Вариант I.

Часть 5. Дон Жуан. Похождения

Женщины. Странно, но даже в его беспросветной жизни они блистали как маяки, рассеивающие тьму. Мадлен Жири помогла ему убежать из цирка, Кристина стала смыслом жизни на долгие годы, Анна де Шербур - была последней в этом списке, и он не знал, как к ней относиться. Не мог подобрать нужные слова и определения.

Она была добра к нему – одна во всем мире. Когда ему некуда было пойти. Эта блаженная графиня. А он посмел ее оскорбить. Наверняка она была уязвлена тем, что он сбежал от нее ночью без единого слова.

Он должен вернуться – стать на колени и попросить прощения. Не для того, чтобы остаться с ней, а потому, что благодаря ее поддержке он сохранил рассудок – смог пережить первые три ночи после того, как потерял Кристину. Конечно, она прогонит его – хорошо, если не закричит и не кликнет слуг, чтобы его выкинули на улицу. Он вполне это заслужил. Он не имел никакого права быть грубым с этой дамой… Она одна говорила с ним, как с равным человеком, достойным ее внимания и уважения. Она его не унизила ни в чем… А он, как всегда, думал только о себе - о своих переживаниях, своей разбитой жизни.

Второй вечер он приходил к ее дому и стоял, прижавшись лицом к холодной решетке ограды. Приходил поздно, когда на улицах темнело и его внешность не привлекала внимание прохожих. Смотрел на ее окна.

***

Что было в тот последний вечер в Сен-Клу?
Неловкость за ужином, который он разделил с графиней – кажется, это была первая его трапеза в компании другого человека, и потому ему кусок не лез в горло. Он не мог спокойно есть, когда на него смотрят.

Он дернулся, как дикарь, когда она снова подала ему руку, выходя из-за стола – он совершенно не привык к тому, чтобы люди свободно к нему прикасались.

Потом была неловкость в салоне - чтобы рассеять ее, мадам де Шербур села за рояль и начала пьесу из сборника «Годы странствий» Листа – не самую простую вещь даже для искусного музыканта.

Она играла, и он машинально отмечал ошибки, которые нужно поправить. Слух у Кристины был более тонким и тренированным, но эта графиня лучше понимала суть той вещи, которую исполняла. Он очнулся и досадливо тряхнул головой – пора бы ему уже оставить прежние привычки - что он, в конце концов, учить ее собрался?!

До поздней ночи он терзался сомнениями в том, не ошибся ли он в отношении этой женщины. Что именно он услышал от нее, что заставило его остаться? Может быть, ему почудилось недвусмысленное предложение в словах, сказанных из простой вежливости?

Что стояло за ее «если бы»? Великодушие или жажда любовных приключений? Кем она была – эта графиня – святой или распутницей, пресыщенной пресными светскими связями? Может быть, она только воображала себя героиней романа, не желая сделаться ею в действительности?

Потом он отправился в свою комнату и долго решался – совсем как Жюльен Соррель у Стендаля* – посетить личные апартаменты графини.

Он знал из книг о том, что другие нормальные мужчины, испытавшие разочарование в любви, искали забвение в объятиях других женщин, чтобы заглушить тоску. Такой способ ничем не хуже пьянства. Почему бы ему не поступить так же?

Она не стара и не безобразна, чтобы от отчаяния польститься на такого, как он.

Он погружался в адскую тьму – ему почти все равно было, кого он встретит на пути в засасывающий его водоворот. Дитя дьявола, он испробовал все смертные грехи, кроме одного - он так невинен, в самом деле, что стыдно пожаловать на глаза батюшке.

Ж.-О. Фрагонар "Щеколда"

Перед глазами почему-то стояли фривольные образы с полотен Фрагонара – галантные кавалеры, уверенно обнимающие своих дам за талии, любующиеся соблазнительными прелестями, целующие их.

Дон Жуан не преминул бы воспользоваться своей победой. Кто он такой, в самом деле, чтобы отказываться от женщины? Он, который был уверен, что ни одна женщина его не захочет? Анна де Шербур смотрела на него так, как он мечтал, чтобы смотрела Кристина. Он не должен отступать. Дело даже не в мести виконту, а в том, что он победил – смог переломить судьбу, обрекшую его на одиночество. Такими случаями не манкируют, такими женщинами не пренебрегают. Он не простит себе, если сейчас отступит, потому что подобной возможности больше не представится. И никогда не простит себе трусости и слабости, воспрепятствовавшим столь блистательной победе.

Впереди у него вся жизнь, чтобы оплакивать разлуку с Кристиной и одна эта ночь, чтобы стать Дон Жуаном. Выбрать жребий мужчины. Жизнь вся состоит из противоречий и неизбежности выбора. И в этот раз выбрали его.

Впрочем, счастливым избранником он не выглядел, потому что не любил.

Если графиня прогонит его – что ж, он уйдет. Ему давно бы следовало покинуть этот дом, а не бороться в нем с искушениями.

Казалось, Анна ничуть не удивилась, когда он вошел к ней – вероятно, он был далеко не первым посетителем ее будуара, и для нее вовсе не было новостью принимать у себя мужчин. Это он не знал, как скрыть свою полнейшую неопытность.
Он испытывал стыд столь острый, что готов был бежать через окно. Но она смотрела на него совершенно спокойно и одним движением загасила свет в комнате. И темнота помогла. Она позволила расслабиться, позволила погрузиться в мечту – где с ним была Кристина. Конечно – она, всегда, везде – одна она. Увы, мечта тоже была отравлена, потому что часть рассудка твердила, что это не так. Он мог заставить себя не видеть, но не мог не слышать – другой голос, голос чужой ему женщины.

Он не поцеловал ее ни разу – не желал чувствовать ее губы на своих губах, хранивший память о поцелуях Кристины. Он хотел помнить только их. Всю свою жизнь.

Целый вечер Анна не понимала, что происходит. Как не понимала и того, что побудило ее к столь откровенным и мучительным для ее скромности признаниям. Несомненно, она восхищалась стоявшим перед ней мужчиной, он был ей интересен, но как она могла навязываться ему подобным образом?.. Она – потомок гордых Мортемаров, которые никогда не сдавались и всегда побеждали – шла ли речь о воинской доблести или о дамских баталиях за любовь короля? Она была в ужасе от того, что натворила, какие надежды подала. Не слишком счастливая на любовном поприще, она давно уже оставила юношеские мечты – лишь сожалела о невозможном и несбывшемся. Но теперь это «невозможное» находилось от нее на расстоянии вытянутой руки.

Зачем она флиртовала с ним? Зачем кокетливо наряжалась? Зачем говорила слова, способные вскружить голову любому мужчине?

Несомненно, он любил ту девочку, которую отнял у него ее сын. Но не ей же платить долг Рауля!

Виной всему была та чувственная музыка, которую она слышала. Своим рациональным умом Анна не понимала раньше всех этих светских историй о безумных страстях знатных дам к музыкантам, вроде Паганини или Листа, бросавших им под ноги свои репутации и благополучие своих семейств. Она презирала подобное проявление чувственного безрассудства, видя в нем распущенность и потакание собственным слабостям. Она не могла себе представить, что попадется в ту же ловушку.

Определенно, она не заходила в своих фантазиях так далеко. Не думала о том, что оставить этого человека у себя означает – отдаться. Но отвергнуть его означало – уничтожить стоящего перед ней мужчину. Раны, нанесенные рукой другой женщины, были видны на нем, как стигматы. Если она тоже скажет ему «нет», он не сможет с этим жить.

Она взяла себя в руки – чтобы не выказать удивления и стыда и призвала на помощь всю свою выдержку. Одна ночь – ничто в рамках целой жизни. Она сможет справиться с собой, не причинив своему гостю новой боли. Она сама виновата в том, что он столь превратно ее понял.

Во время этого ужасного свидания у Анны из головы не шла одна фраза из Стендаля: «После долгих колебаний, которые постороннему наблюдателю могли бы показаться следствием самой несомненной ненависти, - с таким трудом даже твердая воля Матильды преодолевала естественные женские чувства, стыдливость, гордость, - она, наконец, заставила себя стать его любовницей.» *

Ночь. И в тишине чужое дыхание рядом. Он проснулся, дернувшись всем телом, он и задремал-то всего на четверть часа, не выдержав нервного напряжения. Во сне женщина отодвинулась от него на другой край огромной постели и с головы до ног накрылась одеялом, чтобы не было видно ничего лишнего. Она дышала ровно и глубоко. Графиня де Шаньи. Его любовница. Он стиснул зубы, чтобы не взвыть от омерзения к себе, к собственной подлости, заставившей воспользоваться единственной, как он думал, возможностью познать женщину.

Один свет был в его жизни – любовь к Кристине, и он сам погасил его, сам растоптал, перестав быть достойным даже того, чтобы молча обожать ее издалека, хранить о ней память и умереть, если сердце не выдержит разлуки. Он сам все перечеркнул, не сохранил верность самому важному человеку в своей судьбе и самому светлому воспоминанию. Кристина сделала правильный выбор – очевидно, ее благородный виконт никогда бы так не поступил!

Он бесшумно поднялся – никаких слов и объяснений сейчас он бы не вынес и, скорее всего, убил бы бедную графиню, как соучастницу измены, как библейскую Далилу или Юдифь.

Он чувствовал себя одновременно глубоко несчастным и грязным, замаравшим себя несовместимым с жизнью проступком.

Он оделся в своей комнате, благо ему как гостю был предоставлен достойный гардероб. Подумал несколько мгновений, и все-таки забрал с собой мандолину, сунув ее под плащ, чтобы спасти от весенней сырости.
Через несколько минут он открыл калитку в саду, и, не оглядываясь, пошел по дороге в Париж.

______________________________________________

* В обоих случаях герои вспоминают роман Ф. Стендаля "Красное и черное".

Часть 6. Дон Жуан - НЕ Дон Жуан

Наутро Анна была искренне рада тому, что все закончилось, что ее оставили в покое, избавили от объяснений и необходимости смотреть друг другу в глаза. Ей были чужды безумные авантюры – похождения в духе романов Дюма-отца. Она не знала даже имени своего любовника – право, это было слишком!

Мадам де Шербур не ощутила особого неудобства, поскольку проспала почти всю ночь одна, так, как ей было привычно, и, поднявшись, приказала приготовить ванну и убрать гостевую комнату.

На следующий день облегчение сменилось чувством жгучей обиды. Она не ожидала такого отношения за то, что сделала. Ни одна женщина в мире не заслуживала подобного пренебрежения. Анна плакала ночью в своей постели, на которой тоже приказала сменить белье, чтобы избавиться от малейших следов, вызывавших оскорбительные воспоминания.

На третье утро графиня разгневалась и металась по дому разъяренной тигрицей, распугивая слуг, привыкших к ровному обхождению хозяйки и мирному укладу дома.

Впервые со времен далекой юности она пожалела о том, что не родилась мужчиной и не в силах вызвать на дуэль своего обидчика. Посвящать кого-то из родственников в подробности этой унизительной истории она считала ниже своего достоинства. Да и разве могла она поставить под удар, например, своего сына, который первым должен был бы вступиться за честь матери?
Ее досада была столь сильна, что она разбила два бокала за ужином. А потом, подумав, присоединила к бокалам тарелку и соусник.

К концу недели ее охватила беспричинная тоска - из-за весенней сырости в доме и дождя за окном – столь сильная, что она начала выезжать, чтобы занять свою жизнь новыми впечатлениями и событиями. В обществе она оставила свою прежнюю сдержанность, была остроумна и как никогда привлекательна – из-за огня, то и дело вспыхивавшего в безмятежных прежде глазах.

Последний визит Анна нанесла сыну – дольше откладывать знакомство с его невестой было уже неприлично.

Графиня встретилась с Кристиной Дааэ в особняке де Шаньи в Марэ. Девушка явно была одета в лучшее свое платье и заметно волновалась.

Куда ей было тягаться в свои почти сорок с этой свежестью, с этими по-детски пухлыми губками? Мужчины теряют рассудок от неотразимого сочетания чистоты и невинности.
Вот и Рауль смотрит на девушку с таким торжеством, будто, по меньшей мере, вызволил ее из пасти кита или из пещеры Циклопа.

Сердце тянуло неприятное чувство, которое она боялась назвать ревностью.
Она знала, что многие матери испытывают нечто подобное в отношении избранниц своих сыновей. Но тут была еще и другая ревность, которой она и вовсе не желала поддаваться.
Но не много ли, в самом деле, у мадемуазель Дааэ поклонников?!

Большую часть вечера девушка молчала, изредка вскидывая на графиню де Шербур глаза, полные детского восторга. Этот взгляд, ищущий одобрения, тоже ее сердил – она не находила в себе сил быть справедливой.

- Вы не сожалеете о том, то покинули сцену, мадмуазель? - спросила Анна, когда Рауль вышел распорядиться о лошадях, и они остались с девушкой наедине.

- Нет, мадам. У меня связаны с ней ужасные, чудовищные воспоминания.

Анне стало не по себе. Она догадывалась, с кем именно могут соотноситься подобные нелицеприятные определения. В устах девушки это звучало жестоко и несправедливо, поскольку было очевидно, что лично она никак не пострадала в ходе развернувшейся в театре драмы.

- Я видела это ваше чудовище, - заметила Анна, поправляя прическу. – На премьере, на сцене. Ничего особенного.

Кристина задохнулась:
- Мадам, вы никогда не оставались с ним наедине, не спускались в его подземелье!

- Вам тоже не стоит вспоминать об этом, мадемуазель… слишком часто. Будущей виконтессе де Шаньи следует дорожить своей репутацией.

Девушка вспыхнула и опустила бархатные глаза вниз. Ее ресницы дрожали:

- Мадам, между нами ничего не было, клянусь вам! В жизни он не такой, каким вы могли его видеть в той бесстыдной опере! Он не Дон Жуан, отнюдь! Ни одна женщина не любила его, да и какая смогла бы?..

Анна вздрогнула. Действительно, какая женщина могла бы полюбить такого, как он? Какая глупость. Какая неосмотрительность. Какая сомнительная честь.
Вернулся Рауль, и она откланялась, уязвленная словами будущей невестки.
Лишь в карете, когда она осталась одна, успокоилась и смогла обдумать кое-какие любопытные детали только что состоявшейся приватной беседы, до нее дошел скрытый смысл слов Кристины. Буквальный их смысл.

Милая девочка, чтобы оправдаться, не задумываясь, выболтала все страшные тайны.

Подразумевалось, что мужчины лучше осведомлены в интимной стороне жизни. Они более свободны в своих связях и менее боятся их последствий. Но бывает иначе - из всех правил есть исключения.
Как просто все объяснилось. Он не хотел ее обидеть, вовсе нет. У него просто не было опыта. А она ничем ему не помогла. Что ж, ее тоже можно понять – она впервые столкнулась с мужской… неискушенностью.
Господи Боже! Бедный мальчик!
Она прижала руку к губам, пытаясь сдержать улыбку.

Благодаря тому, что мадмуазель Дааэ так проговорилась, Анна больше не чувствовала себя оскорбленной.

Второй вечер он приходил к дому графини в Сен-Клу – он хотел взглянуть на нее хотя бы мельком, чтобы понять, что с ним происходит. Накануне он видел только свет в ее покоях на втором этаже. Сегодня ему повезло больше – ажурные ворота отворились, пропуская элегантный экипаж, приехавший из Парижа. Эрик скрылся в темноте, в тени деревьев, чтобы его не заметили – он как никто умел быть невидимым.

Выйдя из своей кареты, графиня несколько мгновений оставалась на крыльце дома, освещенном фонарями – приходила в себя после поездки и жадно вдыхала свежий весенний воздух. В бордовом бархатном плаще, отделанном у горла черным мехом, в шляпке с блестящими перьями, венчавшей гордую голову, она медлила и чему-то улыбалась.

Что ж, она и сегодня не разочаровала его – так она была нежна и бледна, так невозможно красива и недостижима.
Всю свою жизнь он жаждал обладать красотой, которую не имел сам, и вот теперь красота вновь ускользала от него, просачивалась сквозь пальцы, как лунный свет.

Несколько дней назад он мог наслаждаться счастьем – быть рядом с этой прекрасной женщиной – но он почти ничего не помнил. Не помнил, какова ее кожа на ощупь, какие у нее ноги и плечи, как выглядит ее обнаженная грудь… Сейчас он сожалел об этом. Так или иначе, она единственная его женщина и другой ночи с ней у него уже не будет.

В гостинице на окраине Парижа, в которой он поселился поздней ночью, оплатив проживание на неделю вперед из тех средств, что захватил с собой из театра, он пил – пил три дня, безобразным образом мешая вино, шампанское, коньяк, кальвадос и абсент. От этой адской смеси ему было так худо, что ни о чем другом думать не приходилось. Единственное желание, которое его посещало в эти дни – это желание умереть, причем оно, в первую очередь, было связано с похмельем, а попытки осмыслить недавнее прошлое это желание лишь усугубляли. Приходя в себя, он видел на прикроватном столике две вещи – кинжал и мандолину, которые с поразительной точностью символизировали доступные ему два пути – смерть и музыку. Сталь с узорчатой рукояткой была неотразимо притягательна – он не раз представлял, как вскрывает себе вены – это был бы достойный уход, не лишенный известного изящества. А мандолина манила к себе иной прелестью – как живое существо, у которого был свой характер и голос. Она одновременно была для него бесценным приобретением и памятью о собственном предательстве.

Он не узнавал сам себя, как будто цельность его внутреннего «я» была разрушена. Либо оказалась иной, чем он себе представлял. Он походил на рака-отшельника, вырванного из привычной раковины.

Какого черта эта графиня от него хотела? Зачем разорвала его сердце на куски, один из которых продолжал любить Кристину и оплакивать разлуку с ней, а второй был во власти сомнений, потому что, несмотря на все его убеждение, Кристина оказалась не единственной в мире женщиной, готовой принять его?

Что это было с его стороны, похоть? Да, похоть, к чему лицемерить - пробужденная красотой и доступностью запретного плода, но вместе с тем любопытство и тщеславие. И бессознательное желание спастись от губительной страсти, бурлящей в нем и не находящей выхода. Отравляющей кровь и разум.

На четвертый день он почувствовал отвращение, увидев бутылку вина на столе и еще большее – наткнувшись в зеркале в ванной на свое заросшее щетиной опухшее лицо, которое и без того не отличалось привлекательностью. Он всегда следил за собой, и эта крайняя степень паденья внезапно отрезвила его. Принимать решение о том, чтобы умирать или жить следует в здравом уме, а не под властью дурмана.

Он попросил портье найти ему одну книгу, которая могла помочь разобраться в побуждениях аристократок. Эрик читал этот роман в прошлом году, когда он только был опубликован, и восхищался великим писателем, бичевавшим общество за ненависть к людям с физическими изъянами, подобным ему, бывшим, что немаловажно, автором сюжетов нескольких известных опер.

Он быстро нашел именно ту цитату, которую искал:
«Иметь любовником человека презренного, гонимого, смешного, омерзительного, выставляемого на посмешище к позорному столбу, который называется театром, - в этом особое наслаждение. Это значит вкусить от плода адской бездны. Любовник, позорящий женщину, - это же восхитительно! Отведать яблока не райского, но адского – вот что соблазняет меня. Вот чего я жажду. Я – Ева бездны.… Я женщина. Женщина – это глина, жаждущая обратиться в грязь. Мне необходимо презирать себя. Это превосходная приправа к гордости».*

В этом разгадка? Виктор Гюго, несомненно, знал о женщинах больше него. Вероятно, стоило прислушаться и к его сентенциям о нравах знати.

Всю ночь он не смыкал глаз – и видел перед собой Кристину – в образе Деи, слепой кроткой Деи, боготворящей своего безобразного возлюбленного. И видел Анну де Шербур – в роли порочной герцогини Джозианы – то в убогой ярмарочной ложе, то в ложе Опера Популер на премьере его «Дон Жуана». В его воображении звучал дуэт двух женщин – двух соперниц – колоратурного сопрано и меццо…

Анна была для него существом из другого мира – незнакомым и загадочным, воссоздание ее музыкального портрета – своеобразным вызовом его профессиональному чутью и вкусу. Музыкальная тема пришла к нему без усилий – новая мелодия, которая его удивила своей чистой прелестью. Он мог обманываться визуально, мог идти на поводу у собственных фантазий и измышлений разума, но через правдивую по своей сути призму музыки ему не удалось исказить образ Анны – светлый, благородный и безгранично одинокий.
Он взял в руки мандолину, чтобы услышать эту музыку не только внутренним слухом…

К чему было обвинять эту женщину во всех смертных грехах, приписывая ей то, о чем она не помышляла? Распутницы, насколько он себе представлял, не ведут себя так скованно в постели. А она была с ним необъяснимо холодна. Он не понимал, зачем она отдала ему себя. Так же, как Кристина поцеловала – из жалости?

Он знал, что был ее случайным любовником. Но пусть она сошлась с ним из одного любопытства и уже о нем забыла – не ему было ее упрекать.

Даже если графиня относилась к нему с презрением, она никак этого не показала, не дала ему почувствовать себя человеком второго сорта – в то время как он обошелся с ней, как плебей, не знающий благодарности. На свете было, в самом деле, мало людей, которым он был обязан – чтобы их счесть достаточно было пальцев одной руки – но она была среди них. Скорее всего, он погиб бы или попал в руки полиции, не увези она его из театра. Скорее всего, он умер бы от отчаяния, не окажись с ним в самый тяжелый момент жизни рядом другого человека, который отвлек его, заставил думать не только о том, что Кристина ушла.

Калитка в парк на этот раз была заперта, но ему было все равно – он сломал замок и вошел.

Он решил вернуть мадам де Шербур мандолину. Прежняя хозяйка позаботится о ней – сохранит или отдаст в достойные руки. Ему не хотелось бросать уникальный инструмент на произвол судьбы.

Он повесил ее на то же место, с которого взял и погладил вишневую деку, нагревшуюся от тепла его тела. И под струны подложил пьесу, которую написал за эти дни – в новой для него камерной манере – для мандолины и переложение для фортепьяно, специально для Анны. Он лучше умел объясняться посредством музыки – сочиненная им мелодия более достоверно, чем слова, отображала и смятение его, и мучительное чувство вины перед графиней. Это было первое и последнее его произведение, вдохновленное другой женщиной, а не Кристиной, и не ей предназначенное. На первом листе пьесы было посвящение: «Ее сиятельству графине де Шербур в знак глубочайшего уважения». Под нотами стояла его подпись – он не хотел оставаться для нее безымянным.
Собственно, вот и все, пора было уходить.

Он покинул музыкальный салон и бесшумно направился по коридору к лестнице. В столь поздний час он ничем не рисковал – кроме графини в доме не спали лишь ее горничная и дворецкий. Он слышал голоса слуг на первом этаже. Но в ее будуаре горел свет, и дверь была полуоткрыта. Он не удержался и заглянул – захотел еще раз ее увидеть, более близко, чем видел сегодня из-за ограды. Комната была освещена несколькими свечами – как и он, Анна не жаловала новомодные газовые лампы.

Она только вошла, плавным движением спуская с плеч роскошный плащ, подбитый мехом, и стягивая длинные перчатки со своих изящных рук. Как завороженный, он смотрел на мягкие складки ее вишневого платья, на белоснежный гофрированный воротник, подчеркивающий девическую стройность ее шеи.

Она устало присела к столику у окна, залитому лунным светом, и стала с рассеянным видом вынимать из ушей тяжелые серьги с подвесками.
В этой женщине царственность невероятным образом уживалась с полным отсутствием высокомерия. Она по-простому подперла голову рукой и вздохнула.

Эрик не выдержал, хоть и не думал, что его раскаяние может ее утешить и что-либо изменить. Вопреки принятому ранее решению, он вошел и опустился перед ней на колени. Если бы она взяла со стола нож для разрезания писем и вонзила его ему в грудь – по правде говоря, он бы ее понял. Но она молчала, не выказывая удивления – лишь откинулась назад в кресле. Тогда он осторожно поцеловал ее руку, окутанную все тем же едва уловимым тонким ароматом духов.

- Простите меня, - прошептал он.

- Я знала, что вы придете, - тихо сказала она.

Он поднял голову и в свете луны ясно увидел ее лицо. В нем не было ненависти, была одна нежность. Она склонилась вниз, коснулась пальцами его лица и осторожно по нему провела. Ее рука дрожала.

Тогда он потянулся к ее губам – они были податливы и гладки, как атлас и терпки на вкус, будто плод гранатового дерева.

В одной из притчей царя Соломона сказано: «Три вещи непостижимы для меня и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к женщине».**

_______________________________________

* Цитата взята из романа В. Гюго "Человек, который смеется", увидевшего свет в 1869 году.

** "Ветхий завет" Притчи Царя Соломона 18-19.

Эпилог

<<< Назад

В раздел "Фанфики"
На верх страницы