Следовало бы тотчас встать и уйти, уйти не прощаясь, просто растаять в воздухе - он так хорошо умел исчезать в никуда и появляться из ниоткуда, бесшумно возникать из небытия и исчезать в неизвестном направлении, не оставляя следов своего пребывания. Его называли чародеем и колдуном, он сам заставлял людей в это поверить - вернее, они сами поверили и создали миф о нём, ему даже делать для этого ничего не пришлось, а потом он без труда поддерживал в них это убеждение. Люди были слепы и глупы, всего на свете боялись, и единственным способом защититься от их жестокости и насмешек было запугать их, заставить поверить в своё могущество. Люди верили. Он постоянно слышал этот шёпоток у себя за спиной: смотри, смотри, вон идёт колдун, чёрный маг… Завидев его высокую фигуру, с ног до головы одетую в чёрное, люди осеняли себя крестными знамениями, призывали святых в заступники - а сами глазели, глазели… С жадным любопытством и ужасом, как на экспонат в кунсткамере, и в то же время со страхом и ненавистью - потому что они боялись его, даже тогда боялись, когда кричали ему оскорбления, швыряли в него камни и даже как-то пытались поджечь его ярмарочный шатёр. И платили за это - Эрик был страшен в гневе и невероятно силен. Но на новом месте, где останавливалась ярмарка, всё повторялось опять. Несмотря ни на что, люди оставались людьми.

И сидевший перед ним старик, столь неосторожно пригласивший в свой дом чревовещателя и кудесника, был всего лишь человеком. Да, человеком… Всего лишь.

Следовало бы тотчас уйти. Но отчего-то Эрик не уходил. И сам не понимал, отчего.

- Не стоит судить о том, о чём не имеешь представления, - Эрик произнёс это голосом, лишённым всякого выражения, но от старика не укрылось судорожное движение его длинных худых пальцев, непроизвольно сжавшихся в кулаки. - Быть может, Вашему сыну повезло, что он так никогда и не узнал, каково это - быть калекою и уродом, годным только на то, чтобы служить потехою и забавой гогочущей толпе на базаре. Едва ли подобное существование можно вообще считать жизнью.

Старик поднял глаза, и на миг Эрику стало не по себе от этого пронзительного взгляда. Ясный, совсем не старческий взгляд. Человек, сидящий напротив, будто видел его насквозь; будто бы душа Эрика сама раскрывалась навстречу этому взгляду.

- Тебе бывает трудно, мой мальчик? - мягко спросил старик.

Эрик передёрнул плечами - это был его любимый жест, в котором он привык искать спасения в затруднительных ситуациях. В последнее время затруднительные ситуации случались нечасто - Эрик уже позабыл, что такое замешательство и смущение. Но удивительный визави одной фразой напомнил ему об этом.

А ещё он пробудил в его душе что-то, чему пробуждаться ни в коем случае не следовало. О чём Эрик давно и думать себе запретил.

Попытался стряхнуть с себя наваждение. Как мог, как умел.

- Вы, конечно, слышали про Живой Труп? - бесстрастно произнёс он. - Здесь, на нижегородской ярмарке. Это, представьте себе, я и есть. Ярмарочный шут, скрипач и фокусник, к Вашим услугам.

Воцарилось молчание. Старик смотрел на него, и в неровном свете единственной зажжённой свечи невозможно было правильно истолковать выражение его глаз.

Да и не хотелось его правильно истолковывать.

- Я, пожалуй, пойду, - холодно сказал Эрик, поднимаясь со своего места. Но голос старика остановил его.
- Останься, мальчик. Куда ты пойдёшь? Отпразднуем это Рождество вместе.
- Вы хотите, чтобы я остался?..

Эрик не верил своим ушам. Не осмеливался поверить. Этот человек хотел, чтобы он остался в его доме, хотел встретить с ним Рождество. Этого не могло быть, попросту не могло… но это было. По иронии судьбы, он, не верящий в чудеса, увидел настоящее чудо.

- Вы хотите, чтобы я остался?

Старик улыбнулся ему, поймал его ладонь - и Эрик вздрогнул, но не отдернул руки. Пальцы у этого человека были тёплые. И тёплой была улыбка.

Эрик поднял на старика вопрошающий взгляд. Он искал подвоха - он так привык к тому, что ему лгут, пытаясь использовать в своих целях, что ждут от него чего-то, стремясь извлечь выгоду из любого общения с ним. Правда, теперь его трудно было обмануть - он научился отличать правду от фальши, видеть изнанку человеческих мыслей и нехитрые мотивы поступков. Пришлось научиться. И даже достичь мастерства в этом нелёгком искусстве.

Но сейчас он не находил лжи. И всё же не мог поверить.

- Вы правда хотите, чтобы я… здесь, у Вас…
- Если это не будет для тебя слишком обременительно, - сказал хозяин. - И ты очень обяжешь меня, скрасив мне этот вечер своим присутствием. Идти нынче в церковь у меня не хватит сил… но Господь простит нас, если мы с тобой подобающим образом встретим праздник.
- Я не умею, - сорвалось с губ Эрика, прежде чем он добавил: - Я не верю в Бога. Совсем.
- Но ты не откажешься провести со мной этот вечер?

И снова этот пристальный взгляд ясных глаз.

- Не откажусь, - сказал Эрик.
- Вот и славно, - казалось, хозяин только и ждал этих слов. - Садись к столу, я уж разжёг самовар, а там и кутья подоспеет. Ты, наверное, голоден?
- Я редко бываю голоден, - сказал Эрик, но старик будто и не услышал его. Зажёг розовую лампадку перед образом. Крошечный огонёк осветил лик на иконе, отразился в подёрнутом инеем оконном стекле.

За окном скрипнули полозья саней, удаляясь, зазвенел колокольчик.

- Ко Всенощной, видно, поехали, - пояснил старик.

Наклонился, кряхтя, отодвинул печную заслонку, поворошил угли в печи. Весело лизали дрова алые языки пламени, отбрасывая на пол длинные тени.

- А там и взвар будет, - приговаривал хозяин, ставя большую миску на стол. - И самовар - слышишь? - закипает уже.
- Вы, должно быть, не поняли, - сказал Эрик. - Вы же знаете, кто я? Вы когда-нибудь видели мои выступления?

Старик опустил на лавку рогожу, которую собирался расстелить у печи, и серьёзно взглянул на гостя.

- Я слышал, как ты поёшь.
- Слышали? А… видели? Вы меня видели? - голос предательски дрогнул, но Эрик почти не заметил своего унижения - жёлтые глаза впились в собеседника в ожидании ответа.
- Видел однажды, - спокойно подтвердил старик.
- Видели? Фокусы мои видели? Или… или… - ему нелегко было это произнести, но он пересилил себя, - видели… меня самого? То есть, я имею в виду…
- Я видел тебя без маски, - кивнул тот. - Ты об этом хотел спросить?
- Да… - Эрик всё ещё не мог поверить услышанному. - И после этого Вы… То есть… Вас не испугало моё лицо? Нет?

Старик медлил с ответом. Стало немножко больно, совсем чуть-чуть. Будто тупая игра царапнула сердце.

- Испугало… - эхом повторил он свои же слова.

Конечно же, испугало. Ну так а как иначе? Никто ещё не смотрел в его лицо без этого странного выражения - будто насильно заставляет себя смотреть на него. Он никого и не просил смотреть на себя, он не желал этого и отчаянно стремился этого избежать. Его не интересовало мнение людей. Но было всё равно больно. И унизительно.

- Мне не нужна ничья жалость, - сказал он, иронически подумав при этом, что для гордости, кажется, поздновато.
- Я не жалел тебя, - мягко ответил старик. - Жалость обижает, а я ничем не хотел обидеть тебя. Мне просто стало больно за того, кому Господь ниспослал такое тяжкое испытание. И я подумал о том, что у этого человека, должно быть, очень много сил, потому что Бог посылает испытания лишь тем, кто может их выдержать.
- Вы подумали о том, что быть жалким уродом, предметом насмешек толпы - всего лишь испытание духа? Что оно мне по силам?
- Я подумал о том, что только Господни Ангелы, должно быть, могут подобное вынести. И о том, что Ангелы ходят между людьми. Но только никто не знает, как выглядят светлые Ангелы и какое у них лицо. - Не заблуждайтесь, - горько сказал Эрик, опустив голову, так, что и маски его не стало видно в отблесках огня в печи. - Я всего лишь грешный человек. А если и ангел, то уж наверное тёмный. Я совершил много зла в своей жизни. И много ещё совершу.
- Ты ошибаешься, - мягко сказал старик. - Ты ещё так молод. Если ты и согрешил, то уж наверное искупил свой грех. Любой грех искупается любовью, сынок.
- Я никого не люблю.
- Полюбишь. У тебя вся жизнь впереди. И - как знать? - быть может, и тебя полюбят в ответ. Даже если никогда не скажут об этом.
- Я не умею любить.

Старик улыбнулся одними глазами.

- Не бывает такого, сынок. Человек рождается затем, чтобы любить. И даже умирает иногда оттого, что сильно кого-то любит. Спаситель родился в мир, потому что любит нас, грешных людей. А мы убиваем, воруем, обманываем, в Бога не верим… а Он продолжает ждать, пока мы исправимся. Долго Он ждёт, велико терпение Его.
- Меня Он не ждёт, - упрямо сказал Эрик. - Он бросил меня ещё до моего рождения и никогда не появлялся в моей жизни. Зачем я Ему? Может, он и думать забыл про меня, и никогда обо мне не вспомнит. Я не нужен Ему… ну так и Он мне не нужен! Обойдусь как-нибудь без Него!
- В тебе говорит обида, мой мальчик, - прервал его хозяин, - и боль. Но однажды случится в твоей жизни что-то, что заставит тебя обратиться к Небу в поисках защиты и помощи. И ты вспомнишь это Рождество и наш с тобой разговор. И однажды ты поймёшь, зачем родился на свет и зачем Господь Бог послал тебе тяжкие испытания. И тогда - пообещай мне, что ты сделаешь это - ты попросишь Его помочь. И Он поможет тебе, я знаю.

Эрик усмехнулся в ответ.

- Может быть, Бог и вправду существует, - сказал он. - Вдруг это Он Вас послал. Никто никогда не говорил со мной так, как Вы.

Старик улыбнулся, и десятки морщинок лучиками побежали от глаз.

- Смотри, вон звезда вошла. Рождественская звезда. Та, что волхвам явилась. Пригнись и взгляни в окошко.

Эрик взглянул. В иссиня-чёрном небе сияла большая звезда. Морозная, яркая, она золотилась в свете луны и будто звенела хрустально.

Не было таких звёзд ни во Франции, ни даже в Италии… и ни в одной другой стране, а он побывал во многих странах, видел южное небо, где звёзды висели, как сливы, фиолетовые и спелые, видел северное холодное небо, где звёзды усыпали небо часто-часто и пасмурно мерцали на небосклоне. А здесь, в России, где сугробы были глубоки и белы, где земная ширь казалась бескрайней и будто опрокинутой в небо - здесь звёзды были особенные. Золотые, розовые, сиреневые - они расходились стрелками, и глаза уставали за их движением следить. Эти звёзды пахли рождественской ёлкой, миндалём, лампадным маслом и стружкою. И как будто бы благовест слышался, когда, легко качнувшись в небе, зажигалась очередная звезда.

Выйдя ночью на улицу, он не раз подолгу стоял, запрокинув голову в эту бездонную высь. Он восторгался красотой и привольным покоем этого зимнего неба, снежного, звёздного и такого высокого… Но ещё никогда это небо не казалось ему столь прекрасным, как сейчас, когда он смотрел на него из маленького окна покосившейся небогатой избы.

- Если Бог мог создать такую красоту, зачем Он создал меня таким… таким… - он сам не знал, произнёс ли это вслух, пока старик не ответил:
- Затем, что твоя душа не менее красива, чем это небо и звёзды. Ты должен помнить об этом, мой мальчик. Мир Господень так хорош, но разве нет в мире лжи и жестокости, разве нет в мире зла? Ночное небо прекрасно, но люди от этого не становится ни добрее, ни лучше. Что ж пользы от того, что кто-то вышел пригож лицом, если внутри него бездна адская? Лицо-то морщинами покроется, в тлен обратится, а душа перед Богом предстанет и даст ответ за всё, что делала, живя в теле, за злобу и за любовь. Что ж горевать о том, что лицо уродливо, когда красива душа?
- Моя душа не красива… - прошептал Эрик - тихо-тихо, но старик услышал его.
- Ты ещё можешь сделать её красивой. Ты молод. У тебя вся жизнь впереди. Однажды ты полюбишь и сам увидишь, насколько красива может быть душа, когда она любит.

- Кто Вы? - спросил Эрик, вглядываясь в лицо собеседника. - Никто никогда не разговаривал со мной так…

Старик не успел ответить. В окно постучали негромко.

Эрик вскочил. «Не открывайте!» - хотел он крикнуть, но промолчал.

- Кто там? - негромко спросил хозяин.

В ответ донеслась с улицы песня:

- Волхвов привечайте,
Святое встречайте,
Пришло Рождество,
Начнём торжество!
- Колядовать пришли, - с улыбкой сказал старик, кинул быстрый взгляд на кухонный стол, на нехитрое своё угощение, и пошёл отворять дверь. - Заходите, дорогие гости, милости просим! - пригласил он.

В сенях что-то зашебуршилось, раздался шёпот, приглушённое хихиканье. Эрик вжался в стену.

- Волхвы со звездою путешествуют, дядя Матвей, - сказал молодой голос в сенях.

Эрик узнал этот голос. Федька, сапожников сын. Страстный охотник до фокусов, частенько на его представления приходит, пятаков не жалеет. Так и пожирает глазами длинные тонкие пальцы, всё пытается фокус разоблачить - да разве за искусством Эрика уследишь! Зато потом Федька громче всех гогочет в толпе зевак, когда Эрик снимает маску и открывает лицо… то, что у него вместо лица.

А хозяин приветствует его и угощает баранками. Как и его, Эрика.

Сейчас мальчишка мил и забавен - колядовать пришёл с остальными деревенскими. Рождественские песни поёт. Небось, и ко Всенощной нынче ходил.

Обычный мальчишка. И как будто даже не злой. Подумаешь, пару раз швырнул в колдуна камнем да выкрикнул обидное прозвище. Что ж, все так делают. Эрика не считают за человека. Даже здесь, в этой огромной стране, под этим привольным небом с рождественскими снежными звёздами - нет, не считают.

Обычный мальчишка. Это он, Эрик, необычен. Он здесь чужой.

От приоткрытой двери тянет холодом. И крепко пахнет снегом и ёлкою.

- Заходите, угощайтесь, - предложил хозяин.

Раздалось смущённое покашливание и скрип половицы под ногой, обутой в мягкий валенок.

Сейчас войдут в горницу. Увидят. Не поздоровится тогда старику.

Эрик метнулся к огромной печи в полстены. Чёрный плащ взлетел за его спиной, слился с чёрной тенью, отбрасываемой печью на пол.

Старик вошёл в горницу. Четыре долговязые мальчишеские фигуры - за ним.

Сейчас заметят, что его нет. Станут искать. Найдут? Нет, не найдут. Эрика невозможно найти, если он сам этого не захочет.

- Сынок? - старик огляделся растерянно. - Где ты, мальчик? Ты где?

Мальчишки переглянулись. Подумали, что хозяин на старости лет ума решился? Что ж, так лучше всего.

Ведь если узнают, кого хозяин привечал в этот Сочельник - не будет ему в деревне житья. Скажут - с колдуном знается, а за то, что приютил колдуна, чего доброго, и камнями побить могут, и дом подпалить. Эх, надо было раньше об этом подумать… Но и теперь ещё не слишком поздно. Благодаренье Небу, успел.

Старик опустился на лавку, руками развёл.

- Не пойму, куда подевался, - пробормотал он.

Бросив последний взгляд на розовую лампадку в углу, на тарелку с шепталами, на расписанное инеем окно, на хозяина, всё так же сидевшего на лавке, Эрик, вжавшись спиной в стену, скользнул к сеням. Лишь мимолётный сквознячок, долетевший в горницу от двери, свидетельствовал о том что она открылась и закрылась бесшумно. Впрочем, этого никто не заметил.

Уходя, Эрик несколько раз оглянулся на дом, столь гостеприимно приютивший его, пусть даже всего на пару часов. В окне мерцал крошечный огонёк, тёплый, приветливый, а над домом стояла лучистая рождественская звезда.



Рождественская звезда и теперь сияла над миром, в который пришёл праздник. Ему не нужно было выходить на улицу, чтобы знать, что звезда взошла и ярко светится и золотится сквозь причудливо соткавшееся кружево облаков. Наверное, её было видно сейчас везде, на всём полушарии, и в далёкой России, должно быть, тоже смотрели, запрокинув голову, в небо и восхищались его рождественской красотой.

Должно быть, уже не было на свете человека, который однажды, много лет назад, указал ему на эту звезду, но каждый год, когда наступал Сочельник, Эрик вспоминал этого человека и покосившуюся избушку на самой окраине Нижнего Новгорода, и рождественскую звезду, остановившуюся на миг над этим домом, чтобы заглянуть в расписанное инеем окошко и встретить его, Эрика, пристальный жёлтый взгляд.

И на сердце от этого воспоминания становилось чуть-чуть теплее. Пускай совсем чуть-чуть, но об этом Эрик любил вспоминать.

Сегодня в Опере был рождественский бал, и горели сотни свечей, и играла громкая музыка, и на этом балу маски были самым обычным делом. Но всё это не стоило той дорожки света, протянувшаяся от жарко пылающего в печи огня, глиняной кружки с обжигающим медовым сбитнем, взгляда ясных старческих глаз.

В нём не прибавилось ни веры, ни неверия, и никто так и не полюбил его, и он до сих пор никого не любил. Но он часто размышлял об этих словах старика, и они до сих пор жили в его душе.

Он сидел у органа, на пюпитре перед ним был нотный листок, плакали воском свечи в золотых шандалах. Призрак Оперы сочинял рождественский гимн.

Песнь о том, что случилось с ним однажды - давно, много лет тому назад, в рождественский Сочельник. Однажды в России…

<<< Назад

В раздел "Фанфики"
На верх страницы