Самая интересная жизнь началась у Эрика после смерти, и пусть это не покажется странным…
Нет, сначала все становилось хуже и хуже…
Умерев, он как-то сразу поскучнел.
Все тяжелее было заставить себе дописать-таки «Торжествующего Дон Жуана»... И так ли действительно торжествовал бедолага?
Все непослушней становились пальцы, чаще промахивались по клавишам ветшающего органа…
Облик его становился все более бесцветным и размытым.
Постепенно меняли оттенок волосы: они сначала темнели, потом рыжели, постепенно седели, пока однажды не стали… прозрачными…
Он мог прикоснуться к ним руками, мог их расчесать… не мог только увидеть…
Да и сами руки также стали постепенно выцветать, пальцы уже не были такими костляво-изгибистыми и послушными, как при жизни…
Дольше всего держался его удивительный голос… Голос Ангела Музыки…
И глаза… они очень долго сохраняли свой золотой цвет…

Но когда в зеркале вместо себя, пусть одетого в простой черный балахон, пусть с прозрачными волосами и полупрозрачными руками, он увидел невнятный серый расплывчатый силуэт - Эрик понял: его забыли.
Забыли те самые немногие люди, кто имел несчастье или кому посчастливилось - смотря с какой стороны взглянуть - знать лично Ангела Музыки и Призрака Оперы в едином лице.
Сначала из его облика исчезли угрожающие черты - о нем забыли шантажируемые директора и испуганный штат Национальной Академии музыки.
Потом он потерял навыки владения пенджабским лассо, столько раз спасавшим его жизнь, особенно во время удушающе страшных «розовых часов» Мазендарана.
Значит, друг его, единственный друг на этой грешной земле - Перс, попал-таки в свой мусульманский рай, потому что забыть его он ну никак не мог, слишком многое связывало их двоих - множество жизней и еще больше смертей.
Потом случилось самое страшное… как уже говорилось… пропал Голос - его редкостное богатство, и цвет глаз перестал светится золотом… просто две темные дыры в сером нечто…
Значит, ушла ОНА, звонкоголосое дитя, ради счастья которой он покинул мир, так и не реализовав и доли отпущенного ему природой творческого потенциала…
Жизнь без НЕЕ была невозможна, а жизнь рядом с ним убивала ЕЕ.
И вот она покинула мир…

Прошло время…
Вовсю за стенами Дворца Гарнье шумел, творил и развивался молодой, нахрапистый двадцатый век.
Крякали клаксонами разъезжающие авто, сверкали вспышками магния и пыхали дымом фотографические аппараты светописи, мир опутывали радиоволны, по морскому дну были проложены телеграфные кабели, и все больше появлялось новых, еще более необыкновенных изобретений - человечество семимильными шагами уходило от спокойного и размеренного 19-го века…
И только в подвалах Оперы мыкалась неприкаянная тень уже не Призрака, которым он провозгласил себе еще при жизни, и не Ангела, которым он также себя называл…

- Даже приличного привидения из меня не получилось! - сетовал, бывало, Эрик. - Если уже не могу играть на органе и скрипке, не могу петь, так хотя бы как обычный фантом умел бы цепями греметь или там голову с себя снять - хоть какое-то развлечение, нежели носится клоком серого тумана, почти растворившись в неаппетитных испарениях Аверна.
Что же там наверху стали лить в воду, если она теперь отливает всеми цветами радуги и издает запах, похожий на вонь растворителя краски, как там его… керосина…
Помнится, в аптеке покупал еще…

Зачем, зачем я остался на земле, неужели я недостаточно намучился при жизни, что и после смерти обязан нести кару…
За что?
За многих убитых в Персии и нескольких случайно убитых во Франции людей?
За мою немыслимую любовь и жертву?
За мою так и не прозвучавшую музыку?

Ответа не было, но…
Самое странное, что он по-прежнему был вынужден спать, даже в виде клока тумана - сон был ему необходим…

Шел 1910 год…
И вот однажды, заснув, как всегда, серым аморфным дымом, он проснулся… почти самим собой…
Правда, маска у него была не такая, как всегда … черный шелковый кусок ткани полностью закрывал лицо…
Да и бог с ней, с маской!

Все его жилище удивительным образом преобразилось…
Появились жутковатые надписи в спальне, ныне затянутой черным шелком - и у кого это такая тяга к черному шелку?
Да и бог с ним, с шелком!

Что за кошмарный ГРОБ появился вместо удобной, даже для клока тумана, кровати?
Может, это намек?
Мол, пора и честь знать… Подзадержался ты, Эрик, на земле… Уже почти сорок лет, как умер, а все никуда не попадешь: ни в Ад, ни в Рай, ни в Чистилище…
Только непонятно, что же ему необходимо сделать…
Да бог с ним, с гробом!

Вопрос так и остался открытым, потому что обнаружив у себя прекрасные, гибкие послушные пальцы он, наконец-таки, дорвался до органа, теперь почему-то оказавшегося в спальне…
Да бог с ним, с расположением органа!

Зато теперь он может играть… Играть музыку… Какое это немыслимое счастье! После нескольких лет, проведенных в виде серой мглы…
И скрипка, теперь он может играть на скрипке…
Наигравшись вволю за несколько суток, с небольшим-таки перерывом на необходимый сон, он просто взлетал на крышу, и скрипка пела светлеющим звездам и растворяющейся в свете утра Луне…
Какое счастье!

Дальше странности только увеличились…
Желая взглянуть на гримерную комнату давно покинувшего его Ангела, он обнаружил там прозрачную светловолосую девушку, чем-то похожую на его Полин Беллини.
…
Она также упала в обморок при виде его лица, и он был вынужден приводить ее в сознание около Фонтанчика Слез…
Им пришлось разыграть всю историю, правда, странным образом изменились, прямо во время разговора, их имена: ее жених - только что молодой человек был Рультабием и вдруг стал Раулем, и она … Она стала Кристиной Дааэ.
Самое странное, что по окончании истории, когда он решил, что наконец-то выполнил свою главную жизненную миссию и сможет, отпустив Кристину вечером, покинуть землю, уже совершенно все равно куда: в Ад, Рай или Чистилище …
Наутро, проснувшись, вновь по привычке заглянул в ее гримерную, и все повторилось вновь, за единственным разве что исключением - имена, ее самой и ее жениха, оставались неизменными…

История была повторена многократно, и он вроде уже попривык и к самому варианту, и к такой жизни, как снова случилась нечто…

Проснувшись утром 1915, как сейчас помню, года, Эрик обнаружил полнейшую неспособность издать хотя бы один звук, все кругом онемело, и цвета… его дом стал совсем другим, мир выцвел, остались только два цвета: черный и белый…

Он мог изъясняться уже совсем с другой девушкой в другой гримерной, только открывая рот и беззвучно произнося почему-то английские слова. И еще он точно знал, что девушку опять зовут Кристиной.
Вновь он ей беззвучно пел и заманивал в пещеры, слишком маленькие для его обычного размаха, да разве же его кто-то спросил?
Беззвучно играя ей на органе, не менее беззвучно кричал на нее, сорвавшую с его лица маску…
События носили какой-то рваный характер, он моментально перескакивал из зала на крышу, после Маскарада, за секунду, и вот уже они в пещере…
И вновь он отпустил эту другую беззвучную певицу и так же молча умер…

Утром шестнадцатого года повторилось другое черно-белое безумие с немыслимыми скачками, другой маской, и почему-то пришлось открывать рот под немецкую модуляцию…

Через какое-то время черно-белое бесшумное мелькание прекратилось.
Он вновь спокойно мог играть на том самом первом органе издания 1910 года…
Но спокойствие оказалось недолгим…

Вновь в 1925 году началось новое молчаливое черно-белое мельтешение, странным образом горели его глаза, почему-то появилась лысина и новая Кристина была красивой, но темноволосой…
Правда, ему надо было признать, на этот раз история получилась действительно близкой к его настоящей жизни…
Откуда-то он знал, что это самое мелькание называется ФИЛЬМОЙ или фильмом...
Первые два коротких и бестолковых очень быстро перестали мучить его, а вот третий…
Третий фильм был безоговорочно хорош!
Он даже самому Эрику очень нравился, хотя никогда не было у него такой лысины, хотя невозможно быть беззвучным Ангелом Музыки…
И любовь всей его жизни была совсем не такой…
Да и не так это все важно!
Главное история, пусть черно-белая, пусть немая, несла именно его, Эрика, эмоциональный заряд, была полна именно его любви, его горечи и его жертвы…


***

Но вновь безжалостное время стало выцвечивать его самого, мир вокруг него, все реже он просыпался в своем любимом фильме или в уютной книге.
Опять повторялась история сорокалетней давности - о нем забывали…
Но если в первое свое превращение в серый туман беспамятства он отчетливо понимал, кто именно уходит из мира, унося с собой его частичку, из чьей памяти он стирается, то сейчас это понять было невозможно.
И почти уже исчезнув в серой мгле, он очень изредка оживал в виде третьего, такого удачного фильма или, как теперь он также знал, книги журналиста Леру. Имя упоминали в разговоре артисты на сцене. Кстати, раньше все они частенько поглядывали на балкон его пятой ложи. Теперь тоже стали забывать…
Почти единственным якорем реальности на пути в безвременье оказалась преданность дирекции Национальной Академии Музыки, ни за что не желавшей сдавать ЕГО ложу.
Никогда, несмотря на все катаклизмы и войны, происходящие во внешнем мире, никогда ложа № 5 не сдается!
Даже в своем нынешнем печальном серо-аморфном виде он все еще может наслаждаться музыкой! Последнее удовольствие забвения!
Ушей нет, а музыку он все равно чувствует. Что же позволяет ему это делать?
Возможно та самая самопровозглашенная им сущность Ангела Музыки? Или что-то еще?

1943 год.
Ну теперь-то, в день его столетнего рождения, тогда еще человеком в 1843 году, он, наконец, выполнил свою жизненную миссию и сейчас, почти растворившись, сможет покинуть землю?..

Пробуждение оказалось более чем странным. Он проснулся… обычным человеком (что за шутки подсознания?)
Новое мелькание было более чем странным.
Ну надо же было все так переврать!
И пусть этот мир заиграл красками и уже не был молчаливым, он оказался совершенно нелогичным!
Сам он стал бедным скрипачом, собирающим каждое заработанное су на оплату обучения пению его любимице.
Господи! Что за чушь!
Да никто в мире лучше его самого не сможет научить петь! Уж за сто лет он здесь всякого перевидел!
Если бы его мнение спросили, он бы смог многое порассказать. Но, увы, его собственное мнение опять никого не интересует!
Больше всего ужасал не момент выплескивание в лицо кислоты (вот до чего доводит увлечение наукой!), и даже не безголосый Ангел Музыки, впрочем, сейчас он был только в ипостаси Призрака... Нет, его пугало убожество постановок в Опере, на фоне которых развивалось странное и вздорное повествование о якобы его жизни.
Где же они, те внимательные читатели книги и умные, как он теперь знал слово, «режиссеры» третьей, 1925 года, фильмы?
Почему они не повыдергали руки этим горе-создателям!

Впрочем, интерес к его персоне снова вырос.
Все чаще он стал просыпаться в мире книги, давно уже не выцветал и обесформивался в серый туман забвения.

Еще минуло двадцать лет…
В мире книги ему было комфортно и удобно, в третьей фильме просто хорошо, в цветном фильме с кислотой просто плохо.
Да как выяснилось - недостаточно плохо.

1962 год.
Надругательство повторилось.
Вновь цветной и цвет уже лучше, да что толку, если он вновь безумен, на этот раз все-таки пишет музыку, и снова проклятая кислота! Опять безголосый Ангел!
Интересно, неужели его ипостась пУгала оперы - Призрака, шантажиста и убийцы, важнее и интересней этим новым людям, чем его иная сторона - творчество певца, творца, художника, архитектора и, самое главное, гениального композитора!


Ура!
По прошествии четырнадцати лет в 1976 году он, наконец, ЗАПЕЛ!
Вернулся в более любимое и родное качество Ангела Музыки.
Это была интересная театральная постановка, и пусть другие слова выпевались под знакомые и любимые мелодии Верди, Гуно, Оффенбаха, Моцарта. Особенно его радовала ария Надира/Эрика. Музыка Верди из «Искателей жемчуга» как нельзя кстати подходила его парящему голосу. Наконец его мольбы были услышаны. Возможно, это был подарок к столетию со дня смерти?

Оказалось, что подарки еще только начинаются. Через десять лет его пробуждение стало подлинным открытием для него самого… Чего не было уже очень давно.
Он вновь запел и музыка… Музыка…
Это уже не были перепевки прекрасных, великих, но, к сожалению, чужих произведений.
Нет. У него появилась СОБСТВЕННАЯ, только его прекрасная музыка. Тревожная и грандиозная заглавная тема, нежнейшая и странная завлекательно-эротичная колыбельная «Музыка ночи» и рваное, но при этом безумно красивое танго дон Жуана. Собственный новый устойчивый образ - чуть ниже его реального, поплотнее, белая полумаска на этот раз закрывала только часть лица и еще ОНА.
Его Кристина, пусть он и знал, что ее зовут Сарой, все равно была самой настоящей ЕГО Кристиной, любовью всей его жизни, его музыкой.
Музыка…
Он нырял и плескался в чудесных звуках, словно игривый дельфин…
Это было действительно его, родное…
Как смог этот молодой человек, композитор Эндрю Ллойд Уэббер, настолько точно попасть в его собственное внутреннее звучание, придать ему такую удивительную устойчивость и силу, страсть и любовь!
Очень долго он просыпался именно в этом волшебный мире мюзикла и был чертовски рад, пока не началось форменное помешательство на его истории.

Множество раз он просыпался в спектаклях на разных языках мира, близких и невозможно далеких от его собственной истории. От богато обустроенных до происходящих почти на голой сцене, жалкими усилиями трех-четырех актеров.
Его уже ничего не удивляло.
И напрасно…

Пока однажды он не впал в шоковое состояние… проснувшись как-то…
Женщиной!..
Он/она сначала чуть не заорал от ужаса.
Вот уж сюрприз так сюрприз!
Даже в тумане забвения он был мужчиной, а тут женщина, да еще и японка. Как он потом узнал, это был специальный театр под названием Такарадзука, где все роли, и женские, и мужские, исполняют и, надо признаться, весьма неплохо, молодые красивые женщины. К своему воплощению он отнесся благосклонно, ведь крошка так старалась, каждый раз умирая вместе с ним!


Удивительное дело, при огромном количестве спектаклей, мюзиклов и фильмов с его участием, он весьма редко просыпался в своем родном французском языке. Неужели Призрак Оперы Гарнье настолько сильно насолил французам, что в памяти многих поколений осталась опаска и нелюбовь к персонажу, вызывающему огромный интерес у других народов? Или проблема в типично галльском чувстве юмора, не принимающем его трагедию и боль?

Кстати о фильмах…
Он вновь стал в них просыпаться, и диапазон его масок, миров и изменений стал пугать его самого.
Ну конечно же, он был кошмаром Оперы, но не до такой же степени, каким проснулся в 1989 году. Всего через три года счастливого существования в мюзикле он совершенно неожиданно оказался изуродованным, не много не мало дьявольской собственной рукой, вечным чрезвычайно жестоким садистом-убийцей, пишущим одну-единственную композицию уже четыреста лет.
Он пылко пожелал автору сценария оказаться на месте своего героя и писать и дописывать гениальный сценарий следующие пятьсот лет... а чего, собственно, мелочиться?

И вновь сладостный бальзам на душу.
Он… боже мой, какое счастье!.. проснулся и… Пошел, побежал, полетел, чуть ли не крича в полный голос от восторга, по родным, дорогим, бесценным интерьерам, переходам и залу Оперы Гарнье…
Дождался, наконец дождался…
Родной мой, Храм музыки, где каждый камень помнит меня, пусть немного другим, якорь мой земной - ложа № 5, как ты спасала меня в годы забвения и тумана.
Здание, Храм, Академия, Опера - у тебя также много имен, как и у меня. И ты… шедевр архитектуры, восторг меломана и эстета, храм искусств, убежище и дом Муз, ты… осталась единственным моим подлинным другом, только ты еще помнишь меня живым человеком…
Сначала я создал тебя, а потом ты создала меня… вот такого…
Разного и живого…

Это была очень приятная история, опять близкая.
Да, не его подлинная, но что с того?
И еще она, Кристина…
Она оказалась совершенно очаровательна, порывиста, мила, непосредственна…
Не только встреча с Оперой вызвала его восторг, но еще и…
Выполнение заветнейшей мечты - исполнение вместе с Кристиной… пусть другой - исполнение финальной арии из «Фауста».
Он плакал, слезы счастья катились под той самой, вновь иной маской, когда пел с ней вместе, любимую и такую важную для них обоих, его и его любви, арию, в обожаемом Храме Муз …



Фильм, где он оказался королем крыс, убийцей и насильником, даже не хотелось вспоминать, потому что вскоре его накрыл еще один ужас.
Правда истинные масштабы бедствие приняло в следующем веке, в самом конце 2004 года.

Он давно привык и смирился с изменением собственной внешности, окружающей его действительности, вида и формы его органа, его одежды, маски, разным типам и голосам Кристин, полагая, что уже ничто не сможет его изумить…
Напрасно…

Вброд по Авернскому озеру брела молодая девушка и… пела.
Он автоматически перепросил ее :

- Кристина?

- Нет, - последовал ответ.

- Боже мой! Неужели вновь другая история?

- Конечно, совсем другая, Эрик, любимый мой! - Он попятился назад, кляня себя за несдержанное любопытство. Она между тем продолжала толкать речь, он даже не обращал внимание, на каком языке, все же, кажется, английском. - Я буду тебя крепко-крепко любить всю-всю жизнь, - ему сразу представился образ каторжника с преогромнейшим железным ядром на ноге. - И чтобы тебе было легче, - оказывается еще не все? - зови меня…

- Нет. Зови меня!

- Нет, меня! - Со всех сторон Аверна его брали в кольцо самые разные девицы, всех форм и расцветок.
Девушки лезли буквально изо всех щелей его доселе мирного подземелья.
Единственным спасением оказалось лечь в гроб, которого он сам еще недавно побаивался, и накрыться с головой черным плащом, как в детстве от кошмаров.
Впрочем, как еще это можно было охарактеризовать?

Как он потом понял, те первые неКристины были просто шуткой по сравнению с тем, что случилось потом…


Особенно его испугало появление О-ЖО-ПЭ, откликающейся попеременно то на имя Камилла, то Жизель.
Вот как раз от нее НЕЛЬЗЯ было спрятаться даже в надежном гробу.
В первый же раз, устав от ее излишне пылких поцелуев, он поспешно отгрузился в свое надежное, от этих дам, убежище и спокойно заснул...
Пробуждение было просто ужасным!
Горячие руки и липкие - господи, ну зачем же он закармливал ее восточными сладостями перед сном! липкие губы проникли даже во врата Смерти.
Гроб впервые за 150 лет не спас его.
Пришлось придумывать новые способы утекания от, честно признаться, милой, но излишне настойчивой девушки.
Где же вы остались, скромные викторианские леди, готовые упасть в обморок лишь при одном упоминании о нем!
Наверное, давно истлели в могилах, так и не покинув тесные клетки своих корсетов! Впрочем, его опять занесло…

А от Камиллы-Жизель он придумал отличный способ прятанья.
Свернуться на полу, например, под огромным письменным столом или даже под своим гробом.
Если ее не останавливают Врата Смерти - будем спать под ними, обязательно укрывшись теплым, надежным плащом!
Тогда Камилла слонялась в темноте по его спальне, сшибала мебель и неженственно чертыхалась, но ЗАЖЕЧЬ свет ни разу не пыталась, так как просто ужасно боялась его лица. Ура! Даже от такой настойчивости хоть что-то спасает, главное, не открыть глаза от грохота переворачивающейся мебели!

И куда только его ни заносило, и в прошлое, и в будущее. Проснувшись однажды в пещере, да только не в своей уютной и милой, пусть раз за разом видоизменяющейся, - нет, была совершенно другая каверна, да и планета была другой! - он все отлично понимал, потому что был не много не мало Демиургом, создавшим вселенную! Так далеко не заводила его даже мания величия!..
Ну и бог с ней, с этой историей!

Мотало его в разных языках: от родного французского и уже привычного английского, любимого русского, в дальние японско-корейские диалекты и совершенно в разные места. Иногда, и это случалось гораздо чаще, все свершалось быстро, но, бывало, длилось по 68-100 глав бесконечного повествования. Страдать от расписавшихся графоманов приходилось по «полной программе». Это было еще одно новое выражение, кроме уже привычными слов «фильм», «режиссер», «мюзикл», «фанфик» и вот этого самого ненавистного О-ЖО-ПЭ. Он прекрасно знал расшифровку - Особа Женского Пола.
Сколько этих особ он перевидел за эти годы...
Особенно страшный, можно сказать, девятый вал накрыл его после появления новой интересной версии жизни.


2004 год.
Он проснулся, заснув вечером, что показательно, в гробу, очнулся и… сразу потерял дар речи.Опять немое кино?
Он лежал в бархатно-алой золоченой ладье в виде феникса.
Лоэнгрин фигов - к сожалению, у некоторых О-ЖO-ПЭ оказался очень прилипчивый лексикон, увы.
Вокруг пошло-изысканного ложа струился черно-сверкающий прозрачный балдахин. Уже не плохо.
Еще как не плохо!
Степень редкостного везения — впрочем, странно в его положении говорить о везении - он смог оценить, только подойдя к огромному, в полный рост, зеркалу.
На ум пришло цветистое персидское ругательство, которое он решил не произносить вслух.

- Вот это ДА! - Ну и чьей же… ммм… фантазии он обязан такой ошеломляющей внешностью?

Глаза, сверкающие всеми оттенками бушующего моря, чуть кривящиеся чувственные губы, немного придавленные вновь, словно пресловутая бальзаковская шагреневая кожа, уменьшившейся маской, мужественные скулы и твердый подбородок с ямочкой, вызывающей тысячу вздохов женской половины. Несмотря на общий, на редкость сексуальный, вид, и близко не имеющий ничего общего с его, Эрика, истинным обликом, он был все же доволен увиденным.
Наверняка режиссером должна быть дама, подобравшая воплощение своих собственных тайных желаний. И все это под его любимую музыку Уэббера.
Интересно, а петь этот Аполлон в маске умеет? - испугался Эрик и запел свою любимую «Музыку ночи».
Петь не умеет, но… поет и хорошо поет, не столько голосом, сколько душой, что гораздо важнее. Ну заглавную тему чуть запорол, но зато в остальном был выше всяческих похвал!
Правда, почему-то внутри вдруг стало нарастать нехорошее предчувствие.
Очень интересно, кто же у нас в этом мире будет за Кристину?

Кристина оказалась так себе.
Девочка, одетая зачастую чересчур нескромно, и не только сценические костюмы были этому виной. Что только стоили ее постоянно глубоченные декольте.
Милое дитя, петь умеет, а вот с душой как-то не очень получается, лучше выходит распахивать глаза и рот. Только безоговорочно была хороша, да и он тоже не подкачал, в «Торжествующем дон Жуане».
У бедняжки Аминты даже колени подкосились после его жарких объятий. Когда же она сползла, опав от впечатлений, спиной по его груди, предчувствие надвигающейся катастрофы, стало еще более явным.
Слишком...
Чересчур он был хорош, уже не просто сексуальность, а мощный животный призыв исходил от его голоса, прихваченного хрипотцой, словно морозцем, высокой, отлично сложенной фигуры и манящих мятежных глаз.
В самом горьком конце истории, накричавшись, нарычавшись, на (ой!) целовавшись, наплакавшись, разгрохав золотым, как и все вокруг, канделябром шикарнейшее венецианское зеркало в золотой же раме и уходя сквозь него в никуда, он уже понимал…
Сейчас что-то начнется. И ему, настоящему ему, вряд ли это надвигающееся понравится.

- Похоже, в гробу уже не укроешься! - вслух сказал он, укладываясь спать…

Лучше бы он ошибался!!!


Его разбудили звуки, которые он очень хорошо помнил по фильму 1989 года - звуки готовящихся к прослушиванию сотен молодых певиц…
Странно, что я попал в фильм не с начала, - именно с этой мыслью он открыл глаза…
Непонятно - он опять на бархатно-алом ложе феникса, что же это за разноголосица, словно музыканты оркестра настраивают инструменты перед исполнением… ой!

К сожалению, толпы действительно были…
Только встав с птичьей кровати и пройдя к ступеням, ведущим к подземному озеру, он увидел…
Множество девушек, всех размеров, всех цветов кожи и волос тянули к нему руки и кричали вразнобой :

- Маэстро! Прослушайте меня! Ангел мой, я здесь! Эрик, открой скорее - я вернулась, я Кристина!

- Нет, это я Кристина!

- Нет, я, а ты тут и рядом не стояла! Поешь, как лягушка!

- Сама лягушка!

Под все эти жизнерадостные крики он подошел к зеркалу, зарастившему за ночь канделяберный удар.
Ну конечно, вновь красавец мужественно-сексуального вида! Тьфу!

Эрик испытывал безоговорочную признательность авторам последнего фильма за крепкую и надежную решетку, спасающую его от нашествия.
А если еще опустить занавес перед воротами и хорошенько заткнуть уши, вроде навыки инженера и рукастого механика сохранились, то получается почти совсем неплохо.
Только жаль, что этот Аполлон в маске совсем не умеет играть ни на органе, ни на скрипке. Может только сидеть перед инструментом и крутиться на стуле, удерживая ногой педаль, да еще петь … пусть это не его настоящий голос, Ангела Музыки, но Эрику тоже нравится, и рисовать…
Рисовать малышку Кристину он был согласен до бесконечности, потому что окружающая его обстановка все более и более напоминала офорт Гойи «Сон разума рождает чудовищ».
Да и как еще можно было назвать всех ошалевших от посланного фильмом кумулятивного (музыка + романтика + любовная трагедия гения + ОЧЕНЬ сексуального гения) заряда Кристин и О-ЖО-ПОВ. Особенно в самой страшной и опасной их разновидности «Мэри-Сью», различных потусторонних личностей: от Бога собственной персоной, до Дьявола/ Аида/ Вельзевула, каких-то инопланетян и постоянно желающих тяпнуть его за шею бледных длиннозубиков, причем как мужчин, так и женщин - все бы им кусаться, кровопийцы!
Постоянно держа оборону, он с нежностью вспоминал то милое славное время, когда всего несколькими ловушками можно было отпугнуть весь любопытствующий оперный люд от его скромного жилища.

Но, нельзя не признаться, в некоторых историях, порой чрезвычайно далеких от его собственной, он чувствовал себя не менее комфортно, чем в книге и по-прежнему любимом немом черно-белом фильме 1925 года. Иногда он даже мысленно разговаривал с Лоном Чейни, тот стал его другом, не хуже Перса, хотя при жизни актер даже и не догадывался об этом.
Так о чем это он, собственно…
Да о близких ему, комфортных историях…

Имена самых любимых и хороших воплотителей его мира, его самого звучали музыкой. Почему-то в русском языке просыпаться было приятнее. Сложнее понять, в чем тут дело. Возможно, в неизбывной загадочной и до сих пор не разгаданной тайне русской души, или этот язык оказался таким особым, очень близким его собственной музыкальности...Иногда он даже молился перед сном, чтобы еще раз попасть в этот славянский мир...


***

Но в конце концов ему все надоело…
Кто, боже мой, ну кто же я?
Не человек и не Привидение…
Не Призрак Оперы и уже не Ангел (после стольких сексуальных посягательств)…
Стали появляться другие герои.
На возмущенную мысль о сексизме в его адрес возник грустный темноволосый мальчик/юноша (уж очень стремительно менялся он прямо в момент разговора - взрослел и опять превращался в десятилетнего ребенка) в круглых очочках, шрамом в виде молнии и сказал:
- Эрик, ты просто не представляешь, как тебе еще хорошо! К себе в Фандом не приглашаю - убежишь сразу, зажимая уши, закрыв глаза, возможно, даже тебя стошнит. Поверь на слово - тебе сказочно повезло с корректными, в большинстве своем взрослыми поклонниками, в отличие, - и он грустно улыбнулся, - от меня, уж поверь волшебнику!
Волшебнику пришлось поверить, потому что Эрик увидел собственными глазами, как множество обнаженных женских и - ой! - мужских рук схватило беднягу и утащило, сопровождая похищение громкими визгами и развратным смехом…

И вновь он стал вопрошать небеса или Ад… все равно, лишь бы получить, наконец, ответ:
Что же я такое?

И ответ пришел, пусть и в довольно странной форме.
Девушки, явно не Кристины, уж их-то он научился различать с первого взгляда, причем не его, а именно их — то, как они смотрели на него.
Очень странно, что при виде этой очередной О-ЖО-ПЭ он не изменился, и даже сам начал разговор, что с почти никогда не происходило ранее.

- Кто ты?

- Наташа из России… - пискнула она.

Эрик тяжело вздохнул. Как правило, от О-ЖО-ПЭ с таким именем ничего хорошего ждать не стоило. Похоже, авторессы подобных опусов были совсем молоденькими девушками-подростками, от фантазий которых, скорее всего, так жестоко страдал юноша/мальчик-волшебник.
Эти воздушные создания отличались склонностью к черно-красным одеяниям, с обязательным корсетом поверх, в его время так даже гробы не украшали, и еще эти девы не ставили его ни в грош.
Зачем являлись?
Вопрос.
Обычно они были похожи на англоязычных сестер - худший вариант О-ЖО-ПЭ по имени Мэри-Сью…
Лишь иногда ситуацию спасали ехидные комментарии, от которых он также хохотал (в уме - наяву приходилось со вздохом следовать modus operandi автора)…

- И что же ты хочешь, Наташа из России, от меня? Научить тебя пению, чтобы ты стала великой певицей? Или, не дай бог, - он вспомнил не к ночи будь помянутую Камиллу-Жизель, - научить тебя танцевать, и ты будешь звездой балета?

- Нет, - закусив губу, ответила она. - Я горячо хотела, чтобы сбылось Ваше самое заветное желание, маэстро, а не моя фантазия о Вас. Я хотела, чтобы Вы были счастливы именно так, как Вы себе это представляете, а не как я хочу сделать счастливым Вас.

Эрику стало интересно.

- Скажи мне, Наташа, как тебе пришла в голову ТАКАЯ мысль, меня, честно говоря, она очень удивила. Я уже давно понял, что всем моим многочисленным поклонникам интересна реализация их собственных чувств и мыслей в моей истории, а не мои собственные устремления.
Поясни, с чего ты пожелала не самовыражаться за счет меня?

- Я просто поняла, что всю мою жизнь родители пытались воплотить во мне свои личные нереализованные амбиции, совершенно наплевав на мои собственные чувства, желания и устремления. Заставляя меня прожить и реализовать ИХ, а не мою мечту.
Затем я подумала о Вас. Прочитав море историй на многих языках мира, где вы воплощали и реализовывали чужие амбиции, чужую сказку о вечной романтической любви, немыслимой высоте творческих порывов. Захотелось сделать Вас счастливым именно с Вашей точки зрения.

И она превратилась из глупенькой девчушки в женщину без возраста, времени … да и человек ли это был…

- Ты вопрошал, Эрик, зачем ты до сих пор жив, что означает твоя сущность для мира живых людей и для тебя самого?

Наверное, сейчас я тебя очень удивлю.

Ты не совсем Ангел Музыки и совсем не Призрак Оперы…

Нет.

Наверное, тебе это покажется странным…

Но для тысяч, даже миллионов людей на Земле ты стал подлинной отдушиной, озарением и неожиданным открытием их собственного творческого начала, у многих весьма и весьма далеко запрятанного...
Вызвал, увы, достаточно редкую сейчас любовь к классической музыке, исторической литературе, пению, иностранным языкам.
Вспомни, тебя воплощали в фильмах и стихах, музыке и картинах, комиксах и фанфиках, мультфильмах и открытках…
Ты стал творческим импульсом, Музой... не смейся:
* Эвтерпой со скрипкой вместо привычной флейты, в мужском, пусть и уродливом, но притягательном обличии;
* Каллиопой многих замечательных стихов и поэм;
* Клио, заставляющей авторов весьма упорно копаться в истории для пущего правдоподобия написания;
* Мельпоменой с пенджабским лассо в руках, ибо твоя история есть подлинная трагедия!
* Полигимнией органа, вместо лиры - твои мессы, похоронная и свадебная, пусть их никто и не слышал, всегда на слуху;
* Талией веселых и забавных историй о тебе, и у вас обоих маски в руках;
* Терпсихорой наслаждения искусством - многих ты привел за собой под сень классической музыки, защитив от, - ее сильно передернуло, - попсы.
* Уранией музыки камня, воплощенного в архитектуре и обращенного во славу вечного неба;
* Эрато - тут немного сложнее…
Сам ты не был счастлив в любви, несмотря на горячие пожелания твоих поклонников и особенно поклонниц. Но твоя история вечной великой любви и жертвы сохранила немало браков, заново воспламенила многие, в большинстве своем женские, сердца. Найдя даже отголосок твоих черт в своем спутнике жизни, загорались страстью к давно, казалось бы, изученным вдоль и поперек партнерам, твои верные поклонницы…

Если ты уже устал нести груз обязанностей ВСЕХ муз Олимпа, я готова забрать тебя на небо… Но если…

- Я остаюсь! - последовал твердый ответ.


FIN.

В раздел "Фанфики"
На верх страницы