Вечерняя сцена пахла пылью и потом, дымком от газовых рожков и сладковатым поветрием чужих духов. Тёмная гулкая громада зрительного зала больше походила на распахнутую пасть, и впечатление усиливал первый ряд кресел, плотно сомкнутых подобно зубам, но две юные девушки, одна блондинка, вторая брюнетка, выскользнувшие из-за оставленной рабочими ширмы, не чувствовали себя неуместно в этой настороженной тишине. Разворот узких ступней и осторожные шажки выдавали в них балерин.

— Ни-ко-го, — хихикнула Мэг Жири и потянула за руку точно так же хихикающую подружку. — Ты п-проспорила! Никого тут нет! Уб-борщицы убирают утром! И пол натирают полиролью. Лимонной! Я же говорила?
— Угу, — с готовностью кивнула подруга. — Ладно, ты в-выиграла. Чего хочешь?
— Я тебе завтра скажу!

И, прикрыв рот ладошкой, Мэг икнула.

На празднование своего восемнадцатилетия она протащила целую бутылку рома, снискав уважение всех «причастившихся» учениц, чем и сейчас невероятно гордилась. Весёлый получился день рождения! Особенно когда они разбегались из комнаты, заслышав постукивание трости мадам хореографа, по совместительству — мамы именинницы.

Набрав в рот воздуха в попытке остановить икоту, Мэг с удовольствием наблюдала за подругой. Кудряшка Кристина, всегда такая немножко не от мира сего — ни тебе проказ, ни особых достижений — сейчас порхала резвой бабочкой, разрумянившись, будто на морозе. И трещала не хуже Мэг, хотя уж переговорить её — это надо уметь. В общем, прелесть что такое, а всего-то фарфоровый стаканчик рома.

— Ч-чего это ты так надулась? Как лягушка. А сцена кажется больше! — объявила Кристина. — Прямо аж вдвое. Щаз... померяю. — Совершив круг чуть кривоватых пируэтов, она приуныла: — Да вроде такая же.
— Кристина, не н-нужно, — подруга деликатно тронула её за рукав.
— А? Что не нужно?
— Не нужно... ну... танцевать или там... петь на пустой сцене, после представления.
— Почему?

Мэг понизила голос:

— Вообще-то плохая примета. Но ещё говорят, в это время здесь танцуют призраки.

Кристина — точнее, Кристина-и-наперсток-рома — засмеялась звонким колокольчиком:

— Я в детстве тоже любила страшные истории больше других, Мэг, но не понимала, отчего боятся призраков. Троллей, фей — да. Но духи ведь бесплотные! А-ап!

Нога в легкой туфельке отбила изящный батман. И-повтор-рим! В итоге обе туфли сорвались и отправились в зрительный зал по красивой траектории, что показалось девушкам ужасно смешным, они даже согнулись пополам от хохота. И стоило только посмотреть друг на друга, как волна смеха накрывала с новой силой.

— А я могу танцевать и петь одновременно! — объявила Кристина.
— Ды-хания не хватит, — усомнилась Мэг.
— Ну, вот смотри, ты мне проспоришь теперь!

Она пошла, чуть покачиваясь, по кругу, заведя при этом высоким и чистым голосом какую-то незамысловатую песенку из репертуара хора. Мэг недолюбливала общехоровые занятия, Кристина, вроде, тоже — а поди ж ты! Неее, если бы подружка так пела — она, Мэг, запомнила бы! По крайней мере, серебряный тон голоса Кристины очень сильно отличался от мощного визга Карлотты.

И всё же, нечто... нехорошее таилось на этой пустой сцене. Кружащаяся среди пыли и теней Кристина, похоже, ничего не замечала в принципе, а вот из Мэг вдруг выветрился весь хмель, уступая желанию немедленно сделать ноги. Схватив за талию увлеченную представлением подругу, она вытолкала её наружу под глупейшим предлогом: «Кажется, кто-то идёт».

— Ну и что! — сопротивлялась Кристина, но против решительной и крепкой Мэг шансы были малы. — Ты мне проиграла, ага? Ты-мне-проиграла!
— Проиграла-проиграла, — успокоила та. — Тише. Пойдем спать.

Наутро все участницы праздника делали вид, что голова не болит, и усиленно жевали листики мяты. Мэг даже выглядела посвежее многих. На удивление, Кристина тоже.

— Как спалось? — толкнула Мэг в бок подружку.
— Отлично, — та зевнула и сладко потянулась. — Я видела такой приятный... сон.

Мэг, округлив глаза, дернула её за бретельку:

— Кристина, твои... твои туфли!
— Что? Кашу уронила?

Девушка вытянула ногу и повертела ступню так и эдак.

— Ты же их вчера... в зале... забыла. Точнее, бросила!

Кристина повертела пальцем у виска.

— Чего это с тобой? Да я в них спать легла! Точно тебе говорю, утром встала — мамочки, спала обутой. Хорошо, думаю, мадам не видела.

Во время послеобеденного хорового занятия Мэг окончательно убедилась, что ром пить нельзя отнюдь не Кристине, а как раз ей, Мэг Жири, хоть, говорят, в предках и были ирландцы. Голос подруги, вчера показавшийся ей сильным и необычным, на трезвую голову абсолютно терялся среди таких же точно писков «недо-сопрано», к коим принадлежала и сама Мэг. Сколько глупостей примерещилось — и всё в день рождения.

— На прослушивание сходим? — спросила она тихонько, решив сменить тему. — Посмеёмся!
— А на кого прослушивают? — рассеянно заправила за ухо прядь кудрявых волос Кристина.
— Ну ты чтоооо! На дублершу Карлотты! Новые менеджеры распорядились, чтобы она больше их не добивала срывами представлений. Да пойдём, я одно место знаю — сверху и всё видно!

Предложение неугомонной блондинки имело успех. Девчонки нахихикались в кулак от души.

— А-а-а-а-а! — Кристина передразнила потуги особенно интересной претендентки, и получилось так похоже, что обе подруги уткнулись лицами в пыльный занавес, дабы не выдать своего присутствия.

Ещё раз повторенный забавный пассаж заставил Мэг простонать:

— Ну хвааааатит, Крис, я сейчас помру.
— Чего хватит-то? — чихнула Кристина, — я ничего не делала.

Мэг задумалась.

— Честное слово, Кристина, я слышала вот это же самое «а-а-а-а-а».
— Эхо?
— Или не эхо. Ты слыхала о Призраке Оперы?

Девушка пожала плечами:

— Это ты о том, что если свалилась ваза на голову, или запутался в шнурках, или подложили стекло в пудреницу, то все считают, будто пошалил Призрак, чтобы не передраться? Я люблю сказки, Мэг, очень люблю... Но после смерти папы я... не верю в сказки.

Лицо Кристины заледенело изнутри, будто повернулся невидимый ключик. «Чик-чик, я в домике», и вот уже не растормошишь и не достучишься. Возможно, именно поэтому веселая попрыгунья Мэг Жири так настойчиво добивалась дружбы со странной тихой девочкой, которую вверили попечению мадам: ей всегда хотелось знать, что там внутри, в хрустальном домике? И можно ли как-то выковырять оттуда Кристину, чтобы больше она не пряталась?

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Странно не то, что я ошибся, а то, что ошибся дважды. Сначала — когда не обратил внимания на эту девчонку, потом — когда уделил его неоправданно много. Посредственность, снова посредственность. Может, вчера простуда сыграла со мной дурную шутку, и шум в ушах превратился в прекрасное правильное исполнение? Сегодня всё иначе, даже хуже, чем обычно. Чётко, по возможности чисто, но — пресно. Никак. Надо вылечиться и забыть, хотя, глядя на это прослушивание, — лучше б я умер.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Обитатели Оперы очень любили всякие праздники, особенно те, в которых угощение доставалось не только «господам» основного состава, а хватало на всех. Потому прием в честь нового мецената все восприняли с большим энтузиазмом.

— В чём пойдешь? — спросила Мэг сосредоточенно заплетающую косы Кристину.
— Ну, уж точно не костюме «невольницы», — засмеялась та. — Придём, напьёмся дармового шампанского и будем греметь цепями?
— БУ!! — дурачась, выкрикнула Мэг и скорчила зеркалу страшную рожу.
— Надену синее платье, как всегда, а ты?
— А я выпросила у мамы тёмно-красное! Представляешь, у неё талия как у меня, так удобно, но платья не даёт, хоть тресни.

Холл Оперы был буквально забит желающими представиться новому патрону. Виконт Рауль де Шаньи на Мэг не произвел особого впечатления, а вот его спутник, молодой человек с военной выправкой, показался гора-а-аздо интереснее.

— Рауль такой взрослый, — задумчиво вздохнула Кристина и умыкнула с блюда маленький бутерброд. — Я его не сразу узнала.
— Кто? — пробормотала Мэг с набитым ртом.
— Рауль.
— Ты его знаешь?! — блондинка бесцеремонно потыкала в виконта.
— Мы были знакомы... в детстве.
— Так подойди, скажи ему здравствуй, ну, или как-то так. Хотя, обойти Карлотту будет сложно, и через Убальдо потом перелазить.
— Мэг! Я — виконту «здравствуйте»? В лучшем случае он сухо мне кивнет, в худшем — посмотрит, как на пустое место.
— А по-моему, он вовсе не такой. Вы ж в детстве дружили, что он, был плохим мальчишкой?
— Нет, но... люди меняются со временем, Мэг. Люди порой очень сильно меняются!

Оооо, неееееет, ключик уже сказал «чик-чик».

— А давай за то, чтобы ты ошиблась! — выкрикнула Мэг и сунула подружке бокал.

Кристина машинально пригубила, и подружка легонько подбила низ бокала.

— До дна и танцевать.
— Тебе мало танцев каждый день?
— Зато такой выбор партнеров!

Фффух, кажется, с хрустальным домиком пронесло, Кристина снова выглядела как всегда: слегка задумчивая, но не прибитая пыльным мешком Снежная Королева. Мэг пошла танцевать и через некоторое время совершенно позабыла обо всём на свете.

«Слава богу, отстала, — подумала Кристина. — Мэг чудо, конечно, но временами совершенно невыносимое чудо».

Мадмуазель Даае предпочитала шумному обществу уютное одиночество. Люди были как Мэг — тормошили её, спрашивали, чего-то от неё хотели, ну может, кроме мадам... и от этого хотелось бежать далеко и закрыться крепко-накрепко. Как ни странно, в такой огромной Опере совершенно некуда было скрыться, кроме, разве что, маленькой часовни — её убежища, островка тишины.

— Только тебе, папа, я могла рассказать всё на свете... — прошептала Кристина, зажигая свечу. Пузырьки шампанского в её крови танцевали сарабанду. — Но тебя нет, и мир — он совершенно не такой, папа. Видела сегодня Рауля. Так странно, он словно гость из другой жизни. Где я тоже была... другой. Помнишь, ты играл эту песню о морском ветерке, залетевшем на цветочный луг, а я и Рауль играли в прятки? Эту песню...

Тихонько засмеявшись, Кристина напела что-то хрустально-нежное. Красивая, хотя и очень простая песня: осколки счастья, осколки прошлого. Голос девушки звучал будто отдельно от тела, переплетаясь с пляшущими вокруг канделябров тенями.

— Если бы ты мог слышать! О, если бы... Тебе бы понравилось, как я пою, правда?

Сквозняк, хлопок двери, обиженное шипение задуваемой свечи...

— Да, — прошептал голос, неотделимый от теней, — да.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Да или нет, но скорее — может быть. Может быть, сезон ещё как-то можно будет спасти. Дотянуть. С помощью неожиданной находки, которой, впрочем, нужна доработка, и немаленькая. Дважды — это уже не случайность. В чём совпадение? В крошечной доле алкоголя?.. Стоит подумать. Хотя, алкоголь — это грубо, очень грубо. Совершенно не в моём стиле.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

— Какая красивая роза! — восхитилась Мэг, крепче затягивая ленты на пуантах. — Кто подарил?

Кристина пожала плечами и глубже уткнула нос в винного цвета бутон.

— Рассыльный принёс. С запиской «на удачу».
— Вот видишь, у тебя есть тайный поклонник!
— Ага, зато у тебя — слишком явный.
— Да-а-а-а, — с удовольствием подтвердила Мэг.
— Не хочешь рассказать, как тебе удалось с ним вообще познакомиться?
— Нет, мучайся, — Мэг высунула язык. — Это тебе за страх, которого я натерпелась, когда ты с вечера сбежала. Мне мама всю печенку выела — где да где Кристина, а она в часовне спит! Вот теперь жди и уговаривай, когда-нибудь расскажу.
— Если раньше не лопнешь, — поддела Кристина и ещё раз понюхала розу.
— Ого, — восхитилась блондинка, — на нашу Карлотту свалился занавес! Пойдём, посмотрим истерику?

И, по привычке ухватив ладошку подруги, оттащила туда, где развивались интересные события. Роза выпала из руки Кристины, пальцы не задержали падение — безвольные, будто у марионетки. Мэг абсолютно не обратила никакого внимания на упавший цветок — Карлотта была весьма, простите за невольный каламбур, в ударе.

— Ха, Кристина, ты слышишь — снова спорят, кто способен заменить нашу синьору, — в полном восторге смеялась она. — Да некому, ясное дело. Сами же были на прослушивании. Хотя как на том последнем — ты бы спела лучше, вот клянусь.
— Я бы... спела... лучше, — повторила Кристина.

Холодная влажная ладонь легко выскользнула из ладони Мэг. Осторожно, как по льду, девушка подошла к краю сцены. Дирижер нервно махнул палочкой, попросил отойти, а потом уставился недоверчиво и замахал своему оркестру, требуя собраться и перестать галдеть. Сквозь беготню, истерику и суету возвысился Голос.

...Профессионал в дирижере быстро победил уличного зеваку — музыка подстроилась, чуть поспешила, потом поймала ритм... Ария уверенно перекрыла все остальные звуки, даже удивлённые восклицания труппы и менеджеров. Они слушали её, как вечером будет слушать битком забитый зал, и всё равно не могли понять, в чём секрет. Возможно, в том, что любая уже виденная ими певица, а в особенности Карлотта, заигрывала со зрителями в стиле «ну я ведь хороша? Скажите мне об этом». А девушка, неподвижной статуэткой застывшая на сцене, даже, казалось, не видела эту толпу. Она была Голосом, музыкой, оперой... Музыке всё равно, нравится ли она, хороша ли — музыка просто есть. Вот и юная, странная, такая притягательная дебютантка просто была, равнодушна и прекрасна, ни в ком не нуждаясь. Она улыбалась куда-то вдаль, брала дыхание совершенно естественно, и — пела.

Изменчивая и прихотливая тварь по имени «зрительская симпатия» мгновенно преклонила колени.


— Ты... молодец!! Ты просто... Ну просто как в сказке! — Мэг не была идеалом, но зависть не входила в число её недостатков.

Одарив подругу надлежащими поцелуями и объятиями, она не выдержала:

— Признайся, ты берёшь частные уроки? Кто тебя научил так петь? Вот так тихоня, рраз и обскакала всех.

В гримерку стучали, умоляюще ломились, пытались подсунуть под дверь какие-то визитки. Кристина перевела сияющие глаза на подругу, словно увидев её впервые.

— Кто? Наверное... Ангел Музыки... там, во сне.
— В каком сне?
— Мне снился сон, Мэг... Долгий, такой... настоящий. Туман, запах роз, свет и... голос, который просил меня спеть, а потом... пел вместе со мной. И чем дальше, тем лучше и лучше получалось. О, если бы ты могла слышать его голос — теперь я мечтаю хоть однажды спеть пусть бы наполовину так же прекрасно!
— Кристина, ты уж извини, но когда-то ты высмеивала призраков, а теперь на полном серьезе считаешь, что я поверю, будто ты научилась петь во сне?! Ну не хочешь — не рассказывай, чего выдумывать.
— Но это правда, Мэг!

Мэг Жири посмотрела на свою подругу. Нет, Кристина, конечно, себе на уме, но издеваться не стала бы.

— Ладно! Ошалевшие поклонники снаружи мечтают выпить шампанского из твоей туфельки и проесть тебе мозги комплиментами. Впускать или сбежим?
— Сбежим!! — хихикнула почти прежняя Кристина Даае. — Там есть ещё одна дверь!

Если спросить Мэг, когда она в последний раз видела свою подружку прежней, балерина, вероятно, поморщит белый лобик и ответит: в ночь после дебюта.

* * * * *

Спустя примерно месяц мадам Антуанетта Жири заметила, что Мэг почти утратила интерес к танцевальным занятиям, ходит надутая и больше не шепчется по углам с малышкой Даае.

— Мэг, в чем дело? Вы с Кристиной поссорились?
— Нет.
— Мэг?

Девушка вздохнула и развела руками:

— Успех кружит голову, мама, ты ведь сама говорила. С ней теперь не поговоришь, она то хочет спать и спит беспробудно, то исчезает куда-то, будто черти её носят, а если удается застать до представления, так я только и слушаю, как ей сегодня опять снился Ангел Музыки, как держал её за руку и так далее. При этом аж мурлычет как кошка, даже противно. Все остальное ей просто не-ин-те-ресно. Она уж и не помнит, как меня звать, видимо.
— Ну, это нетипично для Кристины, — усомнилась мадам Жири. — В ней никогда не было заносчивости! Но сегодня ей хотел бы нанести визит виконт де Шаньи, а я бы попросила тебя не оставлять их наедине. Справишься?

Мэг скорчила гримасу и пожала плечами. Наверное, с виконтом придет его друг, а это уже кое-что!

* * * * *

Друг, которого представили Марком, действительно оказался весьма кстати. Он отвлекал Мэг от мысли как бы посильнее треснуть Кристину сковородкой по голове. До кокетства даже не дошло: каждый раз, когда в воздухе проносилось словосочетание «Ангел Музыки», кровожадность побеждала в юной блондинке стремление понравиться симпатичному военному.

Рауль почему-то был в неописуемом восторге от визита.

— Марк! — обратился он к другу уже в коридоре. — Ну, разве она не прелесть? А голос? Нет, ответь, ты видел когда-нибудь такую красоту?

Марк посмотрел на товарища с осторожным сожалением.

— Красоту не знаю, а вот такие зрачки — не раз и не два, дорогой мой Рауль. В трущобах проклятого Шанхая такого добра — каждый второй, и глаза как плошки.
— Ты сейчас о чем?

Молодой человек поднял ладони:

— Клянусь, я предпочел бы жестоко ошибиться, и тогда разрешаю тебе гонять меня хлыстом по манежу, а я буду орать «И-го-го» и выставлю к твоей свадьбе всё содержимое отцовских погребов.
— Слушаю, — буркнул Рауль.
— Твоя фея, похоже, под крепким зельем.
— Ты с ума сошел?! По-твоему, восемнадцатилетняя девушка пьяна?
— Не пьяна, Рауль. Лучше бы была пьяна. Под зельем я имел в виду совершенно другое...

Маленькое, короткое слово упало, будто пощечина.

Они уже вышли на улицу, и де Шаньи позволил себе разораться. Марк спокойно выслушал его, всё так же сохраняя позу «развёрнутые ладони».

— Тише, Рауль. Ты думаешь, я хочу опорочить твою Кристину. Но зачем мне это? Я лишь предупредил... И я не говорю тебе — брось её. Я говорю: «Действуй. Если ещё не слишком поздно».

Слова, полные здравого смысла и уверенности, отрезвили Рауля.

— Прости, — повинился он. — Я, видимо, совершенно потерял голову.
— Ты влюблён, это бывает. Выясни у её подруг, что она употребляет. Нет... нет-нет... вообще, лучше начать с умного врача. Дам тебе один адресок.
— А если ты всё же ошибся?
— Тогда ломай об меня хлыст, де Шаньи, но я только что вернулся из тех чёртовых земель, и я не ошибаюсь.

Слова Марка глубоко запали в душу Рауля, но молодой виконт не был сторонником деликатных решений. Утром он явился на балетные классы и в лоб спросил мадам Жири:

— Что здесь происходит?
— Репетиция, месье. Когда здесь утром происходило что-то другое?
— Не надо мне врать. Что происходит с Кристиной? Во что вы её тут превратили?

Антуанетта Жири пожала плечами:

— В певицу, приму, звезду сезона. Что вас так возмутило?
— А необходимое условие для звания примы у нас, значит, теперь, принимать зелье?
— Простите?
— Не делайте невинный вид! Вы прекрасно поняли, о чём я говорю!
— Прошу вас проследовать за мной, виконт.

За дверью балетного класса мадам раздраженно стукнула тростью об пол:

— Вы меценат, вы покровитель Оперы, виконт де Шаньи, но это не оправдание для оскорблений, тем более таких абсурдных. Сказанное вами в первую очередь унижает Кристину, подумайте об этом. По-вашему, её успех — результат какого-то... «зелья»? А не упорства и таланта? Да она падает после спектаклей едва жива! Я не хочу вмешиваться в ваши... личные предпочтения, но возможно, она отказала вам во взаимности, и вы решили придумать эту глупость?
— Мой друг Марк, — настаивал Рауль, — дал адрес одного доктора, который знает всё, ну или почти всё... о... таких случаях. И попросил его осмотреть Кристину.
— Как вы себе это представляете?
— Вы же сами сказали — падает едва живая. С ней в любом случае что-то не так, пусть её осмотрят, и я буду спокоен. Да и вы, думаю, тоже.

* * * * *

К осмотру и допросу Кристина отнеслась равнодушно, и глядя, как она что-то напевает, рассеянно перебирая пальцами, мадам Жири позволила сомнениям закрасться в свою душу. Врач, седенький, похожий на лепрекона живчик, был как-то неуместно задорен. Приглашенный в комнату мадам, он охотно пил чай и рассуждал об умном.

— Фантастика, скажу я вам.
— Так она... да? — сделал неопределенный жест Рауль. — Или... нет?
— Смотря что под этим понимать.
— Доктор, — пресекла излияния мадам, — принимает ли Кристина Даае какие-то...средства?
— Определенно да, господа мои. Определенно да. Но не то чтобы принимает. Я бы сказал, ей их дают. Помимо её разумения. Она спокойно нюхала предложенные мною составы, отвечала на вопросы должным образом... Она вообще не понимает, что с нею что-то не так!

Виконт и мадам переглянулись.

— Как такое возможно?
— Ооо... возможностей мильён! Какой у вас чудесный чай, да. Так вот, возможностей масса. Тут небанальный случай, господа мои. Всё, что проникает через нос, рот, попадает в кровь — всё может оказаться тем самым веществом. Думаю, тут смесь многих веществ, не слыхал про монокомпоненты с таким действием — и расслабляет, и снимает границы поведения, и проявляет скрытые таланты, и усиливает работоспособность, и подавляет волю. Так понимаете, вот, например, чай. Или конфета. Или цветочек! Или губная помада, я знал даму, которая отравила соперницу пудрой! Даже если вы будете кормить свою красавицу с ложечки и водить гулять на поводке, то она отлучится, пардон, в уборную, поцарапает руку об гвоздик — и готово дитя, подмененное феями.
— Надо увезти её, — вскочил Рауль, — надо её увезти.
— Неплохой вариант, молодой человек, но вы не учли один нюанс. Кто-то натурально и прицельно пичкает... эммм... Кристину... дорогим зельем, изобретая для него каждый раз — это логично — новенькую упаковочку. Возможно, он — или она — натурально псих, но псих жутко умный и с кучей денег. Вы не знаете его цели. Отберёте игрушку — и чего доброго, игрушку постараются сломать, чтоб никому не досталась.
— Какие страшные вещи вы говорите, — вздрогнул Рауль.
— А жизнь вообще такая... дивная штука. Определите интересанта, виконт, определите его цель и постарайтесь совершить невозможное — взять образец снадобья. Тогда и только тогда стоит говорить о противоядии, о лечении, о прогнозе. Ну, не буду вас задерживать, вижу, вы горите жаждой действий?
— Что будет... если мы не сможем... найти? — глотая окончания слов, переспросила мадам.
— Ну, будь ваша фея красоткой с пышными формами и деревенским здоровьем, я бы сказал, у вас есть месяца три! А то воздушное создание, которое я осматривал, уже практически тает под пальцами. С таким теловычитанием и затратами энергии, которую высвобождает сей гениальный эликсир, — плюс три-четыре дозы, и сердце не выдержит.
— То есть? — закашлялся Рауль.
— То есть остановится, молодой человек.

Виконт помолчал, потёр глаза, потом встал и распахнул двери.

— Благодарю за визит. Сколько мы вам должны?
— О, у меня вполне приличный капитал, юноша, я пришел из любопытства. Потрясающий случай, надо сказать. Если найдёте фигуранта — а отравителя такого класса найти ой непросто, — сдайте мерзавца правосудию, а мне покажите, пожалуйста, его лабораторию. Думаю, она превзойдёт все мыслимые ожидания.

Рауль пообещал.

Лепрекон весело выкатился за двери. Чашка полетела об пол и разлетелась вдребезги.

— Интересный случай! — придушенным от ярости голосом прошипел виконт. — Это он про Кристину! Он же говорил о ней будто... будто она уже мертва!! Если мы не найдём какого-то непонятного призрачного убийцу, сердце Кристины остановится через три-четыре дня!
— Не дня, а дозы, виконт. Доза — это одно представление. Сезон идет к закрытию. Последней будем давать совершенно новую оперу — «Триумф Дона Жуана». Премьера всегда событие, и как правило, это конец недели. У нас неделя.
— Почему доза — это представление?
— Потому что вы были правы. Кристине стало хуже, как только она начала замещать Карлотту. И тогда же Кристина стала петь по-особенному. Невероятным образом.

Юноша вскинулся.

— Вы думаете, это синьора Гуддичелли?
— О, если бы так просто, — мадам покачала головой. — Карлотта не смогла бы действовать столь изощрённо: лелеять соперницу от триумфа до триумфа на ведущих ролях — и откуда бы у неё взялась химическая лаборатория! Она скорее плеснула бы в лицо кислоты, насыпала битого стекла в туфли, стрихнину в пирожное, да просто расцарапала бы и выдрала волосы. Распустила бы пошлые слухи... ну, в общем, действовала бы предсказуемо.
— Страшный мир, — покачал головой виконт, машинально наливая себе чаю. — Оказывается, это так «принято» — кислота, стекло, выдранные волосы.
— В Опера Популер с некоторого времени не принято, а в любом театре — обычное дело.
— Ваши, что ли, воспитаннее?
— Это зависит от того, кто воспитатель, — вздохнула мадам.
— О, нет, не начинайте нести эту чушь, — предостерегающе покачал пальцем виконт. — Мне бывший владелец Оперы пытался рассказать анекдот о Призраке, которого все боятся. У такого места должны быть легенды, которые помогают зарабатывать, а не тратить. А господин утверждал, что ещё и платил Призраку по двадцать тысяч франков!
— Платил, — кивнула мадам. — За новые оперы, эскизы декораций и костюмов. А уж кому — тут его личное дело.
— Ну да, так он ещё утверждал, будто читал письма от Призрака. Я молод и наивен, на ваш взгляд, мадам, но скажу так: если у привидения есть рука, чтобы держать перо с чернилами, так наверное есть и лоб, который можно разбить! Вы тоже верите во весь этот бред?
— Я особый случай, виконт, — усмехнулась мадам. — Я слишком практична. Я не верю в горшочек с золотом на конце радуги, в Зимнего Деда, в сирень с пятью лепестками. В то, что ленивая и любящая поесть девчонка будет порхать по сцене стрекозой, а трудолюбивая и упорная ученица поскачет деревянной колодой. Как и в то, что совершенно случайно нерадивый пьяница проламывает себе голову, а посредственная, но любящая интриги и козни начинающая певица оказывается в больнице с приступами рвоты, усиливающимися, стоит ей приблизиться к Опере. Возможно, это «инферно» — некий дух, витающий в здешних стенах и периодически вселяющийся в людей, которые и совершали все эти поступки, не понимая, что ими руководит. Но, определенно, мы тратим драгоценное время.
— Да, — очнулся Рауль.
— Ваш друг оказался прав, и думаю, вам стоит прийти к нему с благодарностью. И просьбой оказать посильную помощь в поисках... как сказал врач, вещества.
— Марк, — кивнул Рауль, — Марк знает больше меня, он не откажет.
— И, уж простите, но... оставьте меня сейчас.
— О, да, конечно. Это вы меня простите, мадам. Понимаю, вам нужно собраться с мыслями ... не смею обременять своим присутствием.

Антуанетта Жири обессилено закрыла глаза. Ну наконец-то, ушёл. Ещё минута — и даже Рауль заметил бы, как она нервничает. Собраться с мыслями. Да нет, скорее привыкнуть к одной простой мысли.

Кристина скоро умрёт.

Рауль думает — есть неделя на поиски мифического убийцы. И будет бегать кругами и недоуменно завывать, как охотничий пес, которому приказали взять след птицы-феникса.

Мадам уже после беседы с врачом поняла — есть лишь неделя на то, чтобы скрепить своё сердце стальными обручами и не дать ему разорваться, когда произойдет неизбежное.

Он всегда получает то, что хочет. Цена его не интересует. А сейчас Он желает, чтобы Кристина своим пением спасла провальный сезон.

Когда-то Он превратил эту Оперу в послушный механизм, приносящий прибыль и почти не дающий сбоев. Но вот вступил «человек» — капризы дивы — и найдена новая прима. Просто сотворим её... Но изобретенное им снадобье... что за страшная фантазия! Как там сказал врач — «расслабляет, снимает границы поведения, проявляет скрытые таланты... подавляет волю».

И заставляет видеть красочные, невозможные сны.

* * * * *

Близился последний день театрального сезона. Афиши с «Триумфом Дон Жуана» пестрели по всему городу, билеты уже не продавались, а перепродавались спекулянтами по диким ценам, и всё равно находились желающие, а то и несколько. Менеджеры боялись даже вслух говорить о прибыли, скача по городу с блестящими глазами. Казалось, только два человека во всем Париже желали, чтобы премьера никогда не состоялась, — Рауль де Шаньи и Антуанетта Жири.

— Еду привезу я лично. Грим будет куплен новый. Платье, бельё доставят прямо перед премьерой. Никаких цветов, никаких посторонних курьеров с подарками — я лично проинструктировал наемную охрану. Я не спущу с Кристины глаз, а сразу после спектакля увезу в хорошо охраняемое место, клянусь, даже сам дьявол трижды подумает, прежде чем сунуться туда!
— Я вас недооценила, виконт, — грустно улыбнулась мадам. — Но мне кажется, наших усилий всё равно недостаточно.
— Мы должны сделать всё, что в наших силах! Разве можно на войне бросать оружие и поворачиваться спиной?

Мальчишки так любят войну, вздохнула она, попрощавшись с Раулем до вечера. Хорошо, что юноша по уши занят своими... приготовлениями. О, если бы она могла так же занять себя до полного отсутствия всяких мыслей! Заглушить голос совести, задавить чувство вины — не поняла, не уберегла, не уследила. Не сделала ничего, вообще ничего!

Когда огромные часы отбили полдень, мадам Жири поняла, что либо она сойдёт с ума на пару с Кристиной, либо прямо сейчас, сию секунду, решится на то единственное, на что способна. Когда хуже уже некуда, чего долго раздумывать?

* * * * *

Антуанетта Жири вдохнула-выдохнула, оправила и без того аккуратное платье — и решительно захлопнула за собою те самые двери. В полной тишине отдаленно прозвучал ещё один, почти незаметный щелчок, это среагировала механическая цепочка. Ну что же, пора подготовиться, а то как бы поздно не стало.

Китайский шелк шали, свернутый вчетверо, надежно скрыл окружающий мир. Женщина покрепче затянула узел на затылке, потом опустила руки и аккуратно пошла вперед. Шаг за шагом. Тридцать шагов — и под ногами ухнет в пустоту плита.

Тринадцать...

Вдох-выдох. Спокойно. Не спеша.

Двадцать один шаг. Ну что же... ведь она пришла сюда уже готовая к любому исходу. Иначе вообще не имело смысла приходить. Двадцать девять.

И проглотила — выдержка! — уже готовый сорваться вскрик, когда заледеневшие от предчувствия пальцы встретились с теплом кожаной перчатки.

— Тридцать, — сквозняком пронесся возле мочки уха нежнейший и такой знакомый шёпот.

Мадам бестрепетно ступила вперёд. Плита оставалась неподвижной.

Добро пожаловать.

Скрипнула дверца бокового хода.

Пахнýло сыростью и теплом...

Ещё пара пролетов — и тепло сменится пронизывающим холодом. Потом сквозь шаль пробилось свечное сияние.

— Это, право, лишнее, — сказал голос, который мадам, в отличие от Кристины, никогда бы не назвала «бесплотным». — Вы один из немногих гостей, которым нет нужды...

Мадам резко прикрыла ладонью развязываемый узел на затылке.

— Нет. Это нужно мне... Эрик.

Голос хмыкнул. Скрипнул придвигаемый стул, оказавшийся весьма удобным креслом.

— Мадам, вы затеяли какую-то игру? Зачем, объясните, эта дурь с завязанными глазами, если едва ли не единственный человек, видевший, каков я, — это вы и есть?
— Я видела, каков ты был, — кивнула мадам. — Но не желаю видеть, каким ты СТАЛ, Призрак Оперы.

Глубокий, красивый и явно отрепетированный смех.

— О да! Это в вашем духе. Вы пришли читать мне мораль, не так ли? Ну, начинайте, даже любопытно...
— И бесполезно, ты это хочешь сказать?
— Как приятно разговаривать с умной женщиной, — и тут же резко, без перехода. — Я оценил метафору, мадам. Снимите, черт вас подери, свою тряпку — выглядит, как эта безвкусная позолоченная статуя под балконом! С-Н-И-М-И-Т-Е.

Преподаватель сценической речи, раз в год захаживающий осыпать замечаниями и оскорблениями труппу Опера Популер, особо восхищался тем, что называл «императивной речью», и закатывал глаза от восторга и невозможности продемонстрировать. По его словам, приказу, выраженному стилем «императив», нет шанса воспротивиться. Вот только мастерá не делятся секретами.

Мадам напрягла всю свою волю. Хотелось сбросить не только шаль, но и платье. И это вполсилы, без нажима. Не нужно богатое воображение, чтобы понять предупредительный сигнал: захочу — и голой в озеро забежишь, так что не усугубляй.

Медленно подняв руки, она распустила узел и обернула зябнущие плечи измятой тканью. Мягкий шёлк матово серебрился — ненадежные, хрупкие доспехи. Женщина приподняла подбородок и бестрепетно встретила взгляд своего собеседника. Изменился, как же он изменился. Письма, мелькающие тени, годы, занятые будничными хлопотами, возрастающая ответственность и взрослеющая дочь — зачем ей было вспоминать про обитателя здешних подвалов? Читала стилизованные строчки, усмехалась — видела за строчками всё ещё мальчишку, подростка, закостенела в своем представлении и ничего не собиралась менять.

Поплатилась.

И не только она.

— Хорошо выглядишь, Эрик, — мадам первой нарушила молчание. Эффектной паузой меня тоже не возьмешь, сказал её прищур.
— Вашими молитвами, — поклонился тот, кого она назвала Эриком. — Вы ведь упоминаете меня в вечерней молитве как заблудшую душу?
— Ты бы предпочел, чтобы как адресата? А что — ведь ты уже давно присвоил себе право казнить и миловать, решать, кто должен жить, кто должен петь, и как именно. Только алтаря с девственницей не хватает, да обкурившихся дыма жрецов, бьющих в барабаны!

По лицу Призрака пробежала неуловимая гримаса и скрылась за полуулыбкой. Сердце женщины в кресле пропустило удар. Логика-то работала, а хладнокровие, увы, отказывало. Она не верила и не хотела верить.

— Последняя постановка в сезоне, — произнесла она придушенно. — И — премьера? Почему я сразу... не поняла...
— Ну-у, — пожал плечами её визави, — вы умны, но ведь не гениальны же?
— «Триумф Дона Жуана» будет показан один раз, верно? Один-единственный. Дон Жуан и девушка в последней сцене отправляются гореть в аду, если меня не подводит память. А на самом деле... что на самом деле будет там, в последней сцене, Эрик?
— Сожалею, но в ней только два действующих лица, мадам. Это, изволите ли видеть, прихоть... автора.
— Эрик, что будет с Кристиной? Какой ещё ад ты для неё изобрел?!

Он развел руками.

— Почему же ад? Я ведь — Ангел... Музыки... возможно, не ад, а — рай? Личный рай, с личным ангелом, всегда к вашим услугам — да вы просто завидуете Кристине, ну признайтесь?

Что не так, давай, соображай. Надо было учить либретто наизусть, а не ограничиваться только кусками, важными для балетмейстера. Ох, когда имеешь дело с этим господином, ни одну мелочь нельзя упускать из виду! Последняя сцена, смысл в ней, очевидно. Что же? Страсть, грехопадение. Дон Жуан соблазнил простушку, что в этом такого? Да, собственно, и никакого соблазнения особо не показано, вон в «Il muto» вообще полдействия с кроватью на сцене и прочими выкрутасами. Герои только лишь делают шаг навстречу друг другу...

Соблазнения на сцене нет. На сцене — нет.

— Когда вы так молчите, я всегда гадаю, что происходит в вашей идеально причесанной голове? Какие шестеренки там вращаются? — прищурился Призрак.

Мадам Жири встала с кресла и быстро — он не успел увернуться — взяла его за плечи.

— Эрик, — простонала она, силясь заглянуть даже не в глаза, а в душу, если это возможно. — Зачем тебе это нужно? Одумайся, прошу. Ну... зачем? Она не выдержит, она умрёт! Не давай ей последнюю дозу. Она ведь уже на пределе. Ты злишься из-за мальчишки, Рауля? Пусть так. Согласна. Виконта несложно уговорить оставить её в покое. Отступись же и ты! Я... вылечу её, уверена, я смогу. Отправлю её к своей подруге в Испанию. Ты никогда о ней больше не услышишь, клянусь, только перестань её мучить.
— Вы бы со стороны услышали чушь, которую несёте, — сквозь зубы, с нескрываемым раздражением пробормотал Призрак. — Злиться на Рауля де Шаньи? Вы мне ещё предложите ненавидеть рыб в моём озере. Кстати, а он вообще заметил бы такую Кристину Даае, продолжай она весело подпрыгивать пятым лебедем в ряду? Но вот она — примадонна, звезда, и тут, конечно, простор для влюблённых юнцов. «Ах, оставь в покое бедную сиротку, дай ей прожить её тухлую жизнь неприметной серостью, каковой она была до встречи с тобой».
— Прожить жизнь, — настаивала мадам. Рука её скользнула выше, ощутила гладкость идеально выбритой щеки — но Эрик не дернулся, не отстранился, как было бы раньше. Отстранилась она.
— Да, — констатировал насмешливый голос. — Меня больше не страшат прикосновения. Я приучил себя... на это ушло время, но теперь ничьи касания не имеют власти надо мной. Женские в том числе. Ожидали, что я упаду в обморок, а может, расплачусь?

Он тоже встал и высоты своего роста склонился, чтобы тихонько прошептать ей на ухо:

— Только пресытившись, я в полной мере оценил счастье одиночества. Вы и представить себе, наверное, не в силах, что можно приобрести за деньги... ночью... в Париже.
— Почему же, — в тон ему прошептала мадам. — Вероятно, какую-нибудь дурную болезнь!

Он рассмеялся, на этот раз не театрально, а легко и искренне. Мадам Жири, обхватив себя руками, словно в попытке согреться среди леденящего страха и бессилия, смотрела, как напротив хохочет, запрокинув голову, это существо, способное внушить любое чувство, от ужаса до восхищения, кроме равнодушия. Зачем я тут, устало подумала она, и плечи её опустились. Он из плоти и крови, но он не думает как человек, и потому человеческими средствами его не остановить.

— Чувство юмора в придачу к высоким моральным принципам — это прелестно, Антуанетта, — сказал Призрак, отсмеявшись и смахнув слезу. — Но я устал от ритуальных причитаний по бедной Кристине. Ступайте и лучше занимайтесь балеринами. Всего доброго.
— Тогда убей меня. Сама я не уйду!
— И всё это ради полубездарной дочери скрипача?
— Эрик, поверь мне, то, что ты придумал, это слишком. Ты убивал, но я не видела в тебе такой жестокости и страсти к чужим мучениям.
— Да отчего же мучениям?

Его броня была прочнее алмаза, даже разбей она себе голову о неё — ничего не изменится.

— Вы же меня знаете, — бархатно прокатился по подземелью смешок. — В любом искусстве я стараюсь дойти до самой сути, а после достичь совершенства. Пожелай я быть воистину жестоким — завтра же вручил бы красавицу вожделеющему её виконту. И пусть положит жизнь, чтобы превзойти — даже не меня, а только лишь воспоминание обо мне. Хватит ли ему сил каждый день бороться с зельем в её крови, а потом каждую ночь — с памятью о ТОЙ ночи? У пастушьего рожка больше шансов составить конкуренцию симфоническому оркестру, поверьте. Что за дивный способ сразу испортить жизнь обоим! Но я не такое чудовище, каким вы меня пытаетесь выставить. Я подарю ей сияющий взлет — пик таланта, а ему — образ, с которым ничто не сравнится, мечту, которую он пронесет сквозь годы — и её не испортит быт, привычка, время. Разве я не Ангел?

Слушая монолог, мадам перешла от упадка чувств к холодному «белому» бешенству. Ты в ярости, потому что он прав, черт его возьми. Уже опытная, достаточно пожившая и повидавшая женщина, она не впала в маразм и вполне могла вспомнить себя юной, полной надежд, с невыветрившимися из головы сказками — и нервами, натянутыми, как струны. Кристина и без кнута в виде «зелья» нежна, эмоциональна, чувствительна. А сегодня... Волшебные сны и реальность сойдутся воедино, и что может быть естественнее дуэта двух невероятных голосов, какого никогда больше не услышит Опера Популер. Разумеется, Кристина не только не отвергнет своего Ангела — да она мечтала об этом! — она, скорее всего, даже не заметит в фейерверке ощущений одну крошечную деталь...

Своё остановившееся сердце.

— Теперь вы меня понимаете? — спросил Призрак.
— Что? — вздрогнула мадам.
— Вы смотрите на меня так, будто хотите убить. Возможно, так оно и есть, поэтому я спрашиваю, вот теперь вы понимаете меня? Не придуманного Призрака Оперы, а человека, уставшего от упорной тупости других людей, от спеси никчёмных и бараньей лени бесталанных.
— Да какой ты Призрак, — устало выдохнула женщина, — скотина ты.

В полумраке сверкнула белозубая улыбка.

— Может, и скотина. А может быть, я вообще что-то третье? Например — фея детских снов?

Призрак развернул ладонь и сдул что-то мерцающее, похожее на вуаль. Ноздри мадам затрепетали, уловив пряный опасный запах.

Веки стали тяжелее занавеса, плотнее тысячи ярдов пыльного бархата.

— С-П-А-Т-Ь, — приказал голос. — И прощайте, мадам Жири. Было приятно поболтать, но грим отнимает чертовски много времени.

Тьма сомкнулась пряным теплым коконом. Больше уже ничего не нужно было решать и оспаривать. Спать. Спать...

Отвернувшись и переждав, пока осядет пыльца, Призрак вначале удостоверился, что сон Антуанетты спокоен и крепок, и лишь потом погрузил её в лодку.

— Как жаль, — пробормотал он, отталкиваясь веслом, — что даже лучшие представительницы человечьей стаи так предсказуемы, так узко мыслят. Вы ловко распутали клубок и даже сделали логические выводы — ну, это из очевидного. Но потом! Великий замысел, столько проделанной работы, подчас ювелирной, объяснить моей психической неуравновешенностью, стремлением к реваншу, под общим знаменателем в виде похоти? Мадам, это равносильно оскорблению. По-вашему, смысл написанного мною финала исключительно в обладании очаровательной — не спорю! — и совершенно потерявшейся в химических грёзах певчей птичкой? Ну, знаете ли...

Эрик перебрался на берег, легко шагая с ношей на руках.

— Я мужчина, а, значит, в самой сути простое животное, да? — продолжал он, даже не запыхавшись. — Может, стоило прочесть внимательней предложенное мною либретто, мадам, и вы бы могли понять? Но нет, пустые надежды. Вся моя жизнь — череда пустых, необоснованных, жестоко разрушенных надежд. И неужели так трудно понять, что смысл финала в том, что это... финал! Финита. Оперы, стремлений, желаний. Жизни.

Он опустил мадам на соломенный тюфячок в каморке под самой крышей и прислушался к ровному дыханию.

— Жизни, в которой больше нет смысла, — тихонько добавил он. — Вначале я искал его, изучая искусство, поселившись там, где, казалось, самое его сердце. Потом пытался сам создать этот смысл, овладев всеми мыслимыми искусствами, добиваясь идеала — красоты, гармонии, звучания. И раз за разом рассыпался мой песочный замок. Фальшь в людях неистребима не только в пении, но и в самой жизни. И я устал. Устал просить, угрожать. Заставлять. У меня закончились силы. Поиски бесплодны. Усилия бесполезны. А согласиться с фальшивым исполнением — значит стать как все. Хуже. Потому что это их природа, а я просто сдался. Но сегодня всему придет конец. Не обижайтесь, что я уничтожу Оперу, — какой смысл в пустой коробке после завершения? Вы будете спать долго и сладко, вы ничего не почувствуете. Это благодарность... ведь сегодня с вашей помощью я в последний раз в своей жизни искренне посмеялся.


Рауль де Шаньи надеялся серьёзно напугать меня, нагнав в театр столько болванов с ружьями? Хорошая попытка. А также я оценил и обед для нашей примы, и новенький грим, и платье. В этой суете и беготне по магазинам ты, наверное, и не подумал заглянуть внутрь примитивного механизма, пускающего на сцену дым? Жаль, конечно, ухнуть столько дорогого состава — тем более что никто не восхитится моей щедростью.

...Но знал бы ты, мальчик, что на самом деле способно доставить мне неприятности, тебя бы это ой как удивило. Оно с зубами и воняет. Это серая, злобная, умная тварь, парижская крыса. Обходит ловушки, не сжирает яды и грызет всё, что не из металла. А то и сам металл! Вот думал же, что нужен трос, а не верёвка. И ведь точно перегрызли, мерзкие создания. Именно в той связке, которая отвечает за венец замысла — люстру.

Эрик в бешенстве разорвал остатки верёвки и стукнул кулаком в стену. Троса в закромах больше не осталось, это-то он помнит. Уже дали второй звонок. Срочно нужно что-то придумать. Минуту он напряженно что-то искал в памяти. Да, точно — на днях укрепляли фонарный столб рядом в переулке, и нет, чтобы врыть посильнее, так они его — на растяжки. Вот эту растяжку мы сейчас и позаимствуем! То-то удивится народ из полицейского участка, когда обнаружит, что украли тросы от фонаря прямо у них из-под носа.

Стараясь не попадать в зыбко колеблющееся световое пятно, Эрик прильнул к стене и аккуратно примерился к толстой проволоке. Ветер дул сегодня очень удачно — от здания Оперы в переулок, и даже можно было, не напрягаясь, различить обрывки музыкальных фраз. Отлично, пока некуда торопиться. Вот этот изящный пассаж — второстепенная роль, субретка, а сейчас ей ответит героиня Кристины. Да, вполне достойно — звенящие беззаботные верха...


Инструмент сорвался и скользнул по пальцам, и если бы не феноменальная реакция Эрика — прощай рука. Но кто бы не вздрогнул, услышав из-под земли голос, да ещё поющий отрывок из оперы! Я в здравом уме, сказал себе Призрак. Мне нужен этот трос, я отрежу его и пойду обратно. Прямо сейчас. Какая разница...

Да в бога-душу-мать, голос на три октавы! — завопило «рацио». — И ты же слышишь, что это явно не предел! Ноги подогнулись, инструмент заботливо укутан полой плаща, чтоб не звенел. Но ведь эта решётка у самой земли — окошко тюремной камеры? Какая-то ошибка? Только бы ветер не сменил направление! Нет, нет. И вот снова — порыв холодного воздуха донес обрывок арии Кристины. Из-за решетки мягким эхом донеслась копия.

Если эхо может быть чище голоса и копия может в тысячу раз превосходить оригинал...

— Ещё, — хрипло сказал Эрик, опускаясь ниже, пытаясь заглянуть внутрь камеры. — Повтори... ещё...
— Я, к сожалению, не могу повторить, — ответил обладатель невероятного голоса. — Эта девушка поёт так, будто скоро умрёт и знает об этом. Но не боится, а даже... желает умереть. Я тоже скоро умру. Но я — боюсь. Так что мне... не удастся точно повторить.
— Наплевать на точность. Повтори... ноты.
— Что такое ноты?

Внутри камеры царила тьма, и даже лунный свет не проникал достаточно далеко, чтобы рассеять, чтобы показать.

— Кто ты? — поспешно спросил Эрик. — Почему ты считаешь, что скоро умрёшь?
— Мне вынесен приговор, на рассвете меня повесят. А кто вы, сударь, что вас это интересует? Вы — священник?

Интуитивно Призрак удержался от вранья.

— Ну, надо сказать, я принял немало исповедей, — мягко уточнил он.

Раздался соломенный шорох, и в лунном свете проявились вначале тонкие пальцы, сжавшие прутья решетки, а потом отрешённое лицо в облаке спутанных волос. Прозрачная кожа, обветренные потрескавшиеся губы, глаза странного сиреневого оттенка. Таких недокормышей-нищенок — как крыс на улицах Парижа. Но... голос, какого Эрик не слышал никогда в жизни, какой мог лишь вообразить!

— Это... правда, сударь. Это чистая правда. Я... слышу правду. У неё тонкий звенящий тембр, его невозможно подделать.
— Кто вынес тебе приговор и почему? — продолжал допытываться Эрик. Время будто остановилось. Наплевать было на оперу, на смысл, на финал — на всё наплевать.
— Я убийца, я заслуживаю наказания, — пожала она (это ведь девушка) плечами, хотя что там за плечи — птичьи косточки.
— Ты убийца? Мне слабо верится.

Призрак ещё не понял, что не отдаст эту потустороннюю девочку ни чёрту, ни ангелу, ни даже самой смерти, не говоря уж о парижском правосудии. Лишь желал, чтобы она говорила, говорила хоть что-нибудь.

— О, но это так, сударь. Я не знаю, почему рассказываю вам всё, но мне слышится сочувствие в вашем голосе. И мне нравится ваш голос. Вы хорошо поёте? Вы просто не можете плохо петь. Это правда. Как и то, что я убила... человека. Это вышло случайно, но ведь убийство нельзя изменить... словами.
— Но ты же не хотела?
— Нет. Я хотела, чтобы он отпустил меня, и только. Но услышала звук падения, а потом больше не слышала его дыхания.

Слезы покатились по испачканному лицу, и тонкий платок быстро промок.

— Если на тебя напали, думаю, что хороший адвокат в состоянии помочь.
— Адвокат — это тоже только слово. А смерть — это смерть. И я виновата, сударь, виновата, я втайне желала ему... смерти. Понимаете, я случайно подслушала один разговор, а этот старик — он выследил меня, и сказал... сказал...

Эрик сжал холодные пальцы заключенной и поразился — как сильно они дрожат.

— Он сказал, что... зальёт мне уши расплавленным свинцом!

Дикий ужас, прерывистое дыхание, муки борьбы — всё, всё умел передать этот немыслимый голос, дьявол меня побери.

— Возможно, вы не понимаете, сударь, но... Я ведь — слепая.

А я — зрячий, но слепец, выругал себя Эрик: в сиреневой дымке распахнутых глаз цвели неподвижные зрачки и отражался диск луны.

— Звуки и прикосновения — мой мир. Я знаю, как звучит сталь фонарного столба и как по коже пробегает шелест речной волны. И не слышать — это не смерть, это в тысячу раз хуже... смерти. Вы не понимаете, но представьте лишь, что вы — бревно. Навеки. На темную, беззвучную вечность!
— Я понимаю, — сказал потрясенный Эрик, — О, я понимаю.

И настороженным шёпотом с отголоском высохших слёз девушка ответила:

— Как странно, сударь. Вы снова говорите правду! Я думала, что подобное невозможно. Фальшь есть у каждого, больше или меньше... Кто же вы? Но даже если вы демон, сопровождающий меня в ад, я согласна пойти с вами... слышать ваш голос... Вы... вы плачете? Почему?

Она говорила его словами о нём, о мире, обо всём на свете.

Эрик вышвырнул в бешенстве перчатки, и пальцы сплелись — кожа к коже, потому что не мог больше терпеть и не прикоснуться, не убедиться, что явленное ему чудо — реальность. Рыдая над отсутствием гармонии, что ты имел в виду, несчастный уродец? На что в своей ограниченности был согласен? Мягкая терция, воинственная кварта? Сложный, зависимый от настройки аккорд?

Мог ли ты вообразить себе — себя? Чистый, беспримесный унисон.

Ветер возвратился на площадь и швырнул ему под ноги последнюю фразу первого акта. И тонкое, будто шелк китайской шали Антуанетты, прозрачное верхнее «соль» снова немыслимо отразилось, пропетое этими потрескавшимися губами, которые теперь ему дороже трех тысяч Опер, жизни, неба и ада. Дороже всего, что существует и что можно вообразить.

— Не плачьте, прошу вас. Я... не могу... это слышать, — девушка закрыла глаза и помотала головой.

Приговоренная к смерти — утешает его? Да в самом деле, что это с тобой, Эрик? С чего ты распустил сопли, когда надо действовать, и действовать быстро?

Можно выломать решетку, прямо сейчас. Но Эрик знал, что такое бежать, скрываться, прятаться, и не желал такого же своему найденышу. Нет, она должна быть оправдана. Деньги могут очень многое, а вот уж этого добра завались.

— Как тебя зовут, дитя?
— Эмилия Роде.
— Я приду за тобой, Эмилия. Я приду за тобой очень скоро. Ты мне веришь?
— Конечно, — безмятежно отозвалась слепая. — Ведь это снова правда. Только я не дитя, сударь, мне девятнадцать. А как мне называть вас?
— Эрик сгодится, — пробормотал он. — По крайней мере, лучше, чем ничего.
— Я буду ждать, Эрик.

Впервые за весь разговор Призрак увидел её улыбку — и сию минуту благословил чёртовых, самых прекрасных на свете крыс. Если бы не крысы, дай им боже корабль сыра... опера шла бы по задуманному плану, и он никогда не узнал бы, на чем держится этот такой «непригодный», такой «бессмысленный» мир. На возможности чуда. На молитве о чуде. На вероятности чуда для любого, самого отверженного, самого неверящего, озлобленного, возгордившегося, отчаявшегося — любого.

Спустившись в подвалы, Эрик взял всё, что, по его мнению, могло пригодиться. Поспешил наверх. Бросил взгляд на переполненный зал... выцелил бледное и напряженное лицо виконта... усмехнулся. Надо будет прислать ему хороший запас противоядия и чёткую инструкцию, как выводить Кристину из абстиненции. Что же, не получится феерического финала, но мастерство не пропьёшь, сегодня народ посмотрит просто нормальную оперу. Дальше следить было недосуг. Эрик торопился. Но двинулся он не в направлении тюрьмы, а в один из богатых кварталов, в дом, о котором в принципе многие знали.

Лучший парижский адвокат проснулся, задыхаясь, и подумал, что на ночь, вероятно, съел что-нибудь тяжелое. Додумать не успел — тихий голос лишил его желания двигаться слишком интенсивно.

— Это удавка, месье, будьте любезны расслабиться и откинуться на подушку, так будет комфортнее.

Судорожно сглотнув, толстяк выполнил требуемое — стало чуть полегче.

— Вы хотите меня убить? За что? То есть... я понимаю... ночь... удавка, вы вероятно профессионал? Я могу заплатить больше! У меня есть деньги!

Смешок.

— Вы не поверите. У меня тоже. Зато совершенно нет времени. Я сниму петлю, а вы прогуляетесь со мною до тюрьмы, что неподалеку от Оперы. И уверяю, я заинтересован в вашей жизни, здоровье, связях и таланте. Удавка лишь сократила время на торг и уговоры. Вот здесь на бумаге — имя. Оно стоит столько денег, сколько вы запросите. Но в случае неудачи — оно стоит вашу жизнь. Вы мне верите?
— Насколько серьёзны обвинения?— совершенно другим голосом спросил толстяк.
— Расскажу, пока вы одеваетесь.

Высокая тень швырнула охапку одежды на кровать, и адвокат почувствовал, что горло свободно.

— Разные были заказчики, вот только на призраков я пока не работал, — попытался он пошутить, суя ногу в туфли. Был он человек мирный, да и деньги любил.

Эрик подгоняюще кашлянул.

* * * * *

Самое жесткое похмелье в моей жизни, учитывая, что я не пила, думала Антуанетта Жири. Проклятое солнце, чтоб ты треснуло, никуда не отвернёшься.

Солнце?

Подброшенная невидимой пружиной, она села на тюфяке, ощупала себя. Солнце! Сколько же она спала? Всю ночь? Ночь... вечер... «Дон Жуан»! Призрак хочет разрушить здание Оперы! Он сам сказал, она была в дурмане, но всё слышала! Только у него не получилось? У него — не получилось? Охх... как болит голова. Кристина, что с Кристиной?

Мадам Жири глянула в зеркало, ужаснулась причёске и кругам под глазами, но наплевав на внешний вид, выскочила в коридор и побежала по направлению к сцене. Нигде никаких разрушений... пусто и тихо, как любым другим утром после шумной премьеры.

Вылетевшая из-за угла Мэг, столкнувшись с матерью, сначала неподобающе ругнулась, потом изумилась.

— Мама?! Ты где была, тебя вчера все обыскались?
— А что... что случилось?
— Как что случилось? Ты пропустила представление!
— У меня болела голова и я... переборщила с лекарством... — почти не соврала мадам. — Что с Кристиной, Мэг? Только правду!
— В смысле — что с Кристиной? Что обычно! Пела и пела, потом пошла в часовню, а потом легла спать. Наверное, сейчас опять смотрит сны про своего ненаглядного Ангела Музыки.
— До сих пор спит?
— Ну, я пока её не видела.

Мадам Жири развернулась на каблуках и помчалась обратно. Мэг во все глаза смотрела ей вслед, совершенно не узнавая в этой встрепанной и встревоженной женщине свою строгую сдержанную мать.

Кристина действительно спала, но в её исхудавшем теле было не больше жизни, чем в статуе. Легкое, почти неслышное дыхание, бледные щеки. Виконт де Шаньи, отчаянно зевая, нёс вахту.

— Как она? — прошептала мадам.
— Всё спит. Я был на представлении и сразу же забрал её. Везде сопровождал, сижу тут всю ночь. Никаких посторонних звуков... никто даже не заходил. Из странного только письмо, что подсунули под дверь — не успел рассмотреть, кто.
— Что в письме?
— Сплошная латынь. Но похоже на рецепт, только очень длинный. Посыльный от аптекаря перепутал?

Мадам взяла бумагу в руки — и одного взгляда на строчки ей хватило.

— Никто ничего не перепутал. Кроме Господа Бога, вероятно.
— Что?
— Простите, я неправильно выразилась, виконт. Это рецепт, ручаюсь. Рецепт спасения для Кристины.
— Вы так хорошо знаете латынь?

Я хорошо знаю автора, подумала Антуанетта. Что произошло за те несколько часов, что она спала? Мир встал с ног на голову?

— Зовите того врача, виконт. Думаю, счёт идет на часы.

Рауль вскочил на ноги, схватил бумагу и умчался.

Кристине везёт, невероятно везёт на людей. И это талант лучший, чем пение, клянусь всеми святыми.

* * * * *

За всё межсезонье мадам Жири так ни разу и не услышала о Призраке Оперы — ни писем, ни внезапно падающих предметов. Возможно, он готовит что-то новое. Возможно, отправился в путешествие? Или умер? Всё возможно. Опера пустовала... туда-сюда сновали одинокие рабочие, подправляя то, что уже рушилось, и покрывая новым слоем позолоты то, что пока могло потерпеть. Устав бояться и ожидать подвоха, мадам уступила настойчивым просьбам (точнее, нытью и шантажу) любимой дочери и решила съездить отдохнуть на юг Франции, к морю. Какая женщина поедет на курорт без хотя бы одной новой вещи? Сияющая Мэг со шляпными коробками в каждой руке, солнечный день — на минуту Антуанетта ощутила себя беззаботной, будто сбросила лет двадцать.

Мэг застыла у витрины ювелира и жалостливо попросилась «мамочка-только-посмотреть». Вот сорока, беззлобно вздохнула мадам, посмеиваясь над дочкой, перебегающей от прилавка к прилавку в полном восторге.

— Мааам, — раздался шепот. — Ну мааам. Гляди, какая красивая!
— Миленькая тиара, — согласилась Антуанетта.
— Да не тиара, мам. Смотри, какая дама красивая, там, в зальчике. Я знаю, он для особенных клиентов, да? Ну посмотри, какие у неё глаза. Бывают глаза такого цвета?

Мадам Жири шикнула на дочь — вот уж святая простота, ещё и с неубавляемой громкостью. Париж богат на красоток. Всех обсудить шею свернешь.

— А волосы, мам, — не унималась Мэг. — Как серебряные. Крашеные?
— Тише, сорока, а то выведу.

Антуанетта бросила быстрый взгляд в соседний крошечный зал. Из-за портьеры открывался премилый вид на маленький диван со спинкой и довольно скромно, но с безупречным вкусом одетую девушку. Хороша, признала мадам. Мэг не преувеличила — эти завораживающие глаза... правда, слишком широко раскрытые. Вот дама поставила на столик чашку — блик брызнул прямо в фиалковую глубину, а она не зажмурилась, даже не прикрыла ресниц. Возможно ли, чтобы такая прелестница была слепой? Осторожные, но точные движения... мадам Жири уже видела такое, но хотелось бы ошибаться. Придется огорчить дочку — изящно присобранные завитки цвета платины не знали краски. Просто уникальный цвет. Красивая, хрупкая, слепая, похожая на фею. И что-то не видно украшений. Зачем же ей бриллианты?

Девушка на диване встрепенулась, как птичка, за секунду до того, как Антуанетта Жири получила ответ на свой вопрос и одновременно ступор обеих ног. Мэг разглядывала витрины, не замечая состояния матери, а та ухватилась за портьеру и вытерла холодный пот.

— Я, конечно, рад такому прекрасному клиенту, месье, но успокойте старого Исаака, вы-таки не собираетесь грабить банк? Алмаз такого качества, чтобы пошел на нужное вам сверло, есть в Париже только в моей лавке, а ведь полицейские тоже учились в школе и умеют складывать дважды два. Ой, да и банк это пошло, поверьте мне, и не наживайте себе неприятностей, а вашей красивой даме слез...

Сквозь журчащий речитатив пробился тот самый голос, который Антуанетта не спутала бы ни с чем на свете, пьяной, больной, да какой угодно. Слившись воедино со спасительной портьерой, мадам ловила каждое слово, даже не понимая, зачем.

— Я действительно не любитель пошлых и банальных решений. — А голос был весёлым, возможно ли такое? — Не беспокойтесь.
— Ой, вы оставили мне столько денег, что я просто обязан хоть на процент побеспокоиться! Приходите ещё, мы недавно были на аукционе и скоро предложим новые гарнитуры, может статься, и угодим вашей даме — она так ничего и не подобрала?
— Эмилия не любит украшения. Камни неприятным образом резонируют, когда она поет.
— Певица не любит бриллианты? Куда катится этот мир, молодой человек?
— Я не сказал, что она певица. Я сказал, что она поёт.
— Ой, я не разбираюсь, будьте же вы мне уже здоровы и счастливы, и пусть ваше — как его там — сверло — наконец нормально заработает. А то вы, гляжу, и травму успели получить, а дело так и стоит.

Девушка, одним движением поднявшись с дивана, обвила руками шею своего спутника и что-то прошептала.

— Эмилия, ты уверена?
— Да, — подтвердила та мягким грудным голосом действительно необычного тембра. — Конечно, я уверена. Там, за занавеской — человек. Судя по ритму и высоте дыхания, это женщина, и я бы сказала, сильно взволнованная. Каждый раз, как ты что-то говоришь, её сердце начинает сильно-сильно биться. Она, скорее всего, испугана... или удивлена.

Мадам могла бы охнуть от шока, если бы не перехватило дыхание. Невероятные способности даже для слепой.

— Ну что же, посмотрим.

Портьера двинулась в сторону.

— Хм... Антуанетта. Ну, могло быть и хуже. Добрый день, мадам.

Одним взглядом Призрак (или кто он теперь?) оценил ситуацию, не упустив из виду пританцовывающую у прилавка Мэг. «У них есть янтарь, ма! Помнишь, мы где-то читали, что янтарь — это мой камень?»

— Как здоровье мадмуазель Даае? — Тон был настолько светским, словно ничего вообще никогда не происходило.
— В смысле, Кристины де Шаньи? — возмущение придавало сил. — Она, разумеется, в свадебном путешествии. А твоя... хм... знакомая... она что, медиум? Видит сквозь стены?
— Эмилия не видит. Но она... слышит. И у неё уникальный голос.
— И в жизни всё-таки есть какой-то смысл, верно, Эрик? — прошептала Антуанетта, усмехнувшись.
— Я желаю вам всего доброго, мадам. Эмилия, мы уходим.

Видимо, о чём-то произошел спор, потому что у самой двери фея проказливым козленком шмыгнула в сторону и, повернув голову влево, быстро произнесла:

— Девушка! Девушка... скорее всего, блондинка... девушка с такой быстрой легкой речью! Янтарь вам не подходит. Вы звучите как... топаз... да, лучше всего — топаз.

И выскочила из магазина, нимало не интересуясь произведенным эффектом.

Мадам смотрела в стекло. Вот они быстро пересекли проезжую часть, Эрик жестикулировал, видимо, выговаривал за своенравие, но девушка легко пожала плечами, мол, не надоедай, и, опершись на протянутую руку, скользнула на сиденье экипажа. Эрик явно попытался продолжить спор и был остановлен самым верным и самым простым, древним как мир способом — поцелуем.

— Маам! — дернула за рукав Мэг. — Ты веришь? Ты веришь, ну, вот что она сказала? Может, она ведьма? Мам! Не молчи! Ты веришь? Про топаз?
— Верю, — рассеянно улыбнулась Антуанетта. — И в топаз, и в Зимнего Деда, и в сирень с пятью лепестками. Теперь я верю во всё, что угодно.

В раздел "Фанфики"
Наверх