Фик содержит графическое описание гомосексуальных отношений!

От Тегерана до моря подать рукой: к ночи я был уже в Сари, оставив позади Фируз-ку и печальный седой Демаванд, который грузно высился за моей спиной на фоне усыпанного звёздами неба.

Я ехал один. Всё надлежало сделать тайно, не оставить следов — как если бы никогда и не было на свете желтоглазого демона. «Только ты, — вспомнились мне слова повелителя, да продлит Аллах его жизнь, — способен справиться с ним, только в твоей верности я не усомнюсь».

Впереди маячил темный силуэт дворца. «Привези голову этого неверного, — слышалось мне в перестуке копыт, — или привези слово, что он мертв, и я поверю тебе, дарога».

Сперва повелитель хотел выколоть ему глаза, «бесстыжие», как он изволил выразиться, когда удостоил меня беседой один на один. Потом, чуть погодя, приказал просто убить — во имя милосердия. «Эта собака служила мне хорошо, но в последнее время её трюки стали утомлять, а не смешить». За этой фразой стояла не столько скука повелителя, сколько страх за собственную жизнь, власть, рассудок. О, эта собака умела внушать страх, никто при дворе не устоял против её дьявольских чар, никто уже не мог быть уверен, что, отходя вечером ко сну, утром проснется живым. У каждого ночного кошмара во дворце было имя — Эрик.

Я крался к его покоям, как иной вор не крадётся в сокровищницу. Я чувствовал, как напряжены все мускулы, был готов к любой неожиданности, к атаке, к ловушке...

Лунный свет заливал комнату. На полу, спиной ко мне, лежал Эрик, свернувшись калачиком. Его бок, освещённый луной, мерно поднимался и опускался в такт дыханию. Я промедлил всего секунду.

Между шорохом и болью прошло мгновение. Вот я уже хриплю, безуспешно пытаясь содрать с горла тонкую удавку, а шайтан в образе человека шипит над ухом, коверкая персидские слова:

— Ты опоздал, дарога. Я ждал тебя четыре дня.

Значит, он знал. Может быть, не знал, но чувствовал. И приготовился. Почему не убежал, как только заподозрил, что терпение шаха вычерпано до дна?

У меня подкосились ноги, перед глазами потемнело, но тут Эрик отступил, и я упал на колени, судорожно кашляя. Послышался негромкий щелчок: дверной замок отрезал нас от всего мира.

— Недурно придумал? — сказал по-французски Эрик, обходя меня по длинной дуге и ногой тыкая в то, что я принял за него.
— Не хочу даже знать, как ты заставил эту куклу дышать, — мне трудно говорить. Слова приходится выплёвывать. Такое ощущение, словно я выплёвываю собственные легкие. Смерть от удушения, оказывается, отвратительна.

Эрик подскочил ко мне, замер в шаге. Я всё ещё на коленях, упираясь руками в пол. Я могу рассмотреть его босые ступни, но закрываю глаза и снова пропускаю движение.

Эрик скользнул мне за спину, ухватил за волосы и заставил задрать подбородок.

— Эрика не так просто убить, когда он совсем этого не хочет. Да, дарога? — Он навис надо мной, его жуткие глаза, похожие на плохо обожжённые глиняные плошки, близко от моих.

Он без маски. Вот что меня парализует. Впрочем, подумал я, не стоит себе льстить, ты позволил напасть на себя со спины, не увидев лица.

Эрик дёрнул меня за волосы пару раз, и я понял, что он ждёт моей реплики.

— На всё воля Аллаха, — выводят губы. Как ни странно, такой ответ его удовлетворяет: я больше не чувствую, как стянут скальп. Надо воспользоваться шансом и встать.

Эрик своей развинченной походкой, словно в его теле меньше костей, чем у любого другого человека, отошёл к стене, прислонился к ней одним плечом и скрестил руки на груди. Его голова в тени.

— Ты понимаешь, дарога, — услышал я вкрадчивый голос, — что оказался полностью в моей власти? — На этот раз ответа он не ждал и продолжил сам. — Наш повелитель знает толк в подарках. Он подарил мне твою жизнь, а я подарю ему твой труп. Ха-ха, что ты не смеёшься, дарога. Какая забавная шутка.

Мне не смешно. Ему, впрочем, тоже.

— Дарога, меня ведь всё равно убьют, да? — голос Эрика прозвучал неожиданно печально. — Шах приговорил меня. Скольких он послал с тобой?

Я тоже прислонился к стене, нет, привалился к ней спиной, усмехнулся. Вышло криво.

— Не по нраву ты ему, Эрик.

— Гм, — я не смотрю на него, но думаю, что он пожал плечами.

Между нами устанавливается молчание. Не зловещее, не угрожающее, хотя с Эриком надо быть настороже, впрочем, он всё равно быстрее, печально, но так и есть... молчание хрупкое, как мостик доверия. Этим он всегда мне нравился. Он умел молчать в такт моим мыслям.

На этот раз я не пропустил момент, когда он приблизился. Встал, почти касаясь плечом моего плеча. Уткнулся лбом в стену, как раз возле моего уха.

— Дарога, — пришлось напрягать слух, чтобы разобрать мешанину французского и персидского, — меня убьют, я готов, я давно приготовился умереть, я дамся, я зажмурюсь, и ты сделаешь своё дело, только обещай, что будет быстро, пожалуйста, пожалуйста, Эрик не хочет мучиться, не так, как его жертвы, только за жизнь Эрика надо заплатить, слышишь?
— Назови цену, — я тоже невольно понизил голос.
— Мы сделаем то, что шах делает со своими наложницами. Что ты делаешь со своей любимой женой. Ты сделаешь с Эриком то же самое.

Меня бросило в жар, потому что я сразу понял, о чём он. Я шарахнулся в сторону, но он, не поворачивая головы, вцепился мне в плечо костлявыми пальцами, намертво пригвождая к стене.

— Мне щедро платили за то, что я развлекал вашу маленькую султаншу, вашу малаке, мне давали деньги и женщин, я брал первое и отказывался от второго, набитый дурак, — он говорил быстро, глотая слова. — Эрик не хочет умирать, не испытав, не узнав...
— Ты бредишь! Ты опять курил?

Именно мне выпала сомнительная честь прибираться после каждой из «розовых» ночей, так тешивших луноликую красавицу... Это был знак доверия повелителя, чьё сердце она занимала, и одновременно испытание, ниспосланное Аллахом. За что-то я прогневал Милостивого и Милосердного, и он карает меня рукой неверного.

Как-то я застал Эрика в коридоре, когда по моему приказу молчаливые слуги-нубийцы чистили пол от крови и кишок, а он стоял, во все глаза глядел на их потные голые спины, и мелко трясся от смеха. Тогда я понял — он в наркотическом опьянении. Позже я видел, как он, обессиленный после очередной выдумки малаке, припадал к кальяну, и острый запах гашиша витал в воздухе.

— Да, да, конечно, я ждал тебя, я не спал, надо было чем-то занять мысли, — Эрик тонко и противно захихикал.
— Аллах, — прохрипел я, как будто меня снова душила удавка.
— Тогда я убью тебя. И уж Эрик постарается, чтобы его добрый друг дарога умирал долго, очень долго.

Плечо, которое всё ещё сжимал Эрик, почти онемело. Я тоже онемел, слишком хорошо зная, как далеко может простираться его фантазия.

— Я подставлюсь, — опять шёпот в стену. — Эрик не покусится на твое достоинство.

Моё достоинство уже смято, уничтожено, рассыпалось в прах.

— Я... у меня есть... вот... я... знаю... видел... как это делают...

Он свободной рукой зашарил в кармане халата, висящего на острых плечах. Под халатом сорочка, небрежно заправленная в брюки.

Эрик сунул мне в руку маленький флакончик. Нет-нет, не хочу знать, что это, но догадка приходит всё равно: это масло.

— Ты омерзителен. — Флакончик упал на пол и покатился. Эрик вжал голову в плечи. А потом...

Только что его рука держала меня, а сейчас — слепо тыкается в шею, в подбородок, пальцы переползают на губы. Паучьи лапки, а не пальцы. Ледяные. Ногти коротко острижены, кожа холодная, пахнет мылом. Ощупав губы, затем щеку, скулу, пальцы исчезают.

Эрик вжимается в меня, как будто хочет согреться. Его колотит мелкая дрожь.

— Подари мне всё, что осталось до рассвета, — невнятно бормочет он. — А я подарю тебе жизнь. И сделаю так, что ты потом забудешь, что произошло. Эрик умеет, Эрик мастер на все руки.

— Закрой лицо, — выдыхаю я.

Он переплетает свои пальцы с моими. Он выиграл.

Отстранившись, Эрик достаёт из кармана черную шелковую маску, быстро надевает, а затем плавным движением опускается передо мной на колени.

— Закрой глаза и представь самую прекрасную из своих женщин. Самую желанную. Стройную, грациозную, нежную.

Его шёпот заставляет меня вздрогнуть: совсем другой тон, вкрадчивый, медоточивый... Он взял мою ладонь, погладил и переместил на пах, заставляя сжать член через ткань, отпустить и ещё раз сжать.

Я представил Лейлу, отраду моего сердца, её жадный взгляд снизу вверх, когда она в такой же позе, что и Эрик, передо мной, и её шаловливые пальчики массируют мой член в тисках брюк. Одной нежной ручкой она гладит меня, а другой помогает освободиться от пут мундира.

Я плотнее зажмурился, вызывая в памяти образ Лейлы, спускающей мне брюки до колен.

Своим розовым язычком она облизывает губы, не отрывая от меня взгляда, и от предвкушения бросает в жар. Она проводит языком по головке члена, покрывает мелким поцелуями ствол — до самого основания, обхватывает губами одно яичко, затем другое, я против воли выгибаюсь навстречу её рту, пытаюсь расставить ноги шире, но мешают брюки, я чертыхаюсь и открываю глаза.

Эрик смотрит на меня мерцающими глазами. Почти касаясь ткани, закрывающей лицо до губ, торчит мой член, налившийся кровью.

Я сглотнул и начал судорожно натягивать штаны.

— Я не могу, Эрик, не могу. Убей меня, уничтожь, раздави, но не заставляй.
— Нет, дарога, — он схватил меня за руки, отвел их в стороны. Из его железной хватки было не вырваться. Или я не пытался, парализованный его властным тоном? — Я думал о женщинах в гареме, любая легла бы со мной, посули я деньги или какую-нибудь услугу, но они не знают меня так, как ты, я хочу, чтобы это был ты, — он капризно фыркнул. — Разве я многого хочу?

Эрик внезапно поднялся и потянул за собой.

— Надо лечь, — пробормотал он. — Они всегда лежат. Думается, так будет удобнее.

И я покорился.

В часы праздного досуга я, бывало, заходил к нему в покои, якобы удостовериться, что любимцу повелителя, да смилуется Аллах над ним, ничего не надо. Я видел, как Эрик работал — над чертежами, над макетом будущего дворца, повсюду разбросаны смятые листы, какие-то механизмы, здесь же блюдо с косточками от персиков, до которых он оказался охоч, остатки не то вчерашнего обеда, не то позавчерашнего завтрака... Сам хозяин, взъерошенный, с закатанными по локоть рукавами простой рубахи, босоногий, метался по комнате, как зверь — по клетке, обдумывая новую забаву для маленькой султанши или очередное изменение в проекте дворца.

Сейчас я лежал в этих покоях, уставившись в потолок, а Эрик пыхтел у меня между ног, стягивая одежду, попутно что-то бормоча, вздыхая... вот он издал короткий смешок, вот шмыгнул носом... То, что будет скоро между нами — неизбежность.

Для человека, никогда прежде не делившего ни с кем ложе, Эрик весьма бесстыж. Он позволил себе рассмотреть меня, так сказать, всесторонне, даже отпустил замечание по поводу размера. Когда он, держась одной рукой за свой член, другой — за мой, по-птичьи склонил голову на бок, рассматривая и сравнивая, я не выдержал и рассмеялся.

Я часто смеялся над его шутками. Наивными, жестокими, странными, я смеялся над ними, и он сам смеялся, откидывая назад голову. Я любил в нём эту детскую непосредственность. Боялся жестокости, непредсказуемости, но вот этого дремлющего в недрах его души мальчишку я любил.

И я позволил этому мальчишке теперь прикасаться ко мне. Ему, не Лейле в моих грёзах, и это ещё одна жемчужина в ожерелье моих грехов.

Эрик снова ласкал меня ртом, я помогал ему, держа свой член у основания и время от времени проводя большим пальцем по ободку. Почувствовав приближение оргазма, я отстранил Эрика и велел ему встать на четвереньки, понимая инстинктивно, что так мне будет легче проникнуть в него, а ему — легче меня принять.

По комнате поплыл аромат роз, когда я откупорил флакон с маслом. Он пригодился, как Эрик и рассчитывал.

Щедро умаслив член, я приставил его к анусу Эрика, который мелко дрожал всем телом. Я толкнулся в него, Эрик дёрнулся, но я крепко держал его за бёдра, не давая отстраниться — ты сам этого хотел, французский дьявол, получай, получай, получай!.. Ослепленный внезапной вспышкой ярости, я входил в него, а он извивался подо мной, царапал ногтями пол и кричал, и этот крик раззадоривал меня еще больше, доводя до исступления.

Не знаю, сколько я мучил его, время для меня остановилось, а потом — яркая вспышка, и я, рыча, как раненый зверь, упал Эрику на спину, агонизируя и выплёскиваясь в него. Кажется, на краткий миг я потерял сознание.

Когда я пришёл в себя настолько, чтобы сползти с него, Эрик не пошевелился. Я откинулся на спину, давая возможность всё-таки прикончить меня — хотя бы за то, что я только что сделал.

Эрик неподвижно лежал, только худые плечи едва заметно вздрагивали.

Повинуясь порыву, я повернулся на бок, притянул к себе это тщедушное костлявое тело и обнял.

— Отвратительно, дарога, — услышал я шёпот. — Было отвратительно.

Я горько усмехнулся. Эрик хотел узнать, каково это — близость с кем-то. Он выбрал меня. Что ж, быть может, он не ошибся.

Я приподнялся, накрыл ладонью его член, несильно сжал, сделал первое поглаживающее движение, как бы спрашивая разрешения. И это после всего, что уже здесь было... Но я чувствовал, что сейчас — так надо. Эрик не оттолкнул меня, не отстранился, и я расценил это как знак. Осторожно отодвинув крайнюю плоть, я погладил головку, провел большим пальцем по ободку, помассировал уздечку, чувствуя, как плоть в моей руке подрагивает, наливаясь кровью, а Эрик начинает дышать короче и учащеннее.

Я сжал его член сильнее, помня, зная, что доставляет удовольствие мне самому.

Я сосредоточенно ласкаю его, он начинает толкаться мне в руку, сам, всё быстрее, и я подчиняюсь его ритму, прислушиваясь к дыханию и едва слышным всхлипам.

Развязка пришла быстро, Эрик коротко ахнул и излился мне в ладонь.

Я дал ему успокоиться и только потом убрал руку. Вытер её о полу халата и тесно прижал Эрика к себе. До рассвета ещё оставалось время, нам обоим необходимо было отдохнуть. По комнате разливался тонкий, едва различимый запах роз.

Спустя сутки на берегу Каспия было найдено тело, наполовину съеденное птицами. По остаткам одежды и кое-каким безделушкам, завалявшимся по карманам, в несчастном опознали Эрика.

По воле Аллаха, Милостивого и Милосердного, меня оставили в живых, наказав только ссылкой. По воле повелителя, да продлятся его дни, я получаю небольшую пенсию. К Парижу я почти привык, только весной, когда в садах Тюильри распускаются цветы, приказываю своему верному слуге, не оставившему меня на чужбине, закрывать окна. Хотя квартирка моя на улице Риволи далека от садов, мне кажется, я даже сквозь стены чувствую запах роз.

Я ненавижу этот запах.

В раздел "Фанфики"
Наверх