Часть I. Дон Жуан в западне

Эрик шел по коридорам прочь из своего подземного дома, один сквозь тьму. Ему не нужна была ни свеча, ни фонарь - он знал каждый камень в этих проходах, но, когда, наконец, в лицо ударила свежесть морозного воздуха, тьма не прекратилась – она снова была перед глазами, и сознание померкло.

Он очнулся только на следующий день утром – вероятно, обморок превратился в глубокий сон - очнулся не у себя и не в коридоре за разбитым зеркалом, который помнил, - он лежал на широкой кровати в комнате, обшитой старинными гобеленами. Несколько мгновений он не шевелился – немилосердно болела голова. Он мучительно пытался преодолеть боль и сообразить, куда его забросила судьба – слишком щедрая в последнее время на жестокие сюрпризы. Поскольку он не имел высоких покровителей, готовых приютить его, единственный возможный вывод напрашивался сам собой – де Шаньи по-прежнему видел в нем опасного соперника и решил довести дело до конца. Что ж, подобная основательность внушала уважение.

Эрик вскочил на ноги и первым делом метнулся к окну – сдаваться запросто он не собирался. Решеток на нем не оказалось – какое недопустимое легкомыслие! – Очевидно, хозяева дома не до конца освоили ремесло тюремщиков. Что ж, это будет просто – всего-то второй этаж…

В тот момент, когда он примерялся – будет ли лучше разбить окно или попытаться без лишнего шума его открыть, в комнату деликатно постучали и высокий сухопарый слуга с чопорным поклоном пригласил его следовать за собой.

Нападать на старика он не стал. В этом было что-то неправильное, недопустимое даже для такого, как он… какой бы уродливой она не видела его душу. Вдобавок, было разумнее приберечь силы для другого, более важного поединка.

Он думал, это будет последним, что он сделает в своей жизни. Прикончит врага. И он рад, что это будет один из де Шаньи - раз уж они не угомонились и рвутся наказать его – подумать только, его, у которого сами отняли все, ради чего он жил! Он пощадил мальчишку – а они поймали его, как дикого зверя. Он снова был в клетке, и знал только один способ спастись…
Он и голыми руками справится с любым противником. О себе он не думал ни минуты – самое страшное, что он только мог вообразить, с ним уже случилось.

Он вошел в комнату, готовый броситься на врага, готовый убивать… Но вместо того увидел женщину, сидящую за секретером в утреннем платье и разбиравшую письма. Услышав, что он вошел, она отложила перо и подняла голову.

- Доброе утро, мсье, - приветливо сказала она, глядя ему в лицо.

Его рука непроизвольно дернулась вверх – он хотел прикрыть правую сторону – по привычке и потому, что это была женщина – он не ожидал и растерялся. Но он совладал с собой – ни к чему, ни к чему было защищаться перед этой дамой – она не Кристина, пусть видит. Ее крики уже не причинят ему боли. А если грохнется в обморок – ее счастье – ему не придется ее убивать, чтобы обрести свободу.

- Мадам, - он поклонился с утрированной учтивостью, следуя этикету, принятому среди людей ее круга.

- Прежде всего, я хочу принести вам свои извинения за тот способ, которым вы были приглашены сюда.

- Приглашен? – он насмешливо поднял бровь. – Мадам, право, вы мне льстите. В вашей среде разбойничьи инстинкты также сильны, как у плебеев и лишь завуалированы благопристойностью. Впрочем, вся история французского дворянства – это история разбоя.

- Сударь, уверяю вас, в моих намерениях нет ничего предосудительного! – нетерпеливо воскликнула дама, поднимаясь. - Меня зовут Анна де Шербур. Вы находитесь в моем доме в Сен-Клу.

Он настороженно изучал ее лицо, пытаясь угадать, кто она такая. На вид она была его ровесницей, возможно, несколько моложе. Идеально гладкая кожа не позволяла с точностью угадать возраст, да и он был не судья в данном вопросе. Она была высока ростом, стройна без болезненной худобы и очень красива – тонкое аристократическое лицо обрамляли пышные золотистые волосы. Синие глаза смотрели на него спокойно – без ужаса, без тени удивления. Ему стало жаль убивать ее – ибо он с трепетом относился ко всему прекрасному. И вдобавок она была женщиной, а женщин он не трогал.
Знакомые черты… Сестра, кузина проклятого мальчишки? В ее лице взглядом художника он узнает ненавистное сходство с соперником – и за него, за это сходство он готов убить даже женщину, будь она проклята!

- Как мне вас называть, сударь?

Он покачал головой – нет, ни к чему врагам знать его имя – даже Кристина не знала его. А уж как он мечтал, чтобы она хоть раз назвала его по имени, чтобы обратилась к нему не как к Ангелу, как к человеку.

- Что ж, я не стану настаивать, - женщина любезно улыбнулась. - Итак, я пригласила вас сюда, чтобы сделать деловое предложение. Видите ли, наши интересы совпадают в одном принципиально важном моменте – я не хочу, чтобы мой сын женился на мадемуазель Дааэ.

- Что? – Эрик безмерно удивился. – Какой сын?

- Мой сын – Рауль де Шаньи, - терпеливо объяснила дама. - Граф де Шербур – второй супруг. Покойный.– Вышло так, что она подчеркнула последнее обстоятельство - свой статус свободной женщины, и ее высокие скулы слегка окрасились краской.

- Меня категорически не устраивает выбор Рауля. Он представляется мне ненужной романтической блажью. У моего сына есть определенные обязательства перед семьей и перед обществом, которыми он в данном случае пренебрегает.

- Мадам, вы полагаете, что мадемуазель Дааэ каким-то образом недостойна… вашего отпрыска? – с угрозой спросил Призрак.

- Вы рассердились, сударь? – удивилась графиня. – Так вы хотите, чтобы этот брак состоялся?

Эрик сделал шаг вперед и провел рукой по лбу.

- Больше всего на свете я хотел бы, чтобы ваш сын, мадам, свернул себе шею до того, как появился в Опера Популер. Но я никому не позволю дурно отзываться о мадмуазель Дааэ.

- Тем не менее, именно вы скомпрометировали девушку, - храбро заявила женщина, глядя ему прямо в глаза.

- Что-о?!

- Вы ее похищали… дважды, если мне не изменяет память. Ранее вы не были столь щепетильны и не заботились о ее репутации. Сударь, успокойтесь, меня не интересуют ваши побуждения – в конце концов, это ваше личное дело. Я не хочу, чтобы Рауль выглядел смешным. С такой женой он не сможет появиться в свете. Между тем, он единственный наследник рода и будущий пэр Франции. Мне уже писали из Эколь Маритим об его отчислении в случае компрометирующей женитьбы. О, сударь, я вовсе не ретроградка, помышляющая единственно о чистоте крови! Мне будет жаль, если мой сын одним неблагоразумным поступком поставит крест на той карьере, к которой стремился с детства.
Я… я готова предложить вам денег, и что еще может потребоваться – вероятно, легальные документы? Чтобы вы могли выехать из Франции. Вместе с Кристиной Дааэ.

Эрик опустил голову – он готов был смеяться, если бы слезы не наворачивались на глаза. Подумать только, мать Рауля де Шаньи предложила ему вернуть Кристину!

Его голос звучал глухо, но твердо:

- Мадам, мадемуазель Дааэ мне отказала. Она предпочла другого. Вы полагаете, что я настолько не уважаю себя, что стану преследовать ее после этого?

Графиня посмотрела ему в глаза и внезапно поняла, что, уподобляясь какой-нибудь сказочной фее, предложила исполнить самое заветное желание стоящего перед ней мужчины. И, тем не менее, он отказался принуждать ту, кого любил. Как странно, что про такого человека рассказывают всякие ужасы!

- Мне не удастся вас переубедить? – мягко спросила она.

- Нет.

- Вы уверены?

Он взорвался, чего и следовало ожидать:

- Мадам, кто дал вам право так надо мной издеваться?! Лучше бы вы меня убили, чем терзали подобным образом. Моя история закончена.

Она отвернулась к окну, встав к нему вполоборота – едва ли она за всю свою жизнь была так близка от смерти – он почти с вожделением смотрел на ее безупречную округлую шею и трепещущее в такт дыханию горло - и просто сказала:

- У матери есть право защищать своего ребенка, как у вас есть право защищать свою возлюбленную. Если бы дело было только в Эколь Маритим… Бог с ней. У Рауля нет собственных средств кроме тех, что дает ему сводный брат. Отношение графа де Шаньи к моему сыну всегда было, мягко говоря, неоднозначным. Нынешняя ситуация усугубила их взаимное непонимание. Если свадьба состоится, граф Филипп лишит его не только наследства, но и содержания. Вы понимаете, что это значит? Они с женой будут нищими.

- Я должен выразить свое сочувствие, мадам? – криво усмехнулся он.

Она живо к нему обернулась, прижав к губам тонкие пальцы.

- Нет. Но я надеялась, что вы мне поможете.

- Иначе?..

- Я не понимаю вас.

- Не лгите. Вы начали с похищения - пора переходить к угрозам. И я хочу знать, что меня ждет. Прежде чем принять одно важное решение.

Графиня де Шербур тряхнула головой, золотистые локоны заискрились в лучах солнечного цвета – и волосы и глаза у нее были ярче, чем у Рауля, более сочного, более определенного цвета.

- Но… мне больше нечего сказать, сударь, – она вздохнула. - Вы свободны.

- Вы хотите сказать, что вы… меня… отпустите? – уточнил он, удивленный тем, что свобода может достаться ему без борьбы. Без убийства, против которого восставала его душа.

- Я не имею права вас удерживать, сударь. Я уже безмерно перед вами виновата за то принуждение, что позволила себе в отношении вас. И все же я прошу вас подумать… до завтра. А до того побыть гостем в моем доме. Я приношу свои извинения также за то, что вам не предложили переодеться. Это упущение будет исправлено сейчас же.

Эрик задумался – конечно, эта графиня не была настолько проницательна, чтобы догадаться о том, что ему некуда идти и страшно появиться на людях вот так – с обнаженным лицом. Но он, он отдавал себе отчет в том, насколько непросто ему будет устроиться вне привычного мира оперы или хотя бы найти крышу над головой. Предложение мадам де Шербур выглядело заманчивым, какими бы мотивами она ни руководствовалась – пусть она всего лишь хотела подкупить его и избавиться от нежеланной невестки. В Париже, пожалуй, не было места более безопасного для него, чем ее дом, если только эта женщина вела честную игру.

И он согласился.


Часть 2. Дон Жуан в тоске

Вернувшись в комнату, в которой провел ночь, Эрик с наслаждением переоделся в свежее белье и побрился – прислуживал ему все тот же невозмутимый лакей.

Призрак нарочно поворачивался к нему и так и эдак, подходил совсем близко – но нет, старик не дрогнул ни единым мускулом. После того, как гость освежился, слуга подал ему роскошный восточный халат из черного бархата, настолько похожий на его собственный, что Эрик хмыкнул. Конечно, это было случайностью, но его мрачное великолепие было более созвучно его нынешнему настроению, нежели зеленый цвет надежды, в который он раньше облачался.

Поскольку Эрик положил для себя пользоваться гостеприимством графини не более одного дня, он решил не стесняться и ни в чем себе не отказывать.

Для начала он захотел отобедать – со всеми возможными изысками, которые только могла предложить графская кухня, ведь он не ел уже почти двое суток. И, хотя подобные лишения не были для него трагедией, приятно было хоть в чем-то себя вознаградить. «Философия вкуса» порой спасает там, где вся остальная философия бессильна.*

Он спросил обед – бог весть, как в этом доме заведено угощать таких гостей, как он. Слуга предложил ему сервировать стол тут же, в апартаментах, и выбрать все, что ему будет угодно.

Призрак поймал старика на слове. У него была хорошая память и богатое воображение. По понятным причинам, по ресторанам он не ходил. Иногда он пытался приготовить себе нечто изысканное, следуя старинным рецептурам, однако не мог сказать, насколько близки были приготовленным им блюда к оригиналам, о которых он читал.

Эрику было угодно – из закусок: салат из спаржи, перигорские трюфеля и фондю по савойски. Суп – провансальский буйабес с острым чесночным соусом руи. Засим он потребовал говядину по-бургундски и выдержанную в коньяке утку, фаршированную фуа-гра с обжаренными в кальвадосе апельсинами.

Разумеется, он не надеялся, что его издевательский заказ будет выполнен – поскольку, такой обед был впору разве что принцу крови, однако лакей не выказал ни малейшего удивления и принес все, что он спросил. Лишь подавая утку слуга, по-видимому, съязвил, рассыпаясь в нижайших извинениях от имени повара, что утку-де в коньяке не додержали, не успели – положено, мол, вымачивать не менее пяти часов.

На десерт Эрик угощался сырами пон л’Эвек и ливаро, а закончил ужин шоколадным птифуром и профитролями. Все вышеперечисленное было запито двумя бутылками сухого Шато Марго урожая 1863 года и бутылкой сладкого Шато д’Икем.

Все еще наделся, что у слуги вытянется лицо, но тот был вышколен и предельно почтителен. На просьбу принести вторую бутылку Шато д’Икем отреагировал спокойно. Принес.

Бутылка оказалась лишней. Эрику сделалось дурно. Помимо всего прочего, сказались и непривычные ему кулинарные излишества.

Призрак утешил себя мыслью о том, что, если верить римским историкам, подобное бывало и с патрициями – причем преднамеренно и неприличным не считалось.

С этой утешительной для самолюбия мыслью он и заснул, а проснулся, когда уже совсем стемнело.

Пока он спал, слуга успел убрать остатки пиршества и, будем честны, попойки, от чего Эрик пришел в полное замешательство, ибо сквозь сон не слышал ни звука. Хорош же он был, раз позволил себе так расслабиться в доме своих врагов! Чтобы загладить подобную непростительную беспечность, он оправился исследовать территорию. Не до конца покинувшее кровь вино толкало на поиски приключений.

Первым делом он прокрался… то есть, разумеется, гордо проследовал в ту комнату, где его принимала графиня, – в смежной с ней библиотеке он еще утром заприметил развешанное на стенах оружие. Выбирать было из чего – едва ли весь этот европейский и восточный арсенал был собран для нужд изящной дамы. Поразмыслив, он ограничился шпагой, пистолетом и толедским кинжалом. Теперь он мог задорого продать свою жизнь, если на него нападут.

Он толкнул следующую дверь, и оказался в комнате, еще более любопытной для него, чем предыдущая, а именно - в музыкальном салоне графини.

В ее распоряжении был рояль, клавесин, арфа, виолончель. На специальных креплениях в стене висело несколько весьма приличных скрипок, испанская гитара и мандолина, на полках лежали флейты. Отличные инструменты, за которыми тщательно ухаживали.

Он приблизился к роялю, но не притронулся к нему. Музицировать в доме де Шаньи, услаждая их слух своей музыкой, он не желал.

Его внимание привлекала мандолина – самый старинный инструмент из всей коллекции. Итальянская, начала XVII века. Такой у него в Опере не было. Он не устоял, бережно взял ее в руки (пистолет пришлось сунуть за пояс, а шпагу взять под мышку). Она была особенной, живой, прелестной, как юная девушка. Ему не терпелось услышать ее голос – он спустился на первый этаж и вышел в парк. Там, на свободе, он мог опробовать ее…

В Париже стояла оттепель – первая предвестница грядущей весны, но он был в таком состоянии, что не ощущал ни холода, ни тепла.
Он старался не думать о Кристине и это удавалось. Почти… Но порой боль с таким ожесточением вгрызалась в грудь, что он, певец, не мог совладать со своим дыханием и судорожно хватал губами воздух, будто рыба, выброшенная на берег. Не чувствовал он и ледяных капель, падавших за шиворот с крыши дома мадам де Шербур.

Он огляделся – парк был пустынным, никто не следил за ним. Он подошел к ограде, по привычке проверяя путь к отступлению – да, он легко мог через нее перемахнуть, но… там рядом нашлась и калитка, которую можно было без особых усилий отпереть изнутри.

Похоже, никто не держал его взаперти, он все придумал по своему обыкновению. Значит, он все-таки гость, а не пленник.

Когда он это понял, его ожесточение сменила грусть.

Мандолина по-прежнему лежала в его руках – доверчиво и покорно. Музыка одна не отвергала его – никогда, что бы он ни натворил, как бы не был виноват. И вот сейчас все стало просто – ночь, мандолина и шпага в руках, горящая свеча в одном из окон. Он вспомнил сюжет, определенно подходящий к обстоятельствам - ведь, он, Дон Жуан, сейчас находился в доме донны Анны, донны Анны де Шербур, - и тронул пальцами струны:

Deh, vieni alla finestra, o mio tesoro,
Deh, vieni a consolar il pianto mio.
Se neghi a me di dar qualche ristoro,
Davanti agli occhi tuoi morir vogl'io!

Tu ch'hai la bocca dolce piu del miele,
Tu che il zucchero porti in mezzo al core!
Non esser, gioia mia, con me crudele!
Lasciati almen veder, mio bell'amore!**

***

Анна де Шербур знала разные вариации исполнения серенады Дон Жуана – она звучала порой легкомысленно, порой кокетливо, иногда напористо, иногда с томной нежностью. Но ни разу не слышала она в ней такой безнадежной тоски и отчаяния. Эта серенада посвящалась женщине, которая никогда не придет на зов, которая не будет ему принадлежать. Она больше напоминала молитву, чем соблазнение, молитву, обращенную в пространство… в пустоту.

Она стояла у окна. Так, как и должна была стоять дама, следуя сюжету Лоренцо Да Понте. Но, конечно, он ее не видел, не подозревал о ее присутствии… Он никогда не стал бы ТАК петь для нее.

И, право слово, она не знала, что и думать, когда ей на руки стали капать слезы, ее собственные жгучие слезы.

_______________________________________

* Призрак упоминает здесь книгу «Психология вкуса» Ж.-А. Брилья-Саварина (Jean Anthelme Brillat-Savarin, «Physiologie du gout»)

**
Подойди к окну, мое сокровище,
Приди и утешь меня в моих стенаниях.
Если откажешь мне дать награду за страсть,
Перед очами твоими умру я тотчас.

Ты, чьи уста слаще меда,
Ты, что таишь сахар внутри сердца,
Не будь, радость моя, со мной жестокой,
Дай мне, по крайней мере, увидеть тебя,
Моя прекрасная любимая!

В этой части речь идет об опере Моцарта «Дон Жуан», Лоренцо Да Понте – автор либретто.

Далее >>>

В раздел "Фанфики"
На верх страницы