На главную В раздел "Фанфики"

Fan fic that’s true to Leroux
Фанфик по роману Леру

Автор: Nicola Waters
Перевод: Мышь_полевая
е-мейл для связи с переводчиком

Часть 1. Судьба навек связала нас с тобой
Часть 2. Ce soir, elle a encore l'anneau d'or
Часть 3. Над люками
Часть 4. Дополнение к роману Леру
Часть 5. Faut il Tourner le scorpion?







Часть 2. Ce soir, elle a encore l'anneau d'or.

Саммари: эта часть истории описана в романе Леру со слов третьих лиц. Теперь мы можем взглянуть на неё с точки зрения Эрика. Итак, после бала-маскарада прошло девять дней. Кристина и Рауль решили "поиграть" в тайную помолвку.


Звуки оргaна постепенно растворились в тишине, мои пальцы бессильно опустились на клавиши. Не так... всё не так. На протяжении пяти дней я пытался довести своё творение до совершенства, заставить музыку ожить, однако всё это время мой внутренний голос упорно твердил, что единственным правильным вариантом было бы всё сжечь и начать сначала.

Однако, подумал я, в данный конкретный момент ни одно из этих действий не принесёт мне желаемого облегчения. Сейчас мне действительно очень хотелось начать своё произведение заново, снова погрузиться в него, пока у меня ещё есть хоть какое-то желание прекратить бесцельную трату усилий и времени. Но взглянув на ноты, я немного рассеянно отметил, что нотный стан как будто расплылся, ноты плясали у меня перед глазами. Немного откинув голову назад, я попытался сфокусировать взгляд, но это не помогло, скорее наоборот, в глазах возникла тупая боль. Судя по всему, мне необходимо прерваться на некоторое время... слишком уж трудно сосредоточиться.

Я встал, сделал шаг от органа и тут же быстро опустился обратно на стул, схватившись за металлическое сиденье и пытаясь перебороть накатившую на меня волну слабости. С некоторым запозданием я признал, что, возможно, причиной прыгающих нот и моей временной неспособности встать стали пять суток, проведённых без еды, лишь с небольшим количеством воды, наряду с отсутствием сна. Тихо проклиная всё на свете, я поднял руки и мягко помассировал виски, закрыв на минуту глаза. Возникло искушение найти одеяло, свернуться на диване и немного подремать, но разум подсказывал, что если я сделаю это, хотя бы немного не подкрепившись, то, проснувшись, наверняка буду чувствовать себя ещё хуже - и сон, в лучшем случае, не принесёт мне желанного отдыха.

Через несколько минут я снова поднялся, сделав несколько пробных шагов. Убедившись, что потеря сознания в ближайшее время мне не грозит, я направился к небольшому буфету, где рассчитывал найти немного еды, однако эти надежды себя не оправдали.

Вернувшись в гостиную, я медленно сел на диван и посмотрел на часы, стоявшие на каминной полке. Десять часов вечера. В это время суток в городе немало мест, где можно найти немного еды. И повсюду толпы людей: покидающих оперу, выходящих из ресторанов, расходящихся по домам... улицы, заполненные людьми. Содрогнувшись от этой мысли, я решил остаться дома, с продуктами или без них. Я не выношу толпу, среди людей я чувствую себя, как в ловушке, мне становится дурно... И всё же я был довольно голоден. Может быть, на улицах Парижа будет не так плохо; пожалуй, можно даже пройти переулками... Я представил себе массу толкающихся парижан, попытался вообразить, как буду пробиваться через них, и не смог подавить чувство страха. На самом деле, странно... я ведь хорошо помнил переполненные базары в Индии, как я пробирался через них в поисках каких-нибудь безделушек... Но тогда я был моложе, в некотором роде более выносливым... Сейчас я о таком даже подумать не мог. Кстати, не то чтобы я тогда не понимал всех этих взглядов, пристальных или исподтишка, - нет, я настолько же хорошо в них разбирался, как и сейчас, но только тогда я мог чуть лучше с этим справиться.

Слегка вытянувшись, я положил ноги на маленькую скамеечку перед диваном и устроился поудобнее. Сдвинувшись чуть левее, я повернул голову, собираясь положить её на боковую спинку дивана; при этом мой взгляд упал на красный шарф, лежащий на спинке кресла. Шарф Кристины.

Если бы я только закрыл глаза секунду или около того назад, я бы, наверное, смог как следует выспаться за ночь, я б сумел хотя бы несколько часов не думать о ней... но теперь уже было поздно.

Шарф лежал передо мной, и внезапно все мысли и страхи, от которых я отчаянно пытался избавиться, погрузившись с головой в мою музыку, снова захватили все мои помыслы. Сейчас я не мог пойти к органу и углубиться в своё сочинение, как я делал последние пять дней; я был слишком измучен, слишком истощён и не имел больше возможности избегать мыслей о ней.

Странно, что она не обнаружила отсутствие шарфа, она была к нему весьма привязана... А может быть, не так уж и странно, с тоской подумал я. Не сомневаюсь, что её "жених" сделает всё возможное, чтобы защитить её от холода, дождя и ветра. Я всё ещё едва мог поверить, что она согласилась на такую затею - "счастье, которое никому не причинит зла". И кого она имела в виду под этим "никому"? Не мальчишку: даже мне было ясно видно, что фальшивая помолвка его не устраивает. Не себя: кажется, бoльшую часть времени своей помолвки она проводила в бесплодной попытке сохранить их обоих счастливыми.

И не меня. Как, по её мнению, я должен был отреагировать на такую идею? Не могла же она на самом деле верить, что я об этом не узнаю; не надо быть даже призраком, чтобы увидеть, как они оба ходят везде, словно приклеенные друг к другу. А Кристина носит моё кольцо... кольцо, которое могло бы стать настоящим обручальным - и стало бы, если бы я не испытывал такой страх, даже ужас, и осмелился спросить её. Даже просьба надеть его потребовала у меня всего моего мужества, что уж говорить о чём-либо большем. А теперь видеть её разгуливающей повсюду с этим кольцом, спрятанным в его ладони...

Неуверенно поднявшись с дивана, я подошел к креслу, на котором лежал шарф, уселся и взял его в руки, не устояв перед желанием подержать так близко к себе хоть что-то, принадлежавшее ей. Материал едва уловимо доносил до меня её аромат, и я сжал его чуть крепче, позволив своей руке скользнуть вниз, лаская ткань, как будто это её я держал в объятиях. Я просидел так, не шевелясь, ещё некоторое время, а затем, возжелав бoльшего, поднёс шарф к своему лицу. Нет ничего плохого в том, чтобы побаловать себя несколько минут... Ткань была мягкой, и её прикосновение к моей коже дарило потрясающее ощущение блаженства, слабый аромат теперь ощущался более отчетливо... Каково бы это было - держать её вот так по-настоящему?

Держать её? Как ты можешь мечтать о том, чтобы когда-либо держать её... Она не может вынести даже прикосновения твоей руки... Внезапно на меня со страшной отчётливостью нахлынули воспоминания: Кристина пятится от меня с выражением ужаса на лице... отдёргивает свою руку, когда та соприкасается с моей...

Я быстро отбросил шарф, отошёл от кресла и лихорадочно огляделся вокруг в поисках маски и плаща. Мне нужно было выйти, сейчас же, пойти куда угодно, выйти на улицу - сделать всё, чтобы не дать себе погрузиться в пучины боли и отчаяния. Даже толпы людей в Париже казались мне на тот момент предпочтительнее, чем сидеть в плену собственного дома, вновь и вновь прокручивая в памяти одни и те же картины.

Надев маску и обнаружив, наконец, плащ, который я бросил в своей комнате и забыл, я натянул перчатки и покинул дом через проход, ведущий к озеру. Порыв холодного воздуха налетел на меня, стоило мне открыть дверь, и, поборов желание вернуться в тепло дома, я медленно направился к воде.

Маленькая лодка, привязанная к настилу, который я построил у кромки воды, едва заметно покачивалась. Бог знает, почему - вряд ли здесь было сильное течение. По-прежнему удерживая её одной ногой у настила, я осторожно шагнул в неё, так как всё ещё чувствовал лёгкое головокружение. Фосфоресцирующее свечение от воды сейчас казалось даже ярче, чем ночью, пугающе светилось в кромешной тьме. Жуткое, на первый взгляд, зрелище; я невольно подумал, что же она чувствовала той ночью, когда я провозил её здесь. Страх и беспокойство на её лице... она оглядывалась вокруг, переводила взгляд на стены, на высокий потолок, на воду... а затем на меня, вопросительно. Я грёб в тишине, не зная, что сказать, так как практически не сомневался в её реакции, когда она услышит "голос" от мужчины. Несколькими часами раньше я сидел и думал о возможных способах преодоления этой специфической проблемы; но теперь, когда мы вместе с ней скользили по тихой глади воды, все они казались неподходящими. Конечно же, когда мы вошли в дом, я был вынужден прервать молчание, и, в конце концов, просто сказал ей то, что казалось на тот момент подходящим к случаю. А этого было недостаточно; она сидела молча, и лицо её откровенно выдавало её чувства. На какое-то мгновение Кристину охватила паника, и я молил её о прощении, проклинал себя, что, кажется, слегка успокоило её. Но было ли этого достаточно? Этого я, наверное, уже никогда не узнаю, с тоской подумал я. Ее выходка с моей маской испортила всё... Следующие несколько часов я провёл, боясь, что она снова отшатнётся в ужасе, стоит лишь мне приблизиться к ней. А теперь она была с ним...

Резко вздрогнув, я пришёл в себя и понял, что сижу, держа вёсла и не двигаясь, уже около десяти минут. Долгие размышления ничего не решают, прошлое уже не изменить; всё, что я мог сделать, - это попытаться всё исправить, начиная с этого момента. Вопрос о том, как именно я буду всё это исправлять, снова наполнил меня отчаянием, и я схватился за вёсла, решив занять себя хоть какой-нибудь физической работой.

Вскоре я уже пожалел о взятом мною бешеном темпе. Я слишком сильно устал, чтобы продолжать грести с той же скоростью, и остаток пути был вынужден проделать куда более медленно. Что дало крайне неприятный эффект: у меня не только появилось больше времени, чтобы размышлять о Кристине, но и вернулась тревога, связанная с предстоящей прогулкой по оживлённому Парижу.

Увидев, наконец, противоположный берег, я испытал неимоверное облегчение, которое тут же сменилось раздражением, стоило мне разглядеть тусклый свет сразу за кромкой воды. А это могло означать только одно: дарога снова лезет не в своё дело. И действительно, не успел я привязать лодку к небольшому деревянному шесту и спрыгнуть на берег, как он подошёл ко мне.

- Я должен поговорить с тобой, Эрик.

- Неужели? А я думал, что ты пришёл сюда полюбоваться пейзажем.

Я собрался было пройти мимо него, но он быстро шагнул в сторону, пытаясь остановить меня. Я глубоко вздохнул, чтобы успокоиться - по крайней мере, я надеялся, что это меня успокоит - прежде чем заговорить.

- Ты же не пытаешься встать у меня на пути, а, дарога? Поскольку мы оба знаем, что это было бы ошибкой.

- Я хочу только занять несколько минут твоего времени, Эрик. Я не собираюсь мешать тебе идти, куда тебе будет угодно.

- У меня нет нескольких минут. А теперь, будь любезен, удались, пока я сам тебя не удалил - навсегда.

- Куда ты так спешишь? - с подозрением спросил он. - Ты ничего не замышляешь, а, Эрик?

У меня было сильное искушение ответить, что я собираюсь пополнить запас пороха, который позволит мне с лёгкостью разнести всё это здание в пух и прах, но чувство юмора никогда не было сильной стороной у дароги.

- Я иду наружу. А куда я иду - тебя не касается.

Он, казалось, хотел возразить, но потом явно передумал. Некоторое время Перс молчал, что привлекло моё внимание: это было непохоже на него - колебаться, если он хочет что-то сказать. Наконец, он произнёс:

- Кристина Даэ.

Я напрягся. Сейчас мне было тяжело даже думать о ней, не то что говорить.

- Что с ней?

Он ещё некоторое время мялся, неуверенно посматривая на меня.

- Эрик... тебе известно...

На какое-то мгновение я подумал, что он старается пощадить мои чувства, но затем отогнал эту глупую мысль, поняв, что он, несомненно, боится, что я рассержусь. Он пробормотал что-то бессвязное, и моё терпение подошло к концу.

- Ну, что?

- Тебе известно, что Кристина и виконт... помолвлены?

Я схватил его за шиворот и потащил в круг света, отбрасываемый его фонарём.

- Нет, ни о чём подобном мне не известно! Что я знаю, так это то, что она согласилась разыграть помолвку, чтобы порадовать влюблённого мальчишку, который очень скоро расстанется с ней и никогда больше её не увидит.

Перс хрипел, хватаясь рукой за мои запястья в попытке освободиться.

- Эрик, отпусти меня... пожалуйста.

Я некоторое время подождал, затем слегка ослабил хватку. Перс с опаской поглядел на меня, прежде чем снова заговорить, очевидно, всё ещё ощущая мою руку, свободно лежащую на его сюртуке.

- Ты действительно веришь в то, что виконт уедет?

Именно этот вопрос меня и тревожил больше всего с тех пор, как мальчишка впервые появился в Опере, но посвящать в это дарогу я не собирался.

- О, он, безусловно, покинет нас, - я выдержал паузу. - Так или иначе.

Затянутая в перчатку рука дароги резко обхватила моё предплечье, его пальцы сжались от волнения.

- Нет, ты не можешь! Ты не можешь, Эрик, я тебе не позволю! Он всего лишь мальчик, просто безобидный мальчик, который нечаянно полюбил её, и ничего не может с этим поделать.

- Я тоже! - слова вылетели прежде, чем я смог остановиться. - Чувства мальчишки,
о котором ты ничего не знаешь, сразу тронули тебя, а мои чувства, судя по всему, не вызывают в твоём сердце ничего, кроме насмешек!

Я отпустил его сюртук, почти не осознавая сейчас своих действий. Я чувствовал, что гнев, как обычно, дал выход боли, и в моей груди обосновалась пустота. Дарога поправил растрёпанную одежду, а потом взглянул на меня.

- Я не насмехаюсь над твоими чувствами, Эрик. Я только... - он как будто собирался что-то сказать, но передумал. С минуту он смотрел на меня, и в свете фонаря я уловил в его глазах что-то... сострадание? жалость? Что бы это ни было, мне от этого легче не становилось; зачем бы ещё ему жалеть меня, если только он не верил, что она уйдёт? От этой мысли слёзы подступили к моим глазам, и я моргнул, злясь на себя за то, что расстраиваюсь из-за того, что, вне всяких сомнений, является плодом моего воображения. Перс не чувствовал ко мне ничего, похожего на сострадание; всё, что он чувствовал - это желание убедиться, что я не претворю в жизнь какие-нибудь угрозы, на которые он же сам меня зачастую и вдохновлял.

Я отвернулся, направляясь мимо него к лестнице.

- Куда ты идешь?

- Не твоё дело, дарога.

Мне показалось, что я услышал его вздох, прежде чем он заговорил.

- Не сомневаюсь, снова будешь проводить вечер, шантажируя дирекцию и вмешиваясь в последнюю постановку...

Мне не хватало сил, чтобы спорить. Я снова начинал ощущать усталость, усталость и голод; и мысль о том, что мне ещё предстоит бесконечно плестись наверх в полной темноте, вгоняла меня в тоску.

- Это такая пустая трата времени, Эрик.

Я остановился, опираясь одной ногой на первую ступеньку, и обернулся, чтобы взглянуть на него, сомневаясь, уж не ослышался ли я.

- Что ты сказал?

- Я сказал... это совершенно пустая трата времени.

- А что именно, скажи-ка на милость?

- Всё это... когда я думаю, что ты мог бы сделать, Эрик, кем ты мог бы стать.

На какое-то мгновение я ошеломлённо застыл, не в силах произнести ни слова. Я знал, что должен уйти, не стоит давать ему даже малейшего намёка на то, что его слова произвели такой эффект. Но я не мог... то, что он сказал, было столь несправедливо, столь необдуманно жестоко.

Я, наконец, заговорил, отчаянно пытаясь сохранить свой голос ровным и сдержанным, но это мне не удавалось.

- А что я мог сделать, дарога? Ну давай, скажи!

- Твоя музыка, Эрик... архитектурные проекты... то, чего ты мог бы добиться, вместо... вместо... - он обвёл руками вокруг.

Чувствуя, как боль поднимается к горлу, я прислонился к стене, отказавшись от любых попыток казаться безучастным.

- И как ты мне предлагаешь достичь всего этого, дарога? Ты думаешь, что люди в этой цивилизованной стране будет слушать мою музыку, любоваться моими сооружениями? Не обращая внимания на то, что я ношу маску, игнорируя то, что находится за ней?
Ты, может быть, думаешь, что я живу здесь ради собственного удовольствия? Я даже не могу жить в нормальной, симпатичной квартире, как все остальные, без ненависти и оскорблений... А ты думаешь, что я каким-то образом мог бы добиться какого-то выдающегося успеха? Правильно? Ну, скажи мне - как, дарога, поверь, я хотел бы это знать! Ты думаешь, я не представлял себе порой всё это? Если ты думаешь, что я не жажду услышать, как мою музыку будут играть, и не тоскую по возможности петь где-то ещё, кроме тёмного, холодного подвала, то ты просто чёртов дурак!

Он сделал шаг ко мне и протянул руку:

- Эрик...

- Я живу здесь, потому что это единственный способ жить, не проводя каждое мгновение в страхе, что кто-нибудь нападёт на меня... жить без мерзкого ощущения, что я не могу покинуть стены своего дома без того, чтобы кто-нибудь не уставился на меня... Как ты смеешь осуждать меня за то, что я стремлюсь укрыться в безопасном месте и найти в нём хоть немного покоя для души! Как ты смеешь дразнить меня тем, что мне недоступно, потому что я похож на монстра! Как ты смеешь?!

Перс молчал и мял в руках свои перчатки, опустив глаза в каменный пол. Я отвернулся, по-прежнему опираясь на стену, и тайком сделал глубокий вдох, пытаясь восстановить то незначительное подобие спокойствия, которое ощущал до этого. Снова повернувшись к дароге, я увидел, что тот смотрит на меня со странным выражением лица.

- Эрик, пожалуйста, забудь, что я сказал, я просто...

Я сделал быстрый жест, приказывая ему замолчать, которому он, к счастью, подчинился. Я не хотел слышать ни его объяснений, ни извинений, если только он действительно собирался их выразить; у меня было скверное предчувствие, что ни то, ни другое утешения мне не принесёт.

- Послушай меня, дарога. Я пока терплю твоё постоянное присутствие здесь... Бог знает, почему я это делаю, но это так. По правде говоря, если ты действительно настолько глуп, что желаешь проводить всё своё свободное время здесь, внизу, наблюдая за мной, то, возможно, меня просто развлекает позволять тебе делать это. Хотя я тебя не понимаю... В конце концов, у тебя есть возможность делать всё, что душе угодно, в мире наверху. - Я сделал паузу. - У меня же такой возможности нет.

Он хотел что-то сказать, но я снова его прервал:

- Но я не обязан мириться с тобой, дарога. Ты должен это запомнить. Я, как тебе хорошо известно, не испытываю особого почтения к святости жизни, и ещё меньше это касается жизни того, чьей постоянной целью стало, кажется, докучать мне.

С этими словами я развернулся и стал подниматься по лестнице, к третьему подвалу, только один раз быстро обернувшись, чтобы убедиться, что он не следует за мной. В подвале было темно и ужасно холодно; леденящий мороз пробирал до костей, и я посильнее закутался в плащ, однако это не особенно помогло. Я уже окончательно жалел, что вышел из дома: я замёрз и устал, а ссора с дарогой вряд ли могла привести меня в подходящее душевное состояние, чтобы бродить среди толпы по улицам Парижа. А теперь я даже не мог повернуть назад: он всё ещё стоял там, ожидая, на берегу озера.

Когда я поднялся выше, тишина стала периодически прерываться тихими голосами "закрывальщиков дверей", тросы и блоки передвигались, как будто сверху ими управляли невидимые руки. Поистине лабиринт... своего рода; но не для того, кому он являлся домом, не для того, кто видел, как он возводился, начиная с самого фундамента, видел, как старательно и кропотливо добавлялся к нему каждый следующий ярус.

В этот вечер не давали никаких представлений, так что театр был, к счастью, относительно пуст, а, следовательно, свободными были и коридоры, ведущие к боковому выходу, куда я направлялся. Выйти через калитку на улице Скриба, конечно, было бы гораздо быстрее, но в это время суток улица Скриба всегда была полна людей, благодаря наличию рядом Гранд Отеля и многочисленных кафе. С противоположной стороны здания было намного тише; на улице, которая вела в конечном итоге к вокзалу, можно было увидеть, как правило, лишь нескольких безрассудных смельчаков, которые рискнули пройти пешком весь путь оттуда.

Я осторожно вышел, оглядывая окрестности. Хорошо, здесь всё ещё не слишком оживлённо; а все те, кто был на улице, как обычно, спешили в какие-то другие места, стараясь не задерживаться в этом тёмном углу. Я постоял несколько минут, говоря себе, что решаю, в каком направлении пойти; в то время как на самом деле я пытался собраться с мужеством, чтобы вообще пойти хоть куда-нибудь. Не то чтобы я не привык выходить наружу, но я редко выбирал для этого такие часы, как этот. Ожидание, разумеется, задачу нисколько не облегчило.

Надев шляпу и надвинув её на глаза, я вышел на улицу, огляделся, чтобы успокоить себя сам-не-знаю-в-чём, и двинулся на юг, минуя площадь Оперы и дальше, по проспекту Оперы. Как я и опасался, здесь была давка и толчея с обеих сторон дороги, и я слегка опустил голову, твёрдо говоря себе, что окружающие мною совершенно не заинтересованы. Я испытал немалое облегчение, когда, миновав Пирамиду, свернул на куда более тихий переулок.

Лучше всего, считал я, подошло бы то маленькое кафе, которое, как я помнил, находилось на набережной Тюильри. Я тихо молился, чтобы дела у них сейчас шли так же не блестяще, как это было в самом начале. Однако этой надежде вряд ли суждено было сбыться, судя по количеству людей вокруг.

Тихая улица закончилась слишком уж резко, выйдя на улицу Риволи, всегда оживлённую городскую артерию. Группы людей, большинство из которых смеялись и шутили, спешили по узким тротуарам, время от времени останавливаясь, чтобы поздороваться со знакомыми. Моё внимание вдруг привлекла одна фигура, пробивающаяся через толпу людей к многоквартирному дому на северной стороне улицы. Очень знакомая фигура. Я отступил в тень, наблюдая, как дарога, не дойдя до цели своего путешествия, остановился, встретив человека, вышедшего из того здания, куда он направлялся. Несколько минут эти двое о чём-то разговаривали, незнакомый мужчина - скорее всего, сосед - весело рассмеялся. Очаровательно... Дарога поджидал меня у моего дома, оскорбил и расстроил меня, а потом пошёл домой, словно ничего не произошло, и ничто его не беспокоило! Вот он расстался с другим мужчиной и подошёл к узкой двери, держа в руке ключи. Я изо всех сил пытался подавить неожиданный прилив зависти. До чего же хорошо иметь возможность возвращаться вечером домой, не обращая внимания на время, на множество людей и на то, не окружают ли сейчас твой дом толпы парижан, ожидающих вечернего представления в Опере.

Отвернувшись, я снова направился в сторону набережной Тюильри, суета и давка вокруг стали уменьшаться, когда я покинул улицу Риволи. "Какая ясная ночь..." - эта мысль не особенно развеселила меня. Надвигающаяся гроза, по крайней мере, заставила бы всю эту толпу разбежаться по укрытиям. Мимо прогрохотала карета... а вот это уже мысль. Может быть, для возвращения в Оперу стоит нанять экипаж. Я вовсе не был уверен, что смогу выдержать обратный путь пешком, так как количество людей, казалось, с течением времени росло, а не уменьшалось. Куда бы я ни посмотрел, повсюду виднелись пары, выходящие из переулков, студенты, идущие, держась за руки, поперёк тротуара... Я глубоко вздохнул и приказал себе успокоиться. Без сомнения, я всё это себе навоображал, не могло их стать настолько больше за какие-то пять минут.

Отблеск луны в Сене привлёк мое внимание, и я слегка удивился: я почти не заметил, как достиг Тюильри. И действительно, на берегу стояло небольшое кафе, мигающий свет падал на темную набережную. Свет мигал, потому что, увы, там оказалось множество других людей с теми же намерениями, что и у меня.

Я остановился, заметил рядом скамейку и медленно сел, сжав руки и уставившись на мерцающий свет в нерешительности. Мне совершенно не хотелось идти туда, где придётся находиться рядом с людьми, встречаться с неизбежными пристальными взглядами... Может быть, стоило подождать, прежде чем соваться в эту западню... Чувство страха всё усиливалось, и я откинулся назад, разжал пальцы и уставился на воду, смутно вспоминая, что где-то читал о том, что вид текущей воды должен успокаивать. Чувствовать себя вот так из-за чего-то столь обыденного и простого - это выводило меня из себя. Обычно нервозность была не такой сильной, но усталость и мои недавние переживания с Кристиной объединились, так что теперь маску на себе я ощущал вдвойне.

Что ж, выбор был прост. Либо идти туда, купить себе еду и терпеть, сколько смогу, либо вернуться домой - по-прежнему голодным и с перспективой всё равно столкнуться с этим снова чуть позже, ведь мысли об этом всё равно будут постоянно преследовать меня. Выбор, таким образом, казался очевидным, и, увидев официанта, который бродил между столиками чуть поодаль, я решился. Встав, я направился к нему уверенной, как я надеялся, походкой.

- Официант!

Он повернулся и выжидательно посмотрел на меня. Я был вынужден шагнуть вперёд к свету и увидел столь хорошо знакомое выражение в его глазах, устремленных на маску. Тщетно пытаясь игнорировать этот взгляд, я быстро произнёс:

- Если вы принесёте мне... - я перечислил первые продукты, которые пришли на ум. - ... Здесь две сотни франков для вас.

Он колебался, пока я не помахал купюрами перед его глазами, после чего кивнул и направился к кафе. Молясь про себя, чтобы он вообще вернулся, я шагнул назад в тень и замер в ожидании. Через некоторое время послышались шаги, и появился официант, несущий что-то, издававшее довольно вкусные запахи. Заметив, что я совершенно не интересуюсь принесёнными продуктами, он начал что-то говорить, но я вручил ему деньги и быстро пошёл прочь, успев, однако, снова увидеть его взгляд, направленный на мою маску.

Сады Тюильри призывно манили через улицу, и я поспешил туда, сразу направившись в самый тёмный угол, какой только смог обнаружить. Лунная ночь словно побуждала всех таскаться по садам, заметил я несколько раздраженно. В глухую зимнюю пору в этот час можно было, как правило, с достаточной степенью уверенности рассчитывать здесь на одиночество. Место, которое я нашёл для себя, находилось, к счастью, далеко от основных тропинок и скрывалось за большим дубом, поэтому можно было на некоторое время успокоиться, и я позволил себе слегка ослабить бдительность, пока утолял свой голод.

После всей моей нерасположенности вообще выходить наружу, я теперь с удивлением обнаружил странное нежелание покидать это тихое место. Голоса гуляющих парижан казались не более чем шелестом ветра, единственным посторонним звуком было отдалённое громыхание карет по булыжной мостовой. Я подумал о том, что она делает в это время... До чего же пленительная идея - гулять здесь с вместе с ней! Может быть, стоит снова организовать карету, когда она вернётся... если она вернётся. Кошмарная мысль безжалостно вторглась в мои приятные мечты. Она обещала вернуться завтра... но что, если после стольких дней, проведённых с ним, она не сдержит своё обещание? Как я мог надеяться хотя бы узнать об этом заблаговременно, не говоря уже о том, чтобы помешать ей покинуть меня?

Моё временное чувство удовлетворения испарилось без следа, и я встал, собираясь вернуться обратно в Оперу. Нет никакого смысла сидеть здесь и чувствовать себя несчастным, когда я могу побыть несчастным и в своём собственном доме, без дополнительных тревог и волнений.

К моему ужасу, количество пешеходов, казалось, увеличилось раз в десять, и ни одного свободного экипажа - мимо проезжали лишь те, что уже везли пассажиров. Я с ужасом осознавал на себе маску, с ужасом осознавал яркость этой ночи, взгляды людей, окружающих меня. Я старался, как мог, всё это игнорировать, но у меня не получалось... Каждый взгляд словно вновь воскрешал в моей памяти те лица, много лет назад, уставившиеся на меня... Я опустил голову и побрёл дальше почти вслепую, с мучительной болью воспроизводя каждый фрагмент того разговора, что состоялся пару часов назад... Что ты мог бы сделать, кем ты мог бы стать... Как он мог не знать, не представлять, что я чувствую, даже просто находясь среди большого количества людей? Но этого, возможно, никто не мог понять...

Я зафиксировал взгляд впереди, на конце улицы, молясь, чтобы как можно скорее добраться до площади Оперы, и убеждая себя, что идти осталось уже недолго. Мало-помалу таким вот способом я и приблизился к ней; однако продолжать и дальше использовать этот метод был затруднительно, так как я по-прежнему одним глазом поглядывал на дорогу, надеясь найти пустой экипаж.

Злясь на себя за то, что всё-таки поддался страху, я остановился на минуту, отступил в затемнённый проход между домами и осмотрелся вокруг. Люди, спешащие по своим делам, сразу потеряли свой угрожающий вид, их взгляды больше не направлялись в мою сторону, поскольку я был надёжно скрыт. Завернувшись поплотнее в плащ, я обхватил руками плечи и прислонился к стене, гадая: может быть, всё это лишь сон, и на самом деле я просто заснул на диване.

Проблема с этими несколькими минутами спокойствия оказалась в том, что, когда я, наконец, снова решился продолжить путь, давка и сутолока вокруг стали, кажется, ещё хуже. Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем в поле зрения показались знакомые очертания Пале Гарнье, к этому времени я чувствовал себя совершенно измученным (и не на шутку разозлённым) всей этой ситуацией.

Кромешная тьма, окутавшая меня, как только я закрыл за собой дверь, ведущую на улицу Скриба, ещё никогда не была более приятной, более успокаивающей. Также порадовало меня и полное отсутствие отблесков фонаря у берега озера; тот факт, что я видел, как дарога заходил в свою квартиру, вовсе не гарантировал уверенности, что его не будет здесь, когда я вернусь - иногда он казался мне вездесущим, так часто он следил за мной.

Я медленно направился к лодке, пытаясь забыть предыдущие пару часов и стараясь думать о чём-нибудь спокойном, когда тишина вдруг была резко нарушена:

- Эрик!

По правде говоря, это последний голос, который я ожидал услышать в данный момент. Она не должна была возвращаться до завтра, я даже и мечтать не смел, что она вернется раньше... Совершенно застигнутый врасплох, я ничего не сказал, только лишь смотрел на неё с изумлением. Она немного неуверенно подошла ко мне, я не вполне мог определить выражение её лица.

- Что-то не так, Эрик? Вы в порядке?

На ум сразу пришло множество ответов на этот конкретный вопрос, заданный именно ею, но я сдержался и ответил, что я действительно "в порядке".

- А что вы здесь делаете, Кристина? Я не ожидал увидеть вас до завтра...

Мне вдруг пришла в голову мысль, что, может быть, она пришла в последний раз, попрощаться напоследок... Небольшая паника, вызванная этой мыслью, должно быть, каким-то образом проявилась внешне, потому что Кристина шагнула ближе, словно желая успокоить меня.

- Я просто хотела вас увидеть, вот и всё... Вы же не возражаете, надеюсь?

Через некоторое время мне удалось снова отыскать свой голос, я дал понять, что не возражаю, и повёл её к лодке. Я все ещё ощущал лёгкую дрожь из-за моего недавнего столкновения с человечеством в лице этой многолюдной массы, и молился, чтобы она ничего не заметила.

Ни один из нас не сказал ни слова, пока я грёб, чёрная вода скользила мимо в окружающей нас тишине, вёсла беззвучно погружались и снова взлетали вверх. Кристина завозилась со своим плащом, посмотрела на воду, на стены, на потолок (по крайней мере, в том направлении - арочный свод было довольно трудно различить), а затем снова на меня.

У меня возникло неприятное чувство, что она хочет что-то мне сказать и обдумывает, как это лучше сделать. Во вспышке света от моего фонаря блеснуло её кольцо, что немного успокоило меня: по крайней мере, она по-прежнему его носит. Что, если она хочет сказать мне, что уезжает, что притворная помолвка не была притворной? Эта мысль наполнила меня таким отчаянием, что на мгновение я чуть не забыл, что надо грести. Я не мог даже подумать о том, чтобы потерять её; я привык к её присутствию, привык к ожиданию её прихода, когда её не было. Даже боль, вызванная тем, как она избегала физического контакта, и тем, как она отдалилась от меня с тех пор, как увидела моё лицо, казалась терпимой по сравнению с мыслью о том, что её вообще не будет рядом.

В конце концов, пока она была здесь, я мог любить её, даже не будучи уверенным в её чувствах; возможно, со временем она уже не будет так бояться и позволит мне прикоснуться к ней и обнять её... как это делал он.

Виконту всё это казалось таким естественным, он принял как должное, что она радуется его объятиям, берёт его за руку. Как было бы прекрасно иметь возможность почувствовать такое! Я же боялся её реакции, когда приближался к ней, боялся того, что могу увидеть. Даже если она позволяла мне находиться рядом с собой, я понятия не имел о том, как далеко я могу зайти, что мне разрешено, как мне следует проявлять свои чувства... Я совершенно не привык ни сам прикасаться к кому-либо, ни чтобы ко мне кто-то прикасался, и все эти впечатления были настолько же пугающими, насколько и восхитительными... и наряду с этим, я всё время боялся, что она отвергнет меня!

Когда она находилась так близко, я почти ощущал, как много тепла и уюта я мог бы получить от возможности быть вместе с ней... что делало барьер между нами ещё более невыносимым. А этот мальчишка - он хотя бы знал, каким счастливчиком он был? Что многие жесты, которые для него не значили почти ничего, должны иметь огромное, практически неоценимое значение?

Эти размышления были прерваны знакомой встряской, когда лодка причалила к твёрдому грунту. Шагнув на берег, я, поколебавшись, предложил Кристине руку, которую она, к моему удивлению, приняла. Я ощутил тепло её ладони даже сквозь перчатки и внезапно почувствовал безумный порыв удержать её, поскольку это мог быть мой последний шанс сделать это.

Она по-прежнему выглядела рассеянной, когда сбросила плащ и уселась, завязав со мной беседу о репетициях и ролях с отсутствующим выражением человека, чей ум сосредоточен на чём-то совершенно ином. Наконец, мы замолчали, и я почувствовал, что не могу больше ждать. Лучше услышать это сразу, что бы это ни было, чем терпеть эту длительную пытку.

- В чём дело, Кристина, не будете ли вы так любезны сказать мне? И избавьте нас обоих от ещё одной надуманной беседы.

Она немного потеребила своё платье, прежде чем, наконец, ответить:

- Это Рa... виконт.

Я встал с кресла и подошёл к органу, начав перекладывать нотные листы в попытке скрыть своё страдание.

- Что с ним?

- Я знаю, я сказала вам, что он уедет, но теперь... теперь он говорит, что не поедет на Северный полюс.

Мои руки задержались на нотах, и я посмотрел на неё:

- И какой именно реакции вы ожидаете от меня?

На самом деле, кое-какие действия по этому поводу я бы предпринял не без удовольствия, но я сомневался, что Кристина с этим согласится. Равно как и сующий всюду свой нос Перс.

Кристина снова заговорила:

- Да никакой, я просто... ну, я не знаю, что делать, и я подумала, что вы должны знать...

Я переместился к боковой части оргaна, прислонился к нему спиной и скрестил руки, внимательно глядя на неё:

- А не давали ли вы ему какой-нибудь... повод для такого внезапного изменения намерений?

- Ну, нет, не совсем... Я всегда говорила ему, что он должен уехать, я не поощряла его к тому, чтобы остаться...

Это было уже слишком.

- Не поощряла его?!

Она слегка подскочила в своём кресле, глядя на меня с опаской. Я понимал, что начинаю терять самообладание, но чувствовал, что имею на это некоторое право. Я продолжил, прежде чем она сумела выговорить "ну..." - я видел это по её губам.

- Вы меня извините, Кристина, но на этом свете есть ряд действий, которые в такой ситуации могут быть вполне обоснованно истолкованы как поощрение. Я признаю, что у меня самого несколько ограниченный опыт в делах такого рода, но, несмотря на это, я думаю, что могу смело побиться об заклад, что заключенная с кем-либо помолвка является достаточно сильным стимулом для этого человека не уезжать слишком далеко!

Кристина сглотнула, откинулась на спинку кресла, а затем снова подалась вперёд с выражением ужаса на лице.

- Эрик, пожалуйста... Я не хотела, чтобы вы узнали...

- Что ж, я думаю, мы должны просто принять этот факт, как должное! Кстати, когда вы собирались сообщить мне? На официальном объявлении? В приглашении на церемонию? На свадьбе?!

Она встала с кресла и подошла ко мне, остановившись в нескольких шагах. От её близости мне стало только ещё хуже.

- Вы ошибаетесь, это ничего не значит, это только игра в помолвку! Я предложила её только для того, чтобы сделать его счастливым.

- Хм, если это ничего не значит, то какой в этом смысл? А если вы решили устроить какой-то бессмысленный крестовый поход, чтобы сделать людей счастливыми, то зачем останавливаться на одном виконте? Ну же, Кристина, давайте мы тоже поиграем в помолвку! Может быть, это сделает меня счастливым?! Потому что, я вас уверяю, я ещё никогда не был более несчастен, чем в данный момент.

Отвернувшись от неё, я быстро направился к своему креслу у камина, внезапно испугавшись, что ноги перестанут меня держать, если я останусь стоять. Уставившись на огонь, я следил за тем, как исчезают и колышутся языки пламени передо мной, правой рукой рассеянно потирая свою ногу в тщетной попытке успокоиться. Кристина опустилась на пол в нескольких шагах от меня.

- Эрик... если хотите, я скажу ему, что всё кончено...

- Нет. Вы просто убедите его, что он должен уехать... - я внимательно смотрел на неё в этот момент, но увы, не мог прочитать выражение её лица. - И через несколько недель он уедет. Прежде чем он это сделает, пусть он, по крайней мере, почувствует себя столь же несчастным, как и я.

Она пересела поближе, глядя на меня.

- Неужели вы так несчастны?

- Постоянно наблюдая за тем, как вы привязаны к этому мальчику, нельзя рассчитывать, что я буду чувствовать что-либо иное... особенно если вспомнить, что вы не можете даже вынести моего близкого присутствия... по крайней мере, с тех пор, как вы сделали то, чего я вас просил не делать.

Она несколько секунд помолчала, глядя в пол, после чего снова посмотрела на меня:

- Мне очень хочется, чтобы вы простили меня за это.

- Я не знаю, Кристина, может быть, я уже это сделал. Я стараюсь вообще не позволять себе думать об этом; и я был бы рад, если бы просто сумел всё забыть, чего я, конечно же, не могу.

Я не мог понять, что на меня нашло, что я вдруг снова заговорил об этом. Я хотел забыть это, как, несомненно, хотела этого и она, - так почему же я вообще стал упоминать об этом? Чтобы помучиться, увидев тень этого воспоминания в её глазах?

- Неужели вы не можете попытаться забыть об этом? Я сделала... ошибку, я не должна была ослушаться вас, но теперь это в прошлом, мы можем...

Она знала, что ничего ещё не прошло, и делать вид, что это не так, было оскорблением для нас обоих.

- Может быть, в тот день, когда вы сможете посмотреть мне в глаза без отвращения или страха, я и смогу начать это забывать, но я не думаю, что это произойдёт когда-нибудь в ближайшем будущем, ведь так? - я уже почти кричал.

Приложив усилия, чтобы успокоиться, я вернулся к органу и наиграл несколько гамм. Едва я начал, как почувствовал её присутствие за своей спиной, страшно напомнившее мне о том недавнем вечере. Я повернулся к ней так быстро, что она сделала шаг назад.

- Даже не думайте, Кристина!

- Вы хотите, чтобы я доказала, что ваше лицо меня не волнует, вот я и докажу.

Непривычные стальные ноты в голосе Кристины настолько захватили меня врасплох, что её рука была уже в нескольких сантиметрах от моего лица, когда я схватил её за запястье, сжав его пальцами, словно в тисках. Даже когда она ахнула, я не сразу отпустил её, находясь во власти своих страхов, своих ненавистных воспоминаний. Только лишь убедившись, что она не попытается сделать это снова, я расслабил руку, после чего она отступила, потирая запястье, что наполнило меня угрызениями совести. Я не собирался причинять ей боль, это было чисто рефлекторное действие, выработанное необходимостью защищаться от гораздо более сильных людей, чем Кристина.

Я смотрел, как она садится обратно на диван, одной рукой все ещё сжимая запястье.

- Ради всего святого, зачем вам это делать, Кристина? Вы что, действительно хотите снова навязать себе это... зрелище? Даже если вам удастся проявить какие-то чудеса выносливости, и вы сумеете снова не отскочить к ближайшей стене, - неужели вы действительно считаете, что ваши глаза смогут скрыть то, что вы чувствуете на самом деле, что они смогут убедить меня? Или вы на самом деле верите, что они убедили меня за те две недели, что последовали за этим? Поверьте, у меня более чем достаточный опыт в чтении отвращения в глазах окружающих. Никто ещё никогда не мог взглянуть без него на моё обнажённое лицо, и никому ещё не удавалось его скрыть. Хотя, признаюсь, большинство людей даже не утруждали себя такой попыткой. Даже та, у которой для этого было, может быть, гораздо больше причин, нежели у вас.

Я замолчал, снова уселся за орган и уставился в пространство. До чего же неподходящий момент для таких воспоминаний. Если уж даже она не выдерживала, то как сможет хоть кто-нибудь... как сможет Кристина? Слегка опустив голову, я гладил лежащие передо мной нотные листы; по крайней мере, у меня было хоть что-то красивое, хоть что-то, способное утешить меня, даже если ни один другой человек этого сделать не мог.

- Кого вы имеете в виду, Эрик?

Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы восстановить ход мыслей, что мне, к сожалению, удалось. У меня не было желания обсуждать её с кем-либо, и меньше всего - с Кристиной.

- Никого... Это не имеет значения.

Кристина выглядела так, будто собирается поспорить со мной, и, чтобы это предотвратить, я начал играть. Через некоторое время я осознал, что она покинула диван и пришла посидеть рядом со мной. Позволив себе удовольствие немного полюбоваться её лицом, я подумал, что виконт мог сделать её счастливой во всём остальном, но, по крайней мере, не в этом. Не прекращая играть, я начал тихо петь, в конце концов убрав руки от органа и продолжая петь уже без аккомпанемента; постепенно я закончил арию и перешёл от неё к части моего "Дон Жуана". К этому моменту её глаза уже были закрыты, а тело так расслабилось, что я начал опасаться, как бы она не соскользнула со стула, прервав этот изысканный момент столь грубым образом. Может быть, мне следует поддержать её за плечо, чтобы она не упала... но что, если её глаза откроются с отвращением в ту же секунду, как я дотронусь до неё?

Я придвинулся поближе, поднял левую руку и медленно протянул к ней, по-прежнему опасаясь её реакции; однако страх был частично преодолён необходимостью прикоснуться к ней. Воспоминания о той первой ночи, когда я привёз её сюда, теперь становились всё отчётливее, я вспомнил, как напевал ей колыбельные... О, до чего же мне было необходимо прикоснуться к ней! Если я этого не сделаю, и она уйдёт, я никогда себе этого не прощу, у меня никогда больше не будет такого шанса... Каким-то чудом мне даже удавалось продолжать пение на протяжении всех этих рассуждений. Моя рука теперь находилась в считанных сантиметрах от её плеча, и я каким-то образом нашёл в себе достаточно смелости, чтобы позволить моим пальцам медленно опуститься на её платье. Реакции, которой я боялся, так и не последовало; её веки затрепетали, она задышала немного быстрее, но не отпрянула от меня и не закричала.

Тепло её тела ощущалось даже сквозь платье - тепло, которое было так чуждо и так заманчиво для меня. Воодушевленный её реакцией, я сдвинул руку немного выше по её плечу, перемещая пальцы в соответствии со звучанием своего голоса. Кристина наклонилась чуть левее, что заставило меня разволноваться ещё больше, потому что, если она и дальше будет так продолжать, то её голова в конечном итоге окажется у меня на плече. Я почувствовал себя немного смелее и сдвинул пальцы чуть ниже, ощущая мягкость под своей рукой. Из-за сочетания близости Кристины и той особой песни, которую я выбрал, мне становилось всё более сложно петь ровно и спокойно. Глядя на неё, я гадал, насколько она осознаёт происходящее: она явно не спала, что подтверждалось её действиями. А раз она не спала и позволяла мне... что это означало?

Я задохнулся, почувствовав лёгкое давление на свою руку: я даже почти не понял, как её голова оказалась на моём плече. Тихо переведя дыхание, я продолжил волнующие исследования моей левой руки; если бы только я не боялся зайти дальше! Самым смешным во всей этой ситуации было то, что я жутко боялся, что какая-нибудь случайность положит этому конец. Я боялся, как бы что-нибудь не нарушило этот момент, боялся, что непривычный угол, под которым она лежит, заставит её... что? Проснуться? Я даже не думал, что она спит - по крайней мере, не полностью. Как бы то ни было, я не мог позволить этому прекратиться, не мог позволить этому удовольствию быть нарушенным чем-то таким обыденным, как неудобно расположенный стул. Может быть, будет лучше отнести её куда-нибудь в более комфортабельное место... в её комнату.

Ее хрупкая фигурка почти ничего не весила, и с минуту я стоял, наслаждаясь тем, что держу её в своих объятиях. Направляясь к её комнате, я слегка рассеянно осознал, что понятия не имею, чтo буду делать, когда окажусь там.

Комната была мягко освещена, в камине догорал огонь, и редкие вспышки пламени бросали отблески на мебель. Пока я шёл к кровати, голова Кристины уже полностью устроилась на моём плече; меня одолевал целый ряд мыслей, большинство из которых я пытался отогнать от себя - впрочем, без особого успеха. В конце концов, я даже с некоторым облегчением выпустил её из своих объятий, уложил на кровать и, поддавшись своему чуть более раннему желанию, на мгновение задержал её руку, наслаждаясь ощущением её пальцев в своих, прежде чем они опустились на одеяло. Чувство этого специфического удовольствия растаяло, я стоял рядом с кроватью и размышлял, что делать. Конечно, правильно было бы развернуться и немедленно уйти отсюда, но с учётом других вариантов это показалось мне довольно мрачной идеей.

Если несколько минут назад Кристина не спала, то теперь она, кажется, засыпала, её дыхание стало ровным и спокойным. Мой голос постепенно замер в тишине, и я позволил себе скользнуть по ней взглядом. Боже, я ужасно хотел её... это дошло до моего сознания только теперь, когда я увидел её лежащей здесь, всего в нескольких дюймах от меня. Может быть, если я только разочек прикоснусь к ней, на секунду... Моя рука сдвинулась не более чем на несколько сантиметров, когда я остановился, осознав, что такое исключительное безрассудство, во-первых, может её разбудить, а во-вторых, совершенно не удовлетворит то практически необузданное желание, которое я ощущал, - скорее наоборот. Я отступил на несколько шагов, заметил кресло у камина и опустился в него, сцепив руки. Через некоторое время я, к собственному удивлению, сумел слегка утихомирить своё предательское тело и мог рассматривать её уже несколько более спокойно. Довольно утомительный процесс; я смутно вспомнил, как ещё несколько часов назад чувствовал, что буквально падаю от усталости. Наверное, стоило бы немного поспать.

Я встал, собираясь уже выйти из комнаты, но взглянул на неё и неожиданно снова впал в уныние. Неужели для меня настолько неподобающе даже просто хотеть быть рядом с ней? За эти годы я проникся весьма прочным убеждением, что для меня желать чего-либо в этом роде является каким-то гнусным преступлением. Комната была тёплой и умиротворяющей, кровать выглядела так уютно и притягательно... В моей комнате наверняка сейчас холодно, а кроватью мне служит гроб.

Остановившись в нескольких шагах от двери, я направился обратно и очень медленно сел рядом с Кристиной, опасаясь, что она проснётся. Она не пошевелилась, что побудило меня слегка наклониться и прикоснуться к одной из прядей волос, упавших на край подушки. Небольшая проблема тут оказалась в том, что я тотчас же осознал, какая она тёплая, какая уютная у неё постель, какая мягкая подушка... и как я чертовски хочу спать.

Голова слегка закружилась. Насколько это было из-за усталости, а насколько - из-за близости Кристины, я сказать не мог. Как бы то ни было, я почувствовал, что наклоняюсь всё ниже и ниже, пока моя голова не коснулась подушки рядом с ней.

Как только это произошло, я с тревогой взглянул на неё. Если она сейчас проснётся... она, наверное, закричит, или хотя бы попытается, и вскочит. В этом случае, мне, конечно, придётся немедленно покинуть комнату. Но мне вдруг стало так хорошо... Всё, чего я хотел - это закрыть глаза и прикорнуть рядом с ней.

Ее дыхание звучало так мирно, так безмятежно, оно успокаивало меня, постепенно рассеивая слишком уж яркие переживания остального вечера. Внимательно глядя на неё, пытаясь высмотреть любую реакцию, даже самую незначительную, я медленно поднял обе ноги на покрывало и осторожно устроился, стараясь не думать о том, что же произойдёт, если я усну, а она проснётся раньше меня.

Огонь в камине начал слегка угасать, поэтому в комнате стало чуть темнее, что дало мне возможность расслабиться. Несмотря на всю мою усталость, я заснул не сразу, как опасался; по правде говоря, я довольно сильно нервничал даже от одной только идеи о том, чтобы спать рядом с другим человеком. Чтобы настолько довериться кому-либо. Однако затем я мрачно подумал, что самым худшим моим опасением всегда было снятие маски, а Кристина вряд ли пожелает сделать это ещё раз... если только, конечно, не захочет снова попытаться что-то доказать мне, как сегодня.

На самом деле, маска немного мешала мне устроиться с полным удобством; я редко спал в ней в стенах собственного дома, чувствуя себя в безопасности в абсолютном одиночестве и при полном отсутствии каких-либо зеркал. С ней я не мог нормально повернуться лицом к подушке, как я любил: я испытывал иррациональный страх перед тем, чтобы спать лицом вверх, даже в маске. Но я не мог её снять, лёжа рядом с Кристиной. В конце концов, я повернулся на бок и устроил голову, как мог, пытаясь не обращать внимания на то, что маска натирает мне кожу.

Огонь уже почти погас, и постепенно увеличивающаяся темнота утешала и успокаивала, окутывая меня, словно мягкое одеяло. Прошло уже много времени с тех пор, как я по-настоящему спал в нормальной постели; время от времени я испытывал искушение поспать в этой, пока Кристина отсутствовала, но всегда удерживал себя, опасаясь, что она каким-то образом об этом узнает. А насколько будет хуже, если она обнаружит меня здесь, рядом с собой... и тем не менее, Эрик, ты всё равно ведь не собираешься вставать, не так ли? Веки потихоньку стали закрываться, на меня навалилась невероятная усталость... Поглубже уткнувшись головой в подушку, я слегка расслабил свою настороженную хватку на одеяле. И даже не заметил, как постепенно провалился в глубокий сон.


Когда я проснулся, первым, что я осознал, был, как ни странно, старый шкаф в стиле Луи-Филиппа, который стоял в углу комнаты, смутно вырисовываясь в поле моего слегка затуманенного зрения. Может показаться несколько странным, что я запаниковал из-за такого объекта, но его расположения и формы оказалось достаточно, чтобы я понял, что нахожусь не в своей комнате и не в своей постели. Соответствующие ассоциации, которые появились вместе с этим специфическим ощущением, незамедлительно ввергли меня в состояние сильнейшей паники, которая был ослаблена лишь видом лежащей рядом со мной Кристины. И сразу же нахлынули воспоминания о событиях предыдущего вечера. Всё в порядке... Я в своём собственном доме, в безопасности, под парижскими улицами. Чувство облегчения было настолько сильным, что я упал обратно на подушку, обхватил её рукой и счастливо вздохнул. Чувства, похожего на то, что я только что пережил, я не испытывал уже на протяжении более чем 15 лет, за исключением ночных кошмаров.

К счастью, Кристина спала, не заметив испытанного мною шока, и, когда я посмотрел на неё, до меня с некоторым запозданием дошло, что человек, у которого осталась хотя бы капля здравого смысла, покинул бы комнату немедленно, пока удача от него не отвернулась и девушка не проснулась. Чудом было уже то, что она до сих пор ещё не обнаружила меня, а ещё большим - то, что я ни разу не проснулся за всю ночь и таким образом не разбудил её.

С огромной неохотой я отпустил подушку, медленно поднял голову и начал аккуратно спускать ноги с кровати, пока не встал. Собираясь уходить, я бросил ещё один взгляд на Кристину. В какой-то момент она зашевелилась, повернулась на бок и протянула руку на то самое место, где я лежал несколько секунд назад. С сердцем, колотящимся где-то у горла, я наблюдал, как её пальцы медленно движутся по одеялу, гадая, от чего меня сейчас так трясёт - от облегчения или от разочарования.

В моей комнате было темно, лишь слабо тлел огонёк лампы, которую я зажёг ещё пять дней назад. Пока я медленно ходил вокруг, зажигая свечи, контраст между чёрными стенами, гробом, и уютом той комнаты, которую я только что покинул, показался мне невыносимым. Как странно, что ещё совсем недавно моя комната, моё убежище, казалась мне такой удобной, она дарила мне уверенность, что я защищён от мира, нахожусь почти в полной неприкосновенности от него. Но теперь мне уже не хотелось такого утешения; я хотел жить в приятной, обычной квартире, с дверями и окнами, и с видом на озеро, воды которого могли бы что-нибудь отражать... и с женой внутри этой квартиры. Я запахнул на себе халат, лёг в гроб и закрыл глаза, пытаясь сдержать подступающие слёзы. Ибо жена, которую я имел в виду, была помолвлена с другим мужчиной; с мужчиной, которого, судя по всему, такое положение дел вполне устраивало.

Взглянув на закрытую дверь, я снял маску и отбросил её в сторону, опустив голову на уже влажную подушку - единственную тёплую вещь в моей так называемой кровати. Я остро осознавал твёрдость дерева под моим плечом, отсутствие одеяла - всё то, что я даже не заметил, когда ложился сюда в прошлый раз.

Где я хотел сейчас быть - так это в той постели, в другой комнате, с Кристиной, и чтобы не приходилось беспокоиться о том, что она проснётся или уйдёт. И единственный способ добиться этого - это завоевать её любовь.

Каким-то непонятным образом эти мысли немного успокоили меня, сосредоточив мой разум на том, что мне необходимо будет сделать. Я пока всё ещё слишком боюсь просить её выйти за меня замуж, мне нужно чуть больше времени... Но я мог бы, по крайней мере, удалить одно препятствие. Мальчишка должен убраться отсюда, он должен уехать, когда отправится его экспедиция, и уехать он должен навсегда.

И единственный человек, который может действительно заставить его уехать, - это Кристина. Перевернув подушку и устроившись настолько удобно, насколько это было в человеческих силах, я решил, что утром поговорю с ней.



Несмотря на твёрдость данной конкретной резолюции, я как-то ухитрился провести всё утро, не предпринимая никаких шагов в этом направлении. То, что посреди ночи казалось хорошей идеей, теперь начинало приобретать пугающие перспективы. Что, если она откажется уговаривать его уехать? Что, если моя настойчивость только заставит её понять, что она не хочет, чтобы он уезжал?

В конце концов, моё беспокойство достигло такой степени, что я, наконец, захлопнул партитуры, над которыми мы работали, и смотрел, как она возвращается к дивану. Нет смысла и дальше затягивать...

- Кристина... Мне нужно поговорить с вами. О вашем виконте.

Она ничего не сказала, лишь нервно одёрнула подол своего платья. Очевидно, она этого ожидала.

- Когда именно он должен уехать?

Я прекрасно знал ответ на этот вопрос, но испытывал какое-то абсурдное желание услышать это от неё.

- Через три недели... они перенесли дату отъезда экспедиции.

- А теперь он говорит, что не поедет... что, несомненно, было у него на уме с самого начала этой вашей игры в помолвку.

Она энергично замотала головой.

- Нет! Он всегда знал, что это лишь игра, я сразу сказала ему это, я...

- Ради бога, Кристина, вы же не можете на самом деле верить в это! Этот мальчик любит вас. Каждое слово, которое он говорит, не оставляет ни малейших сомнений в том, что он не притворяется. Но он должен уехать.

Она подняла глаза и молча уставилась на меня.

- Вы же знаете это, не так ли, Кристина? Это не может продолжаться. Это не игра, независимо от того, верите вы в это или нет. Я не могу всё время думать о том, что вам грозит его постоянное присутствие, я не могу больше терпеть это. Я был бы склонен поверить в милосердие Господне, если бы его экспедиции было бы приказано отправиться пораньше, однако я давно уже пришёл к выводу, что ко мне этот Бог не расположен столь доброжелательно. Когда вы снова увидите виконта, вы должны сказать ему это; скажите ему, что он должен поехать в свою экспедицию, как и планировалось.

Кристина медленно кивнула, не отвечая. Я был весьма удивлен тем, что она так легко согласилась, и не знал, радоваться мне или обеспокоиться.

- Продолжайте свою нелепую игру в помолвку, если вам это так нужно. Надеюсь, это заставит его почувствовать себя таким несчастным, что он будет очень рад оставить эти берега.

Она взглянула на меня с удивлением.

- Вы думаете, это сделает его несчастным?

- У меня нет никаких сомнений на этот счет, Кристина. В конце концов, вы ведь носите моё кольцо, а я что-то не припомню, чтобы с тех пор, как вы надели его, я чувствовал себя иначе, кроме как совершенно несчастным.

Она ничего не ответила на это заявление, и я остался несколько рассеянно перебирать пальцами клавиши органа, наполовину сожалея о своих словах. Я не знаю, какого ответа я от неё ожидал... Может быть, я надеялся, что она постарается исправить это обстоятельство и сделать меня счастливым? Оставалась одна проблема: пока я не буду уверен, что моё лицо перестало иметь для неё какое-либо значение, я не смогу быть счастливым или даже приблизиться к этому состоянию. Но как нам достичь такого положения дел? О том, чтобы снять перед ней маску, не могло идти и речи: одна только идея этого, и раньше-то достаточно ужасающая, теперь внушала мне ещё больший страх из-за воспоминаний о её реакции на моё лицо - воспоминаний, которые прочно укоренились в моём сознании.

Погрузившись в эти размышления, я не осознавал её присутствие рядом со мной, пока она не нажала на одну из клавиш органа, её палец оказался буквально в дюйме от моих.

- Эрик... я не хочу, чтобы вы были несчастны. Мне нужно, чтобы вы поняли... - она замолчала, и выражение её лица не предвещало ничего хорошего. - Снимите маску. Пожалуйста.

Я молча покачал головой, мечтая, чтобы она оставила эту тему.

- Эрик, вы же понимаете, что это единственный способ... вы знаете, что мне нужно снова увидеть ваше лицо, нужно убедить вас...

- Нет! Да как вы сможете убедить меня? Вы даже себя не убедили! Именно поэтому вы и хотите увидеть моё лицо - так вы сможете попытаться убедить себя, что вас это не беспокоит, и только затем уже вы будете пытаться убедить меня, не так ли?! Не отрицайте, Кристина, я вижу это по вашим глазам... вы бы не смотрели на меня так, если бы уже знали, что моё лицо отныне вас не смутит... - я оборвал свою обвинительную речь, увидев, как она медленно опустила взгляд обратно на клавиши органа, подтверждая каждое сказанное мною слово.

Ничего больше не говоря, я встал и медленно направился к креслу, на которое повесил свой плащ. Лучше уйти, пока моё горе меня не выдало. Чувствуя на себе её взгляд, я надел плащ, натянул перчатки и направился к двери. Не сомневаюсь, она почувствует немалое облегчение, что я избавил её от конфронтации.

Я уже перешагивал порог дома, когда маленькая рука подхватила меня под локоть.

- Не уходите.

Мое изумление при этом было настолько сильным, что я повернулся и уставился на неё в неподвижном молчании, какое-то время пристально вглядываясь в её глаза, затем переведя взгляд на руку, которая по-прежнему лежала на моей руке.

- Не уходите так, Эрик...

Я, наконец, вышел из ступора, неохотно освободился из её хватки и вернулся в дом. Швырнув плащ в угол и послав в том же направлении перчатки, я услышал резкий вдох за своей спиной.

Кристина осторожно разглядывала меня, а я, в свою очередь, прислонился к каминной полке и посмотрел на неё. Она приводила меня в полное замешательство, я никак не мог понять, почему она хотела, чтобы я остался, ведь она так явно не выносила то, что находилось за моей маской. Единственное, в чём я был уверен - так это в том, что я устал, испытывал перенапряжение и начинал впадать в отчаяние, живя в состоянии постоянной тревоги по поводу того, что она чувствует на самом деле. Моя власть над собственным характером в результате неизбежно пострадала, и я решил, что должен избавить себя хотя бы от беспокойства о том, что она будет делать, находясь не со мной.

- Послушайте меня, Кристина. Вы не должны встречаться с виконтом вне стен Оперы. Если вы не можете убедить меня в каком-либо другом отношении, то согласны ли вы, по крайней мере, успокоить меня в этом?

Она кивнула головой:

- Я обещаю.


На следующий вечер давали "Жидовку". Помимо событий на сцене, в очень личную драму были вовлечены три человека в этом зале. Кристина, с таким энтузиазмом окунувшаяся в свою роль, что все зрители аплодировали ей стоя. Виконт, смотревший на неё из ложи своего брата. И я, наблюдающий за ними из ложи № 5.

Когда представление закончилось, виконт, выглядевший не счастливее, чем я, покинул ложу - несомненно, направляясь в её гримёрную. Я последовал за ним несколько более кружным путем. Полагаю, его преследовала сейчас та же мысль, что и меня. В этот вечер она пела только для одного из нас. Оставался лишь вопрос - для кого именно.


© Nicola Waters, 2000.



<<< Назад    Дальше >>>

В раздел "Фанфики"
На верх страницы