то время, что она провела со мной, все её заверения и утешения... Каждый раз, когда она смотрела на меня, она, должно быть, мечтала о нём. Всё то время, которое я провёл, боясь потерять её, опасаясь, что она лгала мне, - однако она пыталась меня успокоить, рассказывала о том, как она ко мне неравнодушна, и говорила, что вернётся...
"Пожалуйста, скажите мне... Вы правда мне небезразличны, Эрик, и если есть какой-то лучший способ доказать вам это, я готова."
Она взяла моё кольцо, поклялась никогда с ним не расставаться, поклялась никогда не позволить ему увезти её от меня; и в этот момент я ей поверил. Как я мог быть таким дураком? Это всего лишь кольцо, просто полоска золота, и тот факт, что оно так много значит для меня, вовсе не означает, что она тоже должна ценить его, - и она не ценила. Она сидела здесь, с моим кольцом на пальце, держа его за руку... и говорила ему, что любит его...

Я почувствовал, что рыдания начинают сотрясать мою грудь, и встал, охваченный ужасом, выискивая место, где я мог бы дать волю слезам, не опасаясь, что она обнаружит меня. Я хотел уйти, но я должен был услышать, что ещё она скажет ему, мне казалось, что здесь нигде нет места, достаточно близкого, чтобы слышать их разговор, и в то же время обеспечивающего некоторую уединённость.

Разве что... мой взгляд направился вверх. Нет, Эрик, только не туда, это совершенно неразумно... Я бесшумно направился к статуе, пытаясь не обращать внимания на усиливающийся стук в висках. В конце концов, Аполлон обеспечит мне сравнительно удобную точку обзора, я уже однажды поднимался туда... Проблема заключалась в том, что сейчас я находился не там, а примерно десятью метрами ниже.

Ухватившись одной рукой за ногу музы, а другой - за её колено, я забрался на Аполлона. Это усилие неожиданно снова вызвало болезненную пульсацию в голове, и я был вынужден подождать, пока боль не стихнет, перед тем, как подтянуться ещё выше. Этот процесс занял, казалось, целую вечность, но в конце концов я устроился в подходящем месте с хорошим обзором, растянувшись на плаще Аполлона. Слегка переместившись вправо, я получил возможность прекрасно видеть Кристину и Рауля.

Их голоса очень отчётливо доносились сюда; даже тихий взволнованный шёпот достигал меня, казалось, с оглушительным грохотом. Она рассказала ему всё, что произошло между нами после его приезда... Свои клятвы верности мне, свои безуспешные попытки убедить меня, что он её не интересует... порой она даже заходила так далеко, что полностью игнорировала его, делая вид, что они незнакомы. Вместо желаемого эффекта это, разумеется, привело лишь к тому, что я забеспокоился ещё сильнее. В конце концов, устав от этого нелепого фарса, она с демонстративным вызовом заявила мне, что пригласит своего "друга" в Перрос, чтобы навестить могилу отца. Идея о том, что они будут вдвоём гулять по сельской местности, показалась мне невыносимой, и я пообещал ей сыграть на "скрипке её отца". Она была совершенно очарована тем, как я играл для неё, - она растворилась в музыке, как и я. В те несколько минут я почти поверил, что у меня есть шанс завоевать её любовь.

Голос Кристины выдернул меня из воспоминаний.

- Как же я не поняла? Его страсть была вовсе не ангельской... Как же я не заподозрила обмана? О, ему было легко обвести вокруг пальца такого ребёнка, как я!

Значит, она ненавидела меня за мой обман... Ни одно из моих извинений не подействовало на неё, все мои слова были для неё пустым звуком. В те дни, у меня дома, я так старался объяснить ей, дать ей понять, что у меня не было выбора, не было другого способа приблизиться к ней. Я же не мог подойти к ней с предложением давать ей уроки, как обычный человек, я не мог пригласить её на ужин, как это делал её виконт.

- Я не понимаю, Кристина! - раздался пронзительный голос мальчишки. - Ведь вскоре вы узнали, что он не Ангел, почему же вы не освободились от этого ужаса, пока у вас была такая возможность?

- Не было у меня возможности; когда я осознала своё положение, было уже слишком поздно! Пожалейте меня, Рауль... Я никак не могла освободиться от этого кошмара!

Так вот чем всё это было для неё... кошмаром. Всё, чем я так дорожил, не вызывало у неё ничего, кроме ужаса... и каждый раз, когда я играл ей, думая, что доставляю ей удовольствие, она лишь мечтала каждую секунду о побеге.

Мне стоило уйти тогда... Я услышал всё, что нужно было услышать. Что бы она ещё ни сказала - это лишь причинило бы мне ещё больше боли... так почему же я остался? Я мог бы спуститься со статуи, вернуться к себе домой... но я остался там, слушая, как она разрушает последние оставшиеся у меня надежды. Может быть, я ещё смутно надеялся, что она скажет что-нибудь... хоть малейший намёк, свидетельствующий, что она получала хотя бы крохотное удовольствие от нашего совместного времяпровождения... что-нибудь, что я мог бы оставить при себе.

Из-за маски мне теперь было невероятно трудно дышать... Здравый смысл подсказывал, что мне необходимо снять её, чтобы впустить в лёгкие больше воздуха, но мои руки просто отказывались это сделать; идея о том, чтобы лишиться защиты своей маски, когда я слышу, как она предаёт меня, - эта идея приводила меня в ужас. И всё это время я продолжал слушать её голос - такой кристально-чистый, такой прекрасный. Ее незатейливый рассказ уже дошёл до нашей первой встречи; она рассказала о том, как мы добирались до моего дома, и о своём открытии, что её "ангел" был обычным человеком. К этому моменту я уже окончательно пожалел о своём решении остаться; ничего из этого не могло подарить мне какого-либо утешения; всё, что я слышал, - это лишь медленное крушение моей мечты.

Я медленно поглаживал руками прохладный металл передо мной, вперёд и назад, чувствуя, что не могу оставаться спокойным, слушая, как она предаёт меня. Всё происходило слишком быстро, ситуация стремительно вырывалась из-под моего контроля, а я ругал себя за то, что просто лежу здесь. Разум подсказывал мне, что в данный момент я ничего не могу сделать; однако это казалось таким неправильным - просто оставаться спокойным, когда человек, которого ты любишь больше жизни, уходит от тебя всё дальше и дальше. Она собиралась убежать с ним; а значит, это может быть моя последняя в жизни возможность снова находиться рядом с ней, слышать её голос... так почему же последние слова, которые я услышу от неё, должны быть словами предательства?!

У кого-то, видите ли, сложились свои представления о том, каким должно быть расставание... Ты представляешь себе свои эмоции в этот момент, ты воображаешь, какими будут последние слова, что ты будешь делать в последние оставшиеся секунды... а в итоге все твои представления идут коту под хвост. Никто не может осуществлять контроль над тем, кто этого не желает; никто не может делать то, что по своей натуре уничтожает душу или каким-то образом калечит её.

Я снял маску с лица, отчаянно пытаясь захватить несколько глубоких глотков воздуха. Ощущение лёгкого ветерка на моей коже на какое-то мгновение поразило меня; я редко снимал маску где-либо, кроме как у себя дома, и почти никогда не делал этого на открытом воздухе. У меня перехватило горло, как это обычно бывает, когда хочется плакать, но это почему-то не получается. А затем... а затем всё вокруг, казалось, неожиданно замедлилось.

- Я хотела увидеть его лицо, Рауль; я хотела узнать, что скрывается за этой маской.

Ужаснувшись, я попытался вжаться в плащ Аполлона, закрыв голову руками и умоляя про себя, чтобы меня избавили от этого. Я не хочу знать, о чём она подумала, увидев моё лицо! Я до сих пор просыпаюсь по ночам, вздрагивая, увидев во сне её реакцию на снятие маски. Когда она сорвала мою маску, я кричал на неё; мой гнев быстро сменился слезами, и я упал на пол неподалеку от неё и рыдал, не в силах остановиться.

Мои попытки загородиться от её голоса оказались тщетными; я услышал, как она описывает ему моё лицо, описывает свой ужас и отвращение. И тогда я заплакал; слезы медленно струились по моей коже, и я непроизвольно поднял руку, чтобы вытереть их. Как только мои пальцы коснулись лица, на меня вдруг нахлынули яркие воспоминания о её ногтях, впившихся в мою плоть, и я отдёрнул руку прочь, не в силах даже подумать о том, чтобы прикоснуться к своему лицу.

Пока я лежал, рыдая, я слышал, как она сознаётся в своей лжи: все обещания, что она давала мне, были фальшивыми, все её заверения не значили ничего. И почему я не послушался дарогу? Он пытался рассказать мне, заставить меня увидеть, что она не может любить меня; но я не хотел ничего слышать. Он оказался прав. Я проклинал себя за глупость, с тоскою удивляясь, как я мог быть таким наивным.

Затем снова заговорил виконт:

- Я ненавижу его! Скажите, Кристина, вы тоже его ненавидите?

- Нет!

Некоторое время после этого стояла тишина: он переваривал её слова, а я пытался найти в них утешение. Там мало что можно было найти: в лучшем случае, кажется, всё, что она чувствовала по отношению ко мне, - это жалость.

Наконец, Кристина снова заговорила:

- Я так боюсь, Рауль.

- Вы говорите, что вы его боитесь, но любите ли вы меня, Кристина?

Последовала долгая пауза, смысл которой вдруг резко дошёл до меня. Я высунулся из-за статуи и увидел, что он её целует. Его губы с абсолютной уверенностью целовали её; её губы с абсолютным доверием принимали его поцелуй. Тихо рыдая, я гадал, каково это - чувствовать, когда тебя целуют. Я крайне редко осмеливался даже дотронуться до Кристины, не говоря уже... а теперь вот он её целовал. Когда её рука обвила его плечи, простое золотое колечко, которое я ей подарил, соскользнуло с её пальца, упав на крышу чуть ниже. Она даже не заметила... и когда объятия прекратились, они ушли.


К этому моменту уже стемнело, и их обратный путь через крышу занял намного больше времени, чем раньше. Я стоял, держась за струны лиры Аполлона, боясь потерять её из виду. Из-за слёз, застилающих мои глаза, всё, что я мог разглядеть, - это две размытые фигуры, двигающиеся вдоль покрытия. Воздух был настолько неподвижен, что их голоса по-прежнему доносились до меня: слова любви, повторяемые снова и снова, чтобы успокоить друг друга. Я не хотел это слышать, я затыкал уши в попытке заглушить их голоса, но безрезультатно... У меня вдруг возникло жуткое ощущение, что я услышал бы их, даже если бы спрятался на другом конце земли. Может быть, это своего рода наказание за все мои годы богохульства... Что Бог таким образом нашёл способ отомстить мне. Меня трудно назвать верующим человеком, я перестал им быть уже давным-давно, однако в своей панике я почти воочию представил себе мстительного бога, который будет доносить до меня их голоса всю оставшуюся вечность. Я рыдал, снова и снова... Я давно перестал заботиться о том, услышит она меня или нет.

Подняв руки, я попытался протереть глаза и сфокусировать зрение на Кристине и виконте. Казалось, что на место каждой слезы, которую я смахивал, тут же попадали десять других, а эти действия, это прикосновение к своей коже на самом деле лишь добавляли мне огорчения. Я ненавижу прикасаться к своему лицу - по той же причине, по которой я ненавижу и боюсь зеркала.

Тут они остановились, крепко сцепившись за руки и пристально оглядываясь вокруг. Неожиданно краем глаза я заметил какое-то движение, которое привлекло моё внимание. Тёмная фигура медленно пробиралась вокруг водосборников. Оставив свои тщетные попытки осушить глаза, я закрыл их, упершись головой в струны лиры. Мало того, что мне ещё предстоит бесконечно долго добираться к себе домой; так теперь мне ещё придётся и бороться с этим навязчивым типом. Фигура к этому моменту уже показалась из-за крышки резервуара, на её голове виднелась легко узнаваемая каракулевая шапочка.

У меня даже не было времени отреагировать на такое нежелательное развитие событий, поскольку Кристина с виконтом уже устремились к главной лестнице. Меня охватила паника - что, если она не будет петь завтра вечером? Что, если я вижу её в последний раз?! Я поднялся выше по струнам, сотрясаясь от рыданий.

И она обернулась. Она обернулась и посмотрела прямо на меня. Долгое время мы просто смотрели друг на друга... Я хотел позвать её, но мой голос оставил меня окончательно. Ее лицо представляло собой воплощение ужаса, она сейчас, несомненно, воспроизводила в сознании каждое слово - всё, что она сказала, не зная, что я её слышал.

Мальчишка тоже увидел меня и дёрнул её за руку. Она не шевельнулась, продолжая смотреть на меня. Мне удалось протолкнуть свой голос сквозь слёзы в горле:

- Крис... Кристина... Кристина!

Следующее мгновение показалось мне целой вечностью... а затем она отвернулась, последовав за мальчишкой.

- Кристина... пожалуйста!

Они спешили к лестнице, Кристина словно не замечала моей мольбы. Но едва они собрались спускаться, как на их пути возникла фигура в каракулевой шапочке.

- Нет, сюда нельзя, господин виконт, это небезопасно... идите по этому пути.

И он направил их к другой лестнице, той, что позволяла гораздо быстрее выйти из театра. Я в недоумении смотрел на него. Он спас мне жизнь... Когда-то я думал, что он мой друг, единственный друг, который у меня когда-либо был... А теперь он помогает позаботиться о том, чтобы единственная женщина, которую я когда-либо любил, стала для меня недоступной.

Отпустив струны, которые я сжимал до боли в руках, я опустился на плащ Аполлона, безудержно рыдая. Я хотел пойти домой, но эта мысль наполняла меня почти ужасом... мысль о том, что я вернусь туда и увижу все её вещи, по-прежнему разложенные в её комнате... партитуру "Фауста", всё ещё лежащую на органе с тех пор, как мы пели вместе в последний раз. Всего лишь две песни... Я хотел, чтобы она дала отдохнуть своему голосу перед следующим выступлением. Я закрыл партитуру, ещё не зная, что я никогда больше не буду снова петь вместе с ней, и что я должен беречь, как сокровище, каждую секунду, сохранить в памяти каждый вздох и каждый нюанс. А теперь у меня уже никогда не будет другого шанса на это....

Моя грудь начала болеть, как это обычно происходит, когда кто-то плачет в течение длительного периода времени. Подняв руки, я стал мягко растирать её в попытке не только облегчить физическую боль, но и успокоить себя.

Я не знаю, как долго я лежал там, рыдая... Подозреваю, что довольно долго. В конце концов, я начал дрожать от холода, ветер пронизывал даже толщу моего плаща. Мне вдруг неожиданно захотелось почувствовать уют моего дивана и успокаивающее тепло старого персидского одеяла, которое, я знал, где-то у меня ещё лежит. Неуверенно поднявшись на ноги, я нацепил маску и приготовился спускаться со статуи.

Я ужасно дрожал и слишком сильно страдал, чтобы как следует сосредоточиться на спуске, однако я как-то сумел преодолеть весь путь и снова оказаться на крыше. Я медленно пошёл вдоль покрытия к передней части купола - туда, где они сидели. Опустившись на колени, я медленно и осторожно ощупывал руками холодный металл, пока не нашел своё кольцо, устроившееся под небольшим выступом. Вернув его на свой палец и тщетно пытаясь сдержать рыдания, я повернулся и направился к главной лестнице.

- Эрик.

Я замер на мгновение. Как я мог забыть, что он здесь? Я не хотел разговаривать с ним, и я, конечно же, не хотел, чтобы он увидел, как я плачу.

- Оставь меня в покое!

Я попытался добраться до лестницы, но он быстро сдвинулся, перегородив мне путь.

- Я хочу поговорить с тобой, Эрик.

Он шагнул ко мне, пытаясь оказаться со мной лицом к лицу, и я развернулся, решив, что он не должен увидеть слёзы в моих глазах, и одновременно пытаясь остановить рыдания, но без особого успеха.

- Иди к чёрту, дарога. И сделай это быстро, пока я сам тебя туда не отправил.

Он улыбнулся.

- Ты знаешь, и я знаю, что ничего подобного ты не сделаешь, Эрик.

- О, разве? Приведи мне, чёрт побери, хоть одну причину, почему я не должен этого делать! Ты помог им уйти... ты помог им! Я, может быть, никогда её больше не увижу, а ты... - мой голос сорвался, и я оставил предложение незавершённым.

Он поколебался, прежде чем ответить.

- Я думал... я думал, что ты пойдёшь за ней.

- И что, если так? "Это небезопасно..." - что, во имя всего святого, ты думал, я собираюсь с ней сделать?

- Я знаю, что ты бы не причинил ей вред, но... это должно закончиться, Эрик, ты должен это понимать.

Непоколебимая уверенность в его голосе взбесила меня.

- О, ты всегда был так чертовски уверен, не правда ли? Какого чёрта я должен выслушивать какие-либо заявления от тебя?! Ты принял собственное решение в ту же секунду, как узнал, что я учу её... Ты даже не мог позволить мне спокойно проводить с ней своё время, тебе нужно было, чёрт возьми, вмешиваться! Ну, теперь ты доволен? Ты был прав во всём, ты должен быть просто в диком восторге! Ты предупреждал меня, говорил мне, что она никогда не сможет полюбить меня... и ты был прав! Я чудовище, и я, должно быть, сумасшедший, если думал, что она... Что ж, теперь ты счастлив, дарога?

- Нет, - очень тихо сказал он. - Нет, я не счастлив.

Стыдясь слёз, которые всё ещё текли по моей маске, и боясь, что снова начну рыдать, я отошёл от него, уставившись на город. Его мягкие шаги послышались за моей спиной, и я напрягся, приготовившись к неизбежной лекции и мечтая, чтобы он оставил меня в покое. Но он ничего не сказал... Сзади раздался лёгкий шорох, а затем его рука мягко легла на моё плечо.

Я был слишком потрясён, чтобы отреагировать на это как полагается, мой рассудок пытался приспособиться к незнакомому ощущению, что кто-то на самом деле трогает меня. Моим первым побуждением было вырваться, но что-то меня остановило... Тепло его руки, по правде говоря, совсем не утешало, - главным образом, потому, что ничего в этот момент утешить меня не могло, но также и потому, что я совершенно не привык к прикосновениям, и это ощущение смущало меня и сбивало с толку. Но было что-то... какое-то чувство, которое помешало мне отпрянуть.

Долгое время мы стояли в тишине; моё первое потрясение от его действия стало понемногу проходить, что позволило мне чуть больше оценить чувство физического контакта с другим человеком.

Сначала его рука легла на моё плечо очень легко, но теперь, когда он почувствовал, что я не собираюсь его отталкивать, его пожатие слегка окрепло.

Находясь с Кристиной, я всегда надеялся, что, быть может, она преодолеет свой страх от моего лица и станет первым человеком, который прикоснётся ко мне с каким-нибудь добрым чувством. Этого не случилось... как странно, что в конечном счёте этим человеком оказался он.

- Теперь ты должен отпустить её... ты же понимаешь это, Эрик, не так ли?

Я сглотнул и с трудом попытался сосредоточиться на том, чтобы заговорить, не выдавая того факта, что я всё ещё плачу.

- Я не могу... Я не могу потерять её, я её люблю... Я люблю её! Ты знаешь, что это значит?

- Я знаю. А ещё я знаю, что если ты не покончишь с этим здесь, то в конечном итоге причинишь себе ещё больше боли.

- Мне нужно поговорить с ней... Я должен поговорить с ней ещё раз.

- Не делай этого с собой, Эрик.

Когда он говорил, его рука ласково сжала моё плечо; и неожиданно это стало уже слишком. Новые слёзы хлынули из моих глаз, и страх, что я потеряю самообладание перед ним, заставил меня вырваться, торопясь к убежищу ближайшей лестницы. Он не пытался следовать за мной. Уже стоя на лестнице, я услышал его голос за моей спиной:

- Ты должен меня послушаться!

Но я не захотел его слушать....


© Nicola Waters, 1998.


____________________________
* глава "Над люками" - это 12 глава, в переводе Д. Мудролюбовой она носит название "На чердаке" (прим. пер.)

<<< Назад    Дальше >>>

В раздел "Фанфики"
На верх страницы