Зеркало разлетелось на мельчайшие осколки - как ледяная пыль окутала его, как стеклянный дождь оросил его, как облако сверкающего песка опустилось на него.
Он успел закрыть лицо руками - и лишь почувствовал скользящую шероховатость касаний там, где осколки попали на тыльную сторону ладоней.
Он слышал легкий шорох осыпающегося зеркала - и казалось, что оно осыпается долго, невероятно долго, невозможно долго. Словно в каком-то замедленном сне. Тягучем утреннем забытьи на грани между сном и явью – когда меньше всего понятно, где ты, когда ты, кто ты, и самое главное – ты ли это.

- Говорят, что разбить зеркало - это принести семь лет несчастий, - раздался тихий голос. - Вы специально разбили пять зеркал, чтобы точно прожить еще тридцать пять лет?

И мгновенно стало холодно.
Как ударом наотмашь - пришел холод.

А когда он отнял руки от лица – то поднялись вокруг чертоги изо льда.
И пробежали змейки изморози по льдистому паркету под его ногами.
И осыпались снежной крошкой остро-пушистые белые портьеры за его спиной.
А потом зазвенело мельчайшими хрустяще-хрустальными переливами – и задрожало белое марево.
И оформился мир вокруг него.

И появилась она.

- Я знала, что я пересекаюсь зеркалами, - мерно и спокойно сказала она. - Но я не ожидала, что зеркало будет разбито с вашей стороны. Ведь существует такая прекрасная примета - про семь лет несчастий. Зачем было делать это?

Как назвать ее возраст?
Разве ты можешь назвать возраст снежинки?
Как сказать, как она выглядела?
Разве ты можешь описать снежный узор на окне?
Как описать ее голос?
Разве ты можешь передать хруст снежка, сжимаемого в кулаке?

Это было чудно – и просто, неуловимо – и застывше.

- Кто вы? – тихо спросил он.
- Вы называете меня Снежной Королевой, - тихо ответила она.
И возникли в памяти строки. И вспомнилась грустная – и в тот же момент такая… жизнеутверждающая?...сказка.
- Ах да, - сказал он. – Я помню. Конечно я помню!
- Да-да, - печально сказала она. Кажется, она никогда не улыбалась. Как можно улыбаться, когда твое лицо стянуто льдом? – Да-да, я помню и его тоже. Он тогда смотрел в окно. Ему было грустно. Собственно, ему всегда было грустно – но в тот момент особенно. В его комнатушке было холодно – дрова закончились, и печка тщетно пыталась согреть еще хоть чуть-чуть. Да, я помню это, как будто это было вчера. Хотя…для меня, наверное, это и было вчера. Я тогда подошла к его окну – и увидела его. А он увидел меня… В его комнате было совсем холодно – и мы могли поговорить. Было грустно мне – скоро должна была прийти весна, и мне нужно было отправиться сюда одной. Было грустно ему – скоро должна была прийти весна, и он встречал ее там один. Он писал истории - и я рассказала ему несколько. Я рассказала про розовый сад, где время остановилось так же, как и в моих чертогах. Я рассказала ему про двух старух, которые не могли жить без того, чтобы не поругаться – и посылавшие друг другу ядовитые записки, накарябанные на вяленой рыбе. Я рассказала ему про многое из того, что я знала. Правда, еще про большее я умолчала.
Он попросил рассказать эти истории вам – и я разрешила. Он попросил рассказать их чуть по-другому – и я разрешила. Он попросил рассказать их совсем по-другому – и я тем более разрешила. Ведь это стали совсем другие истории.
- А мальчик?
- Не было никакого мальчика.
- И девочки…
- И девочки?
- И девочки не было. Никого не было. Здесь никогда никого не было. Только я. И теперь – вы. Но вы же уйдете, не так ли?
- Куда?
- Обратно. Туда, откуда пришли.
Он оглянулся. В руинах и горечи разбитых осколков щерилась темной и кое-где еще зеркально-зубастой пастью пустая рама.
- Зеркало же разбито, - сказал он.
- Когда зеркало разбивается, оно становится всего лишь разбитым зеркалом. Собственно до этого оно и было всего лишь зеркалом – только целым. Не нужно путать вещи – и сущности. Зеркало – всего лишь вещь. Проход – это сущность. И он им и остается. Но пройти в черную дыру пустоты почему-то кажется людям страшнее, чем рвануться в сверкающее отражение зеркала. Хотя разницы никакой.
- Я могу уйти?
- Конечно… Когда захотите.

Холодно, холодно, холодно.
За ледяной стеной ходят белые медведи. На их мордах улыбки. На их шеях - колокольчики.
Медведи ходят медленно и мерно - и колокольчики вызванивают какую-то замысловатую и в тот же момент очень простую мелодию. Кажется, если бы снежинки звучали, когда ложились на крышу Оперы, они бы звучали именно так.

Рядом с ней – два столика. На одном робко сверкают острые зеркальные осколки. На другом под стеклянным колпаком застенчиво переливаются искрящиеся песчинки.
- Это оно? – спросил он.
- Нет, - сказала она. - Господин датчанин и здесь немного приврал. Или как это у них, писателей называется... немного художественного вымысла. Это зеркало - не лгало. Оно говорило правду. Оно показывало - да и теперь, если присмотреться - показывает только правду. Но ведь правда нравится не всем. И да не вся правда вообще может нравиться.
- Это зеркало отражало…
- Да, оно отражало – и отражает до сих пор то, что есть на самом деле. Тех, кто есть на самом деле.
- Оно…
- Да. Оно. Вы же хотите, я же вижу.. Почему вы молчите? Вы же хотите увидеть, какие они на самом деле?
- Хочу.
- Так почему не спрашиваете?

Крупный осколок на столе зазывно переливается обрывками старых отражений.
«Кристина» - имя срывается с губ как шорох.
«Кристина» - и зеркало отражает дом. И плющ по стенам. В саду яблони в цвету. И два карапуза-близнеца пытаются поймать вальяжную лягушку. И их мать – когда-то напуганная девчонка, а сейчас, наконец-то, человек, нашедший свой дом и себя. И ее умиротворение и покой.
- Та, кто она есть на самом деле. Ей не нужна была ваша музыка. Это было мило, забавно…но не нужно. Ей нужен покой. Иногда людям нужен просто покой. Но – на этом свете.
- Но я учил ее! Я отдал ее столько всего. Я готов был – да что там готов – я уже положил к ее ногам весь мир. Весь мир, который был у меня!
Его голос звучит громко – и эхо гулко и холодно разлетается по учтиво-сдержанным коридорам ее чертогов.
Она спокойна.
- А вы спросили – нужно ли это ей? Вы так думали о себе и о своей любви – что забыли о такой мелочи… просто спросить?
- Но…как может быть не нужна музыка?
- Очень просто. Просто быть не нужна. Это не плохо… вовсе нет. Просто кому-то это нужно, а кому-то – нет. Разве можно за это кого-то винить?
Он промолчал. Потому что знал это и без ее слов.
- Она хорошая, - сказала она. – Просто она не та, которая была вам нужна. И поэтому вы ее любите. А если бы она была та – вы бы даже не обратили внимание.
- Почему?
- Потому что люди часто не обращают внимания на то, что предназначено им. И тщетно пытаются поймать то, что создано не для них.
Она помолчала.
- Девочка хорошая.

Холодно, холодно, холодно.
За ледяной стеной ходят мохнатые олени. В их глазах печаль. На их шеях - красные ленточки.
Олени ходят медленно и мерно - и ленточки трепещут, как язычки пламени. Если бы на крыше Оперы развести костер, чтобы сварить рождественский глинтвейн - он бы горел именно так.

«Рауль» - и зеркало отражает вымпелы, реющие на ветру. Старинные гербы на помятых и покореженных в боях щитах. Храпящих в предвкушении схватки коней. И мальчишку – когда-то оруженосца, а сейчас в первый раз, первые пять минут – рыцаря. И его страх, и его отчаяние, и его верность.
- Тот, кто он есть на самом деле. Рыцарь в сверкающих доспехах. Наивный и идеалистичный, как все рыцари в сверкающих доспехах. Но готовый на все, лишь бы освободить свою даму сердца от огнедышащего дракона… А кто же в этой вашей истории был драконом?
Он промолчал. Потому что она знала это и без его слов.
- Он хороший, - сказала она. - Просто он не такой как вы. И поэтому вы его ненавидите. А если бы он был такой как вы - вы бы ненавидели его еще сильнее.
- Почему?
- Потому что вы бы ревновали его не только к ней - но и к себе самому. А это самая страшная ревность.
Она помолчала.
- Мальчик хороший.

Холодно, холодно, холодно.
За ледяной стеной ходят полярные лисы. В их поступи ехидство. На их ушах – серебряные серьги.
Лисы ходят медленно и мерно – и серьги переливаются, как капли дождя. Если в дождь сесть на крыше Оперы и подставить свое лицо каплям – именно так они бы блестели на твоих ресницах.

- Могу ли…я сам заглянуть в зеркало?
- Эти осколки слишком малы для этого.
- А как я могу узнать правду о том, каков я сам?
Она говорит тихо и спокойно. Словно ее слова замерзают в воздухе.
- Правда моего зеркала - в том льде, из которого сделано оно. Из которого сделана и я. И вы думаете, что я могу не видеть истинную суть вещей?
- Каков я?
- Вы хотите пойти самым простым путем и узнать истину от меня...
- Но есть простой путь – почему бы и не пойти им?

Когда она улыбнулась – тонкие и мельчайшие трещинки побежали по ее лицу.
- Вы… вы обычный… Вы просто очень хотели стать особенным.
Вы поверили в то, что вы особенный. И заставили других поверить в это. Вся эта мишура… театральные парики… маски… плащ и шпага… я – ангел, посланный твоим отцом… я – Призрак Оперы…Как это все… банально… Как это все… просто. Очень просто прикинуться особенным. Самое сложное – остаться обычным.

Холодно, холодно, холодно.
За ледяной стеной ходят полярные гуси. В их позах гордость. На их крыльях - золотые зажимы.
Гуси ходят медленно и мерно - и зажимы мерцают, как далекие звезды. Если лечь ночью на крышу Оперы и смотреть в небо – именно так сверкали бы звезды в черном небе Парижа.

- А вы? – спросил он. – Наверное, это тяжело – знать всю правду о себе. Всю – с самого начала. Всю – без возможности солгать себе?
Когда она улыбнулась второй раз – трещины увеличились, и маленький кусочек льда откололся от щеки. Словно слеза упала.
- Я не отражаюсь в своем зеркале. И не отражалась никогда. Поэтому я не знаю.
- И никто никогда…
Она молчит. Молчит долго.
А потом говорит. Очень тихо. Словно дуновение ветра гонит зыбкую поземку.
- Господин датчанин лишь раз сказал правду. Зеркало истинных отражений должно быть в сердце… и в глазах.
Он понял.
И не было страха.
Потому что был интерес. Нет, не банальное любопытство. И не пошлая заинтригованность. Настоящий, бесконечный, истинный интерес. Интерес к истине.
Интерес к ней.

Холодно, холодно, холодно.
За ледяной стеной ходят тени. В их движениях покой. В их фигурах тьма. Если прийти одному на крышу Оперы и оглянуться вокруг себя, и заглянуть в себя – то ты увидел бы такие же тени вокруг, и такую же тьму – в себе.

- Вы сказали, что мы называем вас Снежной Королевой... А как называете себя вы?
Она пожала плечами.
- Я. Я называю себя "Я".

Под полупрозрачным колпаком – горка мельчайших осколков. Как белый песок. Как стеклянная пыль. Пыль истины и песок правды. Их так много – но лжи еще больше.

Он взял горсть осколков, подбросил их в воздух - и подставил под них лицо.
Когда боль в глазах прошла, он повернулся к ней.
И увидел.



Но это - уже другая история.
И сегодня я вам ее не расскажу.

В раздел "Фанфики"
На верх страницы