К Части II >>>

Часть I.



- Поднимайте!

Огромная сверкающая люстра медленно возносилась к потолку.

- А ведь после пожара думали, что ничего из этой затеи не выйдет. Но вот она, красавица, как новенькая.

Говоривший, темноволосый мужчина средних лет, одетый в дорогой коричневый костюм, улыбнулся второму, немного ниже ростом и седоватому. Тот поморщился.

- Она и есть новенькая, - кисло ответил он. - Оказалось, что отреставрировать разбитую люстру дороже, чем заказать новую. Так что наша мадам патронесса расщедрилась. Эти ненормальные русские…

- Прекратите ныть, Андрэ, - темноволосый никак не желал терять хорошего настроения. - Вспомните лучше, как мы считали, что разорены, а она появилась, точно ответ на наши молитвы, и предложила вложить деньги в отстройку Опера Популер. Очень большие деньги, между прочим.

- Для нее – возможно, и не очень. Она получила миллионы после смерти своего мужа. И может позволить спускать их на свои капризы.

- В таком случае, следует возблагодарить Провидение за то, что ее капризы так удачно совпали с нашими нуждами. А вот и она. Ну же, Андрэ, улыбайтесь! День добрый, мадам Елена А-лэк-санд-роф-на ….

Подошедшая женщина приветливо кивнула. Ее все еще немного раздражало, как французы произносят ее имя, поэтому она велела называть себя просто мадам патронесса, или по титулу - баронесса. С другой стороны, старание Фирмена льстило ее самолюбию.

- День добрый господа. Мсье Андрэ, мсье Фирмен. Вижу, вы наблюдаете за окончанием работ? Мы не напрасно приложили столько усилий. («И вложили столько денег», мысленно добавил Андрэ). Опера Популер восстала из пепла, еще прекраснее, чем была.

Ее французский был безукоризнен, но чуткое ухо улавливало легчайший акцент. Впрочем, для того, чтобы распознать в патронессе иностранку, достаточно было просто внимательного взгляда.

Необычная внешность, благодаря которой уроженку далекой и холодной России невозможно ни с кем спутать. Высокая статная фигура, правильный овал лица с четко обрисованными скулами, чистый лоб, тонкий прямой нос, полные губы, серые глаза под темными бровями. Темно-русые волосы, уложенные в строгую, но изящную прическу. Хотя идеальной красавицей ее вряд ли можно было назвать, в ней чувствовалось нечто, куда более значимое, нежели просто красота – спокойная уверенность, достоинство, ум. То, что называют «породой».

За свои 27 лет Елена Александровна Благина успела получить великолепное образование, выйти замуж, несколько лет назад овдоветь, выдержать схватку за право распоряжения состоянием покойного супруга с многочисленными родственниками, падальщиками, слетевшимися в ее дом сразу же после похорон, и выйти из этой схватки победительницей. Барон Благин слыл одним из богатейших людей России, и после его трагической гибели заботы о многочисленных предприятиях и имениях легли на плечи вдовы. Плечи оказались крепкими.

Устав от назойливых поклонников, жадно заглядывавшихся на ее богатство, она уехала во Францию, где, во многом неожиданно для самой себя, стала Покровительницей Искусств. Музыка чаровала ее с детства, и она с радостью окунулась в водоворот оперы.

Баронесса взглянула на сверкающую тысячами хрустальных подвесок люстру.

…она падала, медленно, словно во сне, вот только проснуться, пусть даже с криком, в холодном поту , было нельзя. Гигантское чудовище опускалось на беззащитные головы зрителей, собравшихся на премьеру «Дон Жуана Торжествующего» в Опера Популер. То, что началось как захватывающее действо, окончилось чудовищной трагедией…

…грохот и брызнувшие во все стороны осколки, пламя сотен свечек, внезапно выросшее, и с невероятной скоростью распространяющееся во все стороны, пожирающее на своем пути бархат и дерево…

Елена вздрогнула и отогнала от себя воспоминания. Даже сейчас, спустя более чем год после пожара, на несколько недель заполонившего умы парижан….

Она не уехала сразу же (например, на воды, как советовала Кати Ухтомская), она осталась, и решила взять искалеченный театр под свое покровительство, вкладывая огромные суммы в его восстановление. «Эти странные русские…». Женщина усмехнулась про себя. Ей было прекрасно известно, какого мнения о ее странном решении знакомые, даже эти двое - директора Оперы, ставшие ее партнерами. Но она не могла поступить иначе. После того, что случилось - не могла.… И мнение знакомых при этом интересовало ее в самую последнюю очередь.

- Я желать это видеть! Немедленно!

Еще одна неотъемлемая часть Опера Популер - ее прима.

- Приветствую вас, сеньора Гуатичелли. Рада вновь видеть вас. Надеюсь, вы пребываете в добром здравии?

Дама ярко выраженного итальянского типа ворвалась подобно торнадо, сея вокруг хаос и разрушения. Вслед за нею семенил эскорт в лице камеристки, в основные обязанности которой, помимо прочего, входила забота о самочувствии любимой болонки примы, и личного помощника, по совместительству - гримера, парикмахера и удобной мишени для метания флаконов и пудрениц.

Солистки - истинное наказание, дипломатично говорили директора. Честнее было бы сказать: пение Карлотты Гуатичелли доставит вам подлинное удовольствие, если перед этим вам удастся сдержать искренние порывы придушить певицу. Подобные стремления непременно возникали даже у самых мягкосердечных и терпеливых, примерно через десять минут после знакомства. К великолепному голосу прилагался на редкость стервозный характер.

Без тени смущения Карлотта растолкала собрание, вырываясь в первый ряд. Более опытные работники Оперы, не первый день знакомые с итальянкой, поспешили убраться с ее пути самостоятельно, недостаточно расторопные оказались попросту сметены.

- Да! Это прекрасно! Мой голос опять будет звучать под этими сводами!

- Разумеется, моя дива, - мсье Андрэ приложился к ручке певицы. Немного (а лучше - побольше) лести во взаимоотношениях с капризными дамами никогда не повредит.

- Ну что ж, господа, - Елена обратилась к присутствующим. - Мы готовы начать все заново. Сейчас я должна вас покинуть, увы, дела не ждут. Всего наилучшего.

Еще две женщины скромно стояли немного в стороне. Высокая блондинка средних лет с ледяными глазами, одетая в темное закрытое платье, и невероятно похожая на нее девушка лет восемнадцати. Мать и дочь. Главный хореограф и руководитель балетной труппы Опера Популер мадам Антуанетта Жири, и юная, но весьма перспективная балерина Мег. В последнее время девушка демонстрировала значительный прогресс, и патронесса подумывала о том, чтобы выделить ее. Странно, но этому решительно воспротивилась ее мать, заявив, что Мег недостаточно хороша для солирования. Непонятная женщина…Сильная, решительная, властная, уверенная, но ее глаза…Елена не могла ошибиться - прежде, чем мадам Жири отвела взгляд, она успела поймать его выражение. В ее глазах был страх. И смутная надежда.

* * *

Мег Жири в свои восемнадцать была лишена иллюзий, свойственных юности. Почти всю свою жизнь она провела в театре, наблюдая ежедневно за закулисными интригами, распущенными хористками, вечно в поисках очередного покровителя. Она наблюдала, как после спектакля в артистические певиц и танцовщиц заходят богатые благородные мужчины, а на следующий день обласканные их вниманием девицы щеголяют друг перед другом новыми брошами и серьгами.

Она смотрела, прячась за пыльными портьерами, как в театр приходят Массне, Сен-Санс, Делиб, как они запросто разговаривают с директорами, с режиссером, с ее матерью, улыбаются, такие с виду обыкновенные, но из-под чьего пера выходят все те блестящие оперы и балеты, послушать и посмотреть которые приходят сливки общества.

Многих девочек отдавали в балерины от нищеты. В семьях зачастую нечего было есть, а малышкам полагалось питание, какое-никакое образование, если повезет - то позже они могут даже стать корифейками. Матери втайне надеялись, что их дочери подцепят какого-нибудь богача и, чем черт не шутит, выйдут за него замуж. Или хотя бы выпросят у него столько денег, сколько смогут. Вряд ли они задумывались, что фактически прочили своим дочерям судьбу содержанок. А девочки видели в балете возможность подняться выше, чем они есть на самом деле, что до танцев… в их жизни это было не самое главное.

В отличие от многих Мег любила танцевать. Нет, не так. Она жила танцами. Она умела выражать батманами и арабесками то, что люди зачастую неспособны облечь в слова. От природы молчаливая, Мег отлично умела держать язык за зубами, и зачастую другие девочки, которых так и распирало поделиться с кем-то своими немудреными детскими тайнами, делали ее держательницей своих секретов. Она была упряма, не лишена тщеславия, но считала себя выше интриг и сплетен. Здравомыслящая, спокойная, Мег Жири была полной противоположностью Кристине Дааэ, от чего, видимо, и стала ее самой близкой подружкой.

Зная, чего стоят спектакли, зная, каким трудом, потом и кровью даются аншлаги, варясь в театральной кухне постоянно, у вас есть только две возможности: возненавидеть театр или полюбить его всей душой. Мег Жири любила Опера Популер. Любила, даже не умея толком объяснить, что же ей в нем так дорого. Лишь только с появлением в театре таинственного "П.О.", этого всезнайки, раздающего указания направо и налево, девочка поняла - у театра есть живая душа.

Став постарше, Мег, разумеется, догадалась, что "П.О", Призрак Оперы, - просто обычный человек. Впрочем, это еще больше укрепило ее во мнении, что Опера Популер необычный театр.

* * *

Елена Александровна сидела за столом в своем кабинете, разбирая бумаги. Счета, счета, прибыло, убыло…Она улыбнулась, припомнив, как вытаращились на нее партнеры, когда она решительно потребовала ознакомить ее со всеми тонкостями бухгалтерии Опера Популер. Интересно, а на что они рассчитывали - что она станет просто выдавать и выдавать им деньги, и удовлетворится объяснениями, что все в порядке, и средства пошли туда, куда требовалось? Патронесса знала цену деньгам и умела с ними обращаться. А уж от господ, сделавших состояние на металлоломе она вполне могла ожидать умения не только считать, но и обсчитывать.

Так, а это что такое? Конверт из дорогой бумаги, без обратного адреса и почтовых отметок, сургучный череп на печати. У кого-то весьма мрачное чувство юмора…

Из конверта выпал листок. Красивый ровный почерк, Елена даже залюбовалась. А вот то, что этим почерком написано…

«Вы надеетесь, отстроив здание и вновь наполнив его музыкой, переписать свершенное?

Вы вспомните того, кого изгнали, и растерзали.

Месть моя будет страшна. Для вас наступит царство ужаса.

Остаюсь вашим покорным слугой, П.О.».

Это «Остаюсь вашим…» чуть не заставило Елену Александровну расхохотаться. Правду говорят, театралы все слегка ненормальные. «Месть моя будет страшна», «царство ужаса» - слова-то какие! Интересно, что же это за шутник? Был один, примерно за год до того, как баронесса Благина стала покровительницей театра, он как раз любил рассылать подобные записки…

- О, нет! Опять! - не узнать это сопрано было невозможно.

Казалось, крик взвился до небес. Ну, до крыши здания точно. Впрочем, даже когда Карлотта Гуатичелли просто говорила, ее слышно было на весь театр. Отличная акустика плюс характерное итальянское нежелание сдерживать чувства и мощнейший голос.

Баронесса встала из-за стола. Это пора прекращать. Капризы капризами, но…

Карлотта обнаружилась в обмороке, и окружении суетящихся вокруг нее работников. Прима умела устраивать шоу, вот и сейчас – пожалуй, во всем театре не нашлось бы человека, который не знал бы, что певице нехорошо. Камеристка кружила вокруг тела итальянки, обмахивая ее веером, личный помощник заламывал руки, в перерывах раздавая указания работникам перенести то и принести это. Работники без особого энтузиазма выполняли – гримера не любили, как и саму приму, но связываться со скандалисткой не хотелось никому. Болонка вносила свою лепту жизнерадостным лаем. Неподалеку валялся лопнувший мешок, из которого просыпался песок.

- В сторону, - коротко бросила Елена, с тенью удовлетворения наблюдая, как все отскочили прочь, точно перепуганные мыши при виде кота.

Она мягко, но решительно, отстранила камеристку, и поднесла к лицу Карлотты маленький флакончик с нюхательными солями (очень полезная вещь при общении с нервными вокалистками). Результат не заставил себя ждать – та чихнула и открыла глаза.

- Это катастрофа! - были первые ее слова. - У меня просто нет слов для этого кошмара!

Елена Александровна вздохнула.

- Что произошло, синьора Гуатичелли? Платье тесно, или наоборот, свободно? Может, туфли? Или вам недостаточно быстро принесли вашу шкатулку? Говорите, и я приму меры.

- Меня пытались убить! - прима закатила глаза, всем своим видом давая понять, что собирается опять потерять сознание. Патронесса была наготове и моментально открыла флакончик, сопроводив свои действия улыбкой, настолько невинной и благожелательной, что величайшие актрисы задохнулись бы от черной зависти. - Это! - Карлотта драматическим жестом указала на мешок. - Оно упало на меня. Его сбросили! Я бы погибла! О, боже, все хотят моей смерти!

- Вы преувеличиваете, синьора. Кому могло прийти в голову причинить вам вред? - «Если не считать весь персонал театра, директоров, и меня лично», кисло добавила она про себя. Карлотта могла вывести из себя и святого, хотя дальше молчаливых невнятных пожеланий обычно дело не шло. Неужели кто-то решил перейти к активным действиям?

Елена повернулась к окружающим, вопросительно приподнимая брови.

- Видать, плохо закрепили, вот он и грохнулся, - услужливо подсказал один из работников. - Глупый недосмотр. Я с этим разберусь. К сожалению, как раз в это время синьора Гуатичелли репетировала свою партию. Мешок упал и напугал ее светлость.

- Разберитесь, сделайте одолжение. Где это произошло? - патронесса встала.

- Он упал сюда, - рабочий показал рукой.

- А где были вы? - обратилась она к приме.

- Я стоять вон там, - итальянка небрежно махнула в дальний край сцены.

- Это очень далеко. Вас напугал звук, но все обошлось. Это ни в коем случае не было покушением на вашу драгоценную жизнь, - успокаивающе заговорила Елена Александровна. Она никогда не была певицей, но голосом владела отменно. - Господа, - обратилась она к работникам, - я очень не люблю повторяться, поэтому искренне надеюсь, что вы поймете все с первого раза. Еще один такой «недосмотр», - это слово она особо выделила, - и вы будете уволены. Все. Немедленно проверить крепления, и доложить мне. Принимайтесь за работу. Я не допущу несчастных случаев в моем театре!

- Если это действительно был несчастный случай.

Патронесса резко обернулась. Мадам Жири умела двигаться абсолютно бесшумно, и появляться, словно из ниоткуда. Часто было невозможно сказать, как давно она стоит рядом. Это удивляло, а иногда – откровенно пугало.

- Что вы имеете в виду? Извольте объясниться!

- Вы новый человек в нашем театре, - хореограф позволила себе тонкую улыбку. - Поверьте, Опера Популер – не обычный оперный театр. Он не похож на другие. В нем есть свои истории. И свои тайны.

- Я люблю тайны и загадки, - русская смотрела прямо, принимая вызов. Две пары светлых глаз скрестились ледяными клинками. - И особенное удовольствие мне доставляет их решение.

- Моя дива! Позвольте пасть перед вами на колени! О, скажите, что с вами и вашим божественным голосом все в порядке!

Мсье Фирмен появился как нельзя кстати, разряжая обстановку.

Напряжение спало. Мадам Жири опять слегка улыбнулась, и отошла, а Елена Александровна направилась к виновнику суматохи, лежащему на полу неподалеку. Она осторожно подняла оборванную веревку и внимательно ее рассмотрела. Кончик был измочален, обрывки нитей беспомощно топорщились. С одной стороны. С другой - они были ровными. Веревка оборвалась не сама, ее слегка надрезали, и оставили, ожидая, пока сила земного притяжения сделает свое. Когда это проделали, сказать было невозможно. Может, несколько дней назад. Может, неделю. Недосмотр? Глупая шутка кого-то, кто особенно сильно не любит приму? Или нападение? Точнее, поправилась патронесса, пока это больше напоминает предупреждение - никто не пострадал, но предсказать, что будет в будущем, никто не решится.

Карлотта явно пришла в себя, но решительно заявила, что репетиция на сегодня для нее окончена. С этим Елена согласилась. Она отдала несколько распоряжений и приказала убрать сцену.

Значит, «в нашем театре есть свои истории и свои тайны»? Новичку этого не понять? За тот год, что Елена Благина провела здесь, ее не перестали считать чужой. «Эти странные русские…». Что вполне устраивало баронессу. Не нужно, чтобы ее сочли слишком проницательной. Пока.

Русская вновь обратила внимание на высокую фигуру в темном. Мадам Жири наблюдала за происходящим с отстраненной улыбкой знающего. Да, в этом все дело - она постоянно выглядит так, будто знает нечто такое, что другим недоступно. Это раздражает, как и ее привычка говорить загадками. Итак, свои истории и свои тайны.

Об историях и тайнах Опера Популер Елена Александровна Благина была осведомлена лучше многих. Одна из таких историй и заставила ее в свое время задержаться в этом театре.

* * *

…Первый конверт с траурной каемкой и большой сургучной печатью в виде черепа мсье Лефевр получил перед началом нового сезона. Прежний секретарь, Лоран, с коротким смешком положил его перед директором.

Столь нарочитая театральность наводила на мысль о каком-то чудаке. На конверте отсутствовали почтовые отметки, из чего можно было сделать вывод, что его принес посыльный. Бумага была самая лучшая, стало быть, корреспондент – из тех, кто может себе такое позволить. Предполагая, что это обычная просьба о ложе на предстоящую премьеру, Лефевр развернул послание.

Разумеется, требований за подписью "П.О.", высказанных в мягкой, надо отметить, форме, он не выполнил, посмеявшись над шуткой. Второе письмо прочитал и отправил в корзину, третье даже не стал вскрывать. А обнаружив однажды утром надпись красной краской прямо на стене кабинета "Берегитесь!", долго распекал Лорана за то, что тот допускает до административного крыла всяких посторонних.



К вечеру супруга Лефевра, дама горячего нрава, получила анонимное письмо с копией счета от ювелира за жемчужные серьги. Так как приближался ее день ангела, бедняжка решила, будто муж намеревался сделать ей такой подарок, а счет… счет послали по ошибке. Разумеется, никаких серег она не получила. Лефевр был вынужден оправдываться,а извлеченной на свет божий копией счета помахивали в воздухе столь энергично, что поднялся небольшой ветерок.

Наутро в театре страдающий мигренью директор обнаружил письмо от таинственного "П.О.", в котором тот раскрывал тайну появления у мадам Лефевр копии счета, а также предлагал сотрудничество, иначе отказ "повлечет новые, еще более ужасные последствия", от которых пострадает не только сам директор, но и театр…

Впрочем, "П.О." не просил ничего, что нельзя было бы выполнить. Правда, оплата абонемента пятой ложи, которую выкладывал Лефевр из своего кармана (при том, что в ней никто никогда не сидел), казалась ему абсурдной. Но вот желание таинственного абонента заменить Бошана на Реера оказалось весьма кстати. Бошан пил, палочка в его руке дрожала, как осина на ветру, и оркестр, бывало, сбивался с ритма.

Примерно через год Лефевр, мучимый любопытством, оставил у себя на столе записку для "П.О." с вопросом, что означают эти инициалы, и получил ответ, написанный на обратной стороне: "Призрак Оперы".

Спустя еще некоторое время он смирился с невидимым, но вездесущим привидением, весьма сведущим в искусстве.

А спустя еще некоторое время в Опера Популер появилась Карлотта Гуатичелли.

Выдержав пять сезонов, Лефевр сдался. И покинул пост директора театра. Перед уходом он тщательно проинструктировал своих преемников на счет Призрака, но те, как и сам Лефевр поначалу, принимали все за шутку…

* * *

Дверь шикарной гримуборной Карлотты Гуатичелли была приоткрыта. Совсем чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы сетования итальянки разлетались по коридорам. Прима должна быть в центре внимания, вне зависимости от того, находится ли она на сцене, или в собственной комнате. Театр и Карлотта - суть вещи нераздельные.…Кажется, это действовало уже на уровне инстинктов.

Баронесса деликатно постучала.

- Вы позволите?

- О да, входите же!

Карлотта, облаченная в умопомрачительный пеньюар, отделанный мехом и перьями райской птицы («Слишком крикливо», мысленно оценила Елена), раскинулась на мягкой софе.

- Синьора Гуатичелли, я зашла проведать вас и поинтересоваться вашим самочувствием…

- Моим самочувствием? Вы, должно быть, шутите, мадам патронесса? О, мои бедные нервы! Я этого не переживу!

Елена Александровна хладнокровно выслушала всю тираду певицы, включая красочные комментарии и характеристики на выразительном итальянском языке. Продолжаться это могло до утра, и она решила контратаковать.

- Синьора! Мы все знаем, что вам довелось пережить. Я ведь тоже была там. Вы могли уйти, и никто не посмел бы вас осудить. Но вы сами приняли решение остаться в Опера Популер, помните? Это было ваше желание.

- Да, мое желание, - прима всхлипнула. - И его тоже. Он так любил Париж, и так любил этот театр! Мой бедный Вальдо…

- Синьора Пьяджи любили все, - кивнула Елена, слегка покривив душой (понятия «приятный человек» и «оперная звезда», как раз - суть вещи несовместные. Хотя, по сравнению с Карлоттой, Вальдо Пьяджи был просто ангелом. Одному Богу известно, как эти двое умудрились стать парой). - Он был прекрасным певцом, а его поклонники были готовы носить его на руках. Мы все скорбим о нем.

Они обе замолчали.

Елена Александровна знала, о чем сейчас думает прима. Ее саму не отпускали подобные мысли.

….крик и грохот, бегущие люди. Забыто все, кроме одного - спастись, уйти прочь из охваченного пламенем театра.… Рвались дорогие платья, падали на пол украшения, и по ним топтались каблуки. Возможно, кто-то, не потерявший присутствия духа я в общей панике, стал богачом, подобрав пару-тройку браслетов и серег, но тогда это никого не занимало. Надо всем царил один-единственный животный инстинкт - самосохранения.

- Вальдо! Аморе мио! О, боже!

Карлотта рыдала над телом Вальдо Пьяджи.

Случай или судьба заставил баронессу Благину выбрать именно эту дорогу к спасению, и она наткнулась на приму, оплакивающую своего возлюбленного. Елена Александровна успела бросить на него беглый взгляд, и тут же об этом пожалела. Лицо ведущего тенора почернело, глаза вылезли из орбит, язык вывалился изо рта. Он плохо умер, этот невысокий, полноватый итальянец - на его шею накинули петлю, попустили под нее деревянный кол, и закручивали удавку все сильнее…

- Синьора Гуатичелли, вы должны немедленно уйти! Здесь все сейчас рухнет!

- Нет! Мой Вальдо! Мой Вальдо! - та, словно в бреду, повторяла и повторяла имя, не осознавая происходящего.

- Хватит! - Елена тоже перешла на итальянский. - Ему уже не помочь, но вы не обязаны погибать вместе с ним.

Она схватила Карлотту за руки, оттащила от мертвого тенора, и толкнула в направлении выхода. Раздался страшный треск, прямо туда, где секунду назад были они обе, рухнула какая-то конструкция, погребая под собой тело. Баронесса взглянула на певицу. Лицо Карлотты превратилось в мертвенно-белую маску с двумя черными провалами широко раскрытых глаз; она явно была не в состоянии идти сама, и Елена потащила ее к выходу…

Последующие недели слились для нее в один сплошной кошмар. Какие-то люди приходили к ней в дом, кажется, некоторые были из полиции, ее о чем-то спрашивали, она что-то отвечала.… Впрочем, подобное пришлось пережить многим.

Дело о пожаре в Опера Популер или, как его называли, «Дело о Кровавом Дон Жуане» (ох уж эти журналисты) стало едва ли не самым громким расследованием парижской полиции за последние годы. К нему добавилась жуткая история таинственного обитателя театра, который выстроил себе убежище под зданием Оперы, и, как оказалось, несколько лет терроризировал работников. Слова «Пожар», «Дон Жуан» и «Призрак Оперы» не сходили с первых полос газет, их выкрикивали уличные мальчишки, охотники за сенсациями пытались прорваться за надежно запертые двери роскошного особняка Карлотты и имения де Шаньи.

Да, де Шаньи. Кажется, молодой виконт (как его звали? Рауль, кажется), и его невеста, юная, но подающая большие надежды певица Кристина Даае, имели далеко не последнее отношение к этой трагедии. Кое у кого в театре оказался слишком длинный язык, которым он разболтал ушлым газетчикам много интересных подробностей. К счастью, виконт проявил редкое благоразумие, и буквально на следующий день после пожара уехал с невестой за границу, избавив ее и себя от значительных нервных затрат. Правильно сделал. В таких случаях лучше переждать, пока страсти улягутся.

Сильный характер баронессы, однако, вскоре взял верх над эмоциями. Тем более, что полицейские и газетчики отстали от нее довольно быстро. Она стала размышлять над ситуацией.

С мсье Андрэ и мсье Фирменном, владельцами и директорами Опера Популер (и то, и другое, очевидно – с приставкой «экс») она встретилась на похоронах Вальдо Пьяджи. Тогда они перебросились всего несколькими словами, выразили соболезнования Карлотте, и разошлись. Решение было принято позже.

Вернуться в настоящее оказалось непросто. Елена вздохнула и перевела взгляд на примадонну. Кто бы мог подумать, что все так выйдет.

- … итак, господа, вот мои условия: я вкладываю средства в восстановление Опера Популер, в качестве ее совладелицы и директора. Я прекрасно осведомлена о вашем финансовом положении - вы практически банкроты. Мое предложение более чем щедро…

…Внимательные напряженные лица. Певцы, танцоры, музыканты, плотники, рабочие сцены, - все собрались здесь, в разрушенном здании. Зрелище, конечно, было кошмарным, но, с другой стороны, при наличии времени и денег, все вполне поддавалось возрождению. Времени хватало, а средствами обещала обеспечить загадочная русская аристократка, вдова русского миллионера и известная покровительница искусств. Опера и в самом деле – некий иной мир, покинуть который почти невозможно.

- …мы потеряли ведущего тенора и ведущее сопрано. Вряд ли Карлотта Гуатичелли согласится и дальше петь в нашем оперном театре. Нужно искать замену.

- Заменить меня!?!?

Прима в своей обычной манере вылетела вперед, используя в качестве аргументов голос и локти.

- Вы посметь подумать о том, чтобы заменить меня? Этому не бывать! У меня контракт! Заменить меня! Ха! Сначала я разорить вас в судах!

- Синьора, мы даже не смели надеяться на то, что вы согласитесь и далее доставлять нам неземное наслаждение своим дивным пением, - это как раз вовремя вступили Андрэ с Фирменом. - О, вы не только величайшее сопрано мира! Какое благородство!...

Меда, вылитого директорами, хватило бы на целую пасеку.

Чуть больше года ушло на полное восстановление театра. И результат вполне удовлетворил требовательную русскую баронессу. Все вернулось на круги своя: начались репетиции, подготовка к новой премьере, Карлотта, почувствовав себя в родной стихии, принялась устраивать истерики и обещать уйти из театра. Патронессе пришлось даже как-то раз намекнуть, что синьора Гуатичелли - не единственное сопрано мира. «Вы иметь в виду, вы меня уволить?» - «Да, я иметь в виду, я вас уволить. Может, прекратим это представление?» Произведенного эффекта хватило на несколько дней.

В двери гримерной постучали, и цепь воспоминаний прервалась. Затем в проем вплыл огромный куст алых роз, за которыми почти не было видно посыльного.

- Цветы для синьоры Гуатичелли.

Прима вспорхнула со своей софы и яркой бабочкой закружила вокруг корзины.

- Мои поклонники! Я обожать их! О, здесь есть карточка… - Карлотта пробежала ее глазами, и беззвучно упала в обморок.

Посыльный застыл на месте, разинув рот, а вот Елена среагировала мгновенно:

- Не стойте, как чурбан! Принесите воды!

Голос русской баронессы прозвучал настолько властно, что тот бросился выполнять приказ. Сама же она склонилась над Карлоттой. Из руки певицы выпала злополучная карточка. Елена подняла ее и увидела знакомый красивый почерк:

«Вам не укрыться от моей мести.

Искренне Ваш, П.О.».

* * *

Утренняя репетиция прошла довольно спокойно, и это спокойствие обмануло тоненький "сверчок" внутреннего голоса. Мадам Жири доверяла интуиции, "сверчку", часто предупреждавшему ее об опасности. Мешок, напугавший Карлотту, оказался полной неожиданностью. Полнейшей.

Потому что уже около года Призрака не было в Опере.

- Антуанетта, какая ты неуклюжая! - воскликнула Клоэ Ру, поправляя волосы. Девочки репетировали у станка, их было много в классе, они двигались по возможности слаженно, иначе, неудачный взмах рукой - и можно вот так, как маленькая Жири, задеть тугой пучок стоящей впереди тебя товарки.

- Мадамочки, - горячо зашептала Сюзон, наклоняясь к Клоэ, - за углом появился шапито! Пойдемте?

- Шапито? Шапито! - послышались нестройные голоса, и седенькому балетмейстеру составило большого труда утихомирить своих подопечных.

Кто-то из девочек сетовал, что потратил все деньги, кто-то отнес деньги семье, и теперь им нечем заплатить за вход. Обладательницы лишних су горделиво задирали носы.

В цирк решено было идти сегодня же вечером. Антуанетта мучительно разрывалась между горячим желанием посмотреть на бородатую женщину и необходимостью бежать домой, где от пневмонии умирала тетка, единственная родственница Антуанетты. Цирк победил.

- Мама, у Китти пропали пуанты, - наябедничала Мег, когда Карлотта более-менее успокоилась и перестала верещать о том, что ее пытались убить.

- Как они могли у нее пропасть, она ведь утром в них репетировала?

- О, она… - Мег замялась, не зная, то ли соврать, что она все придумала, то ли окончательно разоблачить Китти, которую недолюбливала.

- Не трудись, - прервала ее сомнения мадам Жири, - не стоит ее покрывать. Она снова бегала на свидание с молочником. И кто-то взял ее пуанты.

- Да, - кивнула Мег. - Но наша комната была заперта! Понимаешь, мама? А вчера у Люсинды пропала пудреница.… А третьего дня у меня куда-то делась шаль…

Мадам Жири видела, как блестят у девушки глаза, как румянец заливает ее щеки. Причина была понятна. Уже год, как балеринам и ученицам было не на кого сваливать вину за пропавшие вещи. Мелкие неприятности, которые случались с ними теперь, были делом рук своих же, а не таинственного Призрака. А тут – упавший мешок, и, в особенности, слова примадонны вернули к жизни не просто слухи, но призрака Призрака, если можно так выразиться, призрака некоей силы, некоего духа, на которого опять спокойно можно было сваливать все несчастья.

- Маргарита! - строго сказала мадам Жири, постукивая об пол тростью. - Иди в репетиционный зал, я сейчас туда вернусь. Пусть Китти возьмет у кого-нибудь запасные пуанты. Я еще поговорю с ней вечером. Возмутительная небрежность!

Мег ойкнула и убежала.

Гомон театрального закулисья, такой обыденный, такой привычный и знакомый, был густым, гулким, как полноводная река. То и дело в общем шуме можно было различить отдельные голоса: вот прошмыгнул по коридору посыльный с корзинкой цветов, вот разругались вдрызг закадычные подружки-белошвейки, вырывая друг у друга из рук ленту, вот месье Реер высоким тенорком распекал какого-то скрипача за восьмые доли.… Все такое знакомое, родное… домашнее.

- А там что? - шепнула Жанна, теребя за рукав Сюзон.

Возле какой-то большой клетки стояла толпа, люди громко смеялись, переговаривались, в общем, стало понятно, что самое интересное именно там.

- Пошли, пошли! - сгорая от нетерпения загомонили девочки и стайкой побежали к клетке.

Тоненькие и хрупкие из-за постоянного недоедания и физических нагрузок, они с легкостью просочились сквозь толпу и оказались возле самой решетки.

На полу в дальнем углу была постелена соломенная циновка, и на ней спиной к толпе лежало грязное и оборванное существо. Еще в клетке стоял здоровенный детина, на его заросшей щетиной физиономии блуждала пьяная ухмылка. И в руке у него была палка. В ту самую минуту, когда детина развернулся к публике спиной, нагнулся и поднял за шкирку замурзанное существо, в ту самую минуту, когда существо подняло голову, когда в прорези мешковины, которой было прикрыто лицо, блеснули ненавистью глаза, именно тогда Антуанетта Жири впервые ощутила внутри слабенький голосок "сверчка"…

К вечеру стало известно, что пуанты Китти канули в Лету. А вместе с ними – поясок Жюли Маршан, старый ридикюль Бабетты, дублерши Сорелли, с записочками от поклонников, а также – вот наглость! – трость самой мадам Жири. Когда она отвлеклась на пару минут, чтобы переговорить с месье Реером по поводу третьего акта, и прислонила трость к стене, та, таинственным и необъяснимым образом, пропала.

Вечерний прогон был сущим кошмаром. Мадам Жири была в гневе, а посему нещадно гоняла не только юных барышень из кордебалета, но и солировавшего Свенсона, танцора, болезненно реагирующего на критику. Через сорок минут после начала прогона Свенсон со всеми признаками нервного срыва удалился в свою гримуборную и не выходил до тех пор, пока к нему не проник, отперев дверь запасным ключом, месье Фирмен, и чуть ли не на коленях умолил строптивого шведа вернуться к коллективу.

В общем, веселенькие денечки Опера Популер времен безраздельного господства Призрака возвращались. А "сверчок" все молчал.

- Хочешь есть? - спросила Антуанетта, когда спасенный ею цирковой уродец, смешно поводя выступающими лопатками, обследовал помещение.

Он походил на настороженного зверька со злыми глазами и резкими движениями. Мальчик моментально обернулся, словно ища подвох, и встретился со своей спасительницей взглядом. Потом кивнул. Антуанетта достала из кармана завернутый в бумагу ужин - тонкую полоску мяса между двух кусков хлеба. С легким вздохом она протянула еду мальчику, решив, что ему она будет нужнее. Мальчик колебался несколько секунд, затем схватил предложенный ужин одной рукой, а второй стянул мешок с головы. Через секунду он уже работал челюстями.

- Спасибо, - с набитым ртом сказал он спустя некоторое время, и это были первые его слова.

Антуанетта передернула плечиками. Фи, так жадно поглощать пищу - ну не настолько же он голоден, право слово… или настолько?

- Тебя вообще как зовут? - спросила она, чинно присаживаясь на наименее запыленный краешек старой лавки и складывая руки на коленях.

Мальчик что-то невнятно пробурчал, не отрываясь от еды. Слизнув языком крошки с бумаги, в которую еда была завернута, он утер рот ладонью и исподлобья посмотрел на Антуанетту. Та приподняла уголки губ в подобии вежливой улыбки. За толстым слоем грязи, в полумраке подвала, лицо мальчика вовсе не было таким уж кошмарным, как расписывал тот детина, которого…

…Антуанетта услышала тяжелый всхрип, обернулась - мальчишка уже отпирал клетку, а возле его ног валялось тело… с веревкой на шее…

- Ну, так как тебя зовут?

- Не знаю, мадемуазель, - сказал мальчик, пожимая плечами.

- Как это? Ты не крещен? У всех есть имена.

- Значит, я не все, - пробурчал он, отворачиваясь.

- Ну, вот что, - решительно сказала Антуанетта, вставая со скамейки и запахиваясь в плащ. - Можешь остаться тут на ночь. Я приду утром, принесу еще еды.

Она строго посмотрела на мальчика, для пущей убедительности кивнула, развернулась на мысочках и упорхнула.

* * *

Денек обещал выдаться на славу – ясный, светлый, не очень жаркий, но и не холодный. В такую погоду хорошо отправиться в парк, послушать пение птиц, вдохнуть аромат цветов, или прогуляться по берегу озера. Но, как ни странно, необходимость ехать в Оперу ничуть не расстраивала хорошего настроения Елены Благиной. Титанические усилия, наконец, увенчались некоторым успехом, и в общем хаосе, именуемом оперным театром, начали проявляться ростки упорядоченного. Впрочем, баронесса не обольщалась: порядок противоречит самой природе Оперы, максимум, на что можно надеяться – придать стихии легкий налет управляемости.

А еще Елена Александровна получила письмо от младшей сестры, по которой очень соскучилась.

«…управляющий третьего дня принес полный отчет. Не переминул намекнуть, что хорошие результаты – в первую очередь его заслуга, так что надо бы подумать о повышении жалованья. И так ведь платим ему более чем щедро, да он еще и приворовывает. Неужто не хватает? …

…На прошлой неделе князь Александров давал большой бал, собрался весь свет. Помнишь Натали Барятьеву? Когда ты уезжала, она была белобрысой девочкой, а сейчас уже девица на выданье. Но, увы, не похорошела ни на гран – все такая же длинная, плоская и бесцветная. Зато на бал явилась, вся увешанная огромными бриллиантами (такая безвкусица!), и поручик Шеремской весь вечер за нею увивался. Говорят, он проигрался в дым, и теперь ищет способа спастись от кредиторов. Ну да Барятьев наверняка не станет отказывать капризам дочери, и купит ей и этот бриллиант…».

Баронесса отложила письмо, пытаясь припомнить Натали, ее отца, и поручика Шеремского. То, что так занимало ее в Петербурге, здесь поблекло и отодвинулось на задний план, уступив заботам об Опере.

- Никита? Распорядись приготовить мой экипаж. Я еду в Оперу.

Расторопный слуга почтительно поклонился.

- Сию секунду, сударыня.

Елена Александровна подошла к зеркалу, легким касанием поправила и так безупречно лежащие волосы, взяла сумочку и накидку, и легко сбежала по ступенькам.

…Театр приветствовал баронессу своей обычной суматохой, гудя растревоженным ульем. Не очень оригинальное сравнение, признала она, зато верное.

…Она прошла мимо репетирующих балерин, которых безжалостно гоняла мадам Жири, поздоровалась с дирижером, отступила с пути несущихся по коридорам хористок (девочки были настолько чем-то увлечены, что могли снести и мадам патронессу, не заметив такой незначительной помехи), и направилась в свой кабинет.

У дверей уже дежурили гример и камеристка Карлотты, и хорошее настроение начало стремительно таять.

- Доброе утро, мадам патронесса! – хором приветствовал ее эскорт примадонны.

- Доброе утро, господа. – Елена Александровна нырнула в дверь и захлопнула ее за собой.

Уф, может, обойдется. Мало ли, зачем нелегкая принесла эту парочку под ее кабинет. Например, они просто шли по какому-то поручению Карлотты, увидели патронессу, и решили, что будет невежливо не поздороваться. Только это было бы слишком хорошо.

К сожалению, предчувствия не обманули. Двери кабинета распахнулись, и синьора прима, благоухая духами и блистая новым умопомрачительным туалетом, влетела в кабинет, сразу же по-хозяйски падая в кресло.

«И зачем ставить двери, если в них все равно никто не стучится?» с тоской подумала Елена Александровна, изображая приветливую улыбку.

- Доброе утро, синьора Гуатичелли. Чем обязана?

- Чем? – итальянка вскинула брови. – Этим!

Через стол полетел конверт из плотной бумаги, запечатанный сургучом. Баронесса взяла его, уже заранее предчувствуя, что там увидит. Так и есть: скалящийся череп на печати и, судя по всему, адекватное содержание.

«Вы не вняли моим предупреждениям.

Вы сочли себя выше этого.

Вы сами выбрали свою судьбу.

Скоро пробьет час моей мести.

С наилучшими пожеланиями, П.О.».

- Опять! – Карлотта драматически закатила глаза. «Переигрываем, сударыня», критически подумала Елена. – Он хотеть выжить меня из театра. Это повторяться снова и снова! Этот…(воистину, велик, могуч и богат итальянский язык, особенно если нужно красочно и емко оскорбить). Он считать, нет, он решить, что он может меня запугать!

Далее последовало развернутое перечисление того, что нужно сделать с негодяем, посмевшим посылать свои угрозы самой Карлотте Гуатичелли.

Подобная перспектива заставила бы побледнеть и содрогнуться даже самого Торквемаду.

- Кого вы имеете в виду, синьора? – прервала Благина поток словоизлияний итальянки.

- Разумеется, этого мерзавца, Призрака Оперы! Он снова принялся за свое!

- Это невозможно, синьора. Призрак покинул наш театр. Скорее всего, он давно мертв. К тому времени, как полиция добралась до его убежища, там уже не осталось почти ничего – все было разбито и разорвано. Даже если ему удалось уйти живым, в чем лично я очень сомневаюсь, сюда он уже не вернется. Это было бы верхом безрассудства.

- Вы не быть в Опера Популер три года назад, - Карлотта раскрыла веер и принялась им обмахиваться. – Вы не видеть, что здесь твориться. И это все возвращаться! Мешок…

- Недосмотр. Крепления были заново перепроверены. Больше такого не повторится.

- Розы…

- Глупая шутка.

- У меня пропала любимая сумочка с зеркальцем!

- А вот с этим нужно разобраться. – Баронесса сделала пометку. – Только воровства мне и не хватало. Может, стоит заявить в полицию?

- Полицию! – примадонна презрительно скривилась. – Там, откуда я родом, такие вопросы решать без полиции. И решать куда эффективнее.

- Я наслышана, - кивнула Елена Александровна.

Отстраненно она подумала, что ведь могла взять под покровительство театр не в Париже, а, например, в Милане. И если здесь столько шуму от одной Карлотты, то каково работать там, где таких Карлотт полный состав, а еще музыканты, танцоры, рабочие сцены – и все обладатели столь кипучего темперамента? Баронесса мысленно посочувствовала итальянским управителям.

…после того, как объединенными усилиями посыльного, камеристки, гримера и самой мадам патронессы певицу удалось привести в чувство, Карлотта сделала три вещи:

открыла рот,

вдохнула полную грудь воздуха,

и закатила грандиознейшую, достойную внесения в анналы и скрижали, истерику, с топтанием несчастных роз, метанием флаконов и пудрениц, разрыванием дорогого шелка и обещаниями уйти из театра. Посыльный еле унес ноги – гордые римляне, предки примадонны, гонцов, принесших дурные вести, обычно казнили…

- Синьора Гуатичелли, если это столь непереносимо для вашей тонкой нервной организации, - вкрадчиво поинтересовалась Елена, - может, вам стоит подумать о дублерше?

- Ни за что! – отрезала итальянка. – У Карлотты Гуатичелли никогда не было и не будет дублерш! Это оговорено в моем контракте!

Директора были настолько рады тому, что ведущее сопрано решила остаться в Опера Популер, что склонились перед всеми ее требованиями. Новый контракт, несмотря на то, что патронесса неоднократно указывала на глупость такого решения, точно так же, как и предыдущий, предусматривал, что Карлотта Гуатичелли остается единственной и незаменимой. Елена припомнила историю с чуть было не сорвавшимся «Ганнибалом». А ведь говорили, что этот самый Призрак Оперы в два счета окорачивал таких вот капризных вокалисток…

- В таком случае, - Благина решила, что достаточно играть в дипломатию, - позвольте мне напомнить вам, что по условиям контракта, у вас также имеются и некоторые…обязанности. И что вы хотите от меня?

- Найти управу на этого маньяка! – сразу же ответила примадонна.

- Для того, чтобы найти управу, нужно сначала найти его самого, - почти ласково произнесла мадам баронесса. – А пока что все происходящее в моем театре не выходит за пределы обычной работы. А некоторые…происшествия имеют исключительно земное и разумное объяснение, не требующее привлечения потусторонних сущностей.

- То же самое менеджеры говорили полтора года назад, - Карлотта встала. – А закончилось все «Дон Жуаном». Подумайте об этом.

Прима вскинула подбородок и гордо прошествовала к выходу.



Елена Александровна прикрыла глаза. От хорошего настроения, навеянного солнечным утром и письмом из дому, не осталось и следа. Может, бросить все это и вернуться в Россию – разбираться с воровитыми управляющими, сплетничать на балах, отбиваться от назойливых кавалеров? Мечты, мечты, где ваша сладость…

Она вздохнула и обратилась к вороху бумаг, успевших скопиться на ее столе. Все как обычно, кроме одного. Конверт – близнец того, что оставила Карлотта, только запечатанный нетронутой сургучной печатью. Елена Александровна вскрыла конверт и извлекла письмо.

«Очень скоро вы пожалеете о своем опрометчивом решении.

Моя месть настигнет вас и не оставит шансов на спасение.

Всего наилучшего, П.О.».

Баронесса почувствовала, что начинает медленно закипать. Это уже выходит за все рамки. Послание, адресованное певице, лежало рядом, и она в ярости схватила его тоже, сложила оба листка вместе, чтобы порвать на мелкие кусочки, и застыла. Затем поднесла оба листка ближе к глазам, чтобы рассмотреть детали, вновь положила их на стол, и выдвинула ящик, в котором лежало увеличительное стекло.

Под сильным увеличением все сомнения рассеялись.

Елена Александровна аккуратно сложила обе записки в чистый конверт, и вышла из кабинета. Пришла пора серьезно поговорить с мадам Жири.

* * *

Антуанетта Жири была занята с балеринами в большом зеркальном зале. Девочки старательно приседали, взмахивали руками, тянули носок, все под четкий, отбивающий ритм, стук трости и аккомпанемент фортепиано, за которым сидел некто пожилой и усатый. Пьер, вспомнила его имя Елена.

- Неплохо. Флоранс, ровнее. Мари, осанка. Катрин, ты должна поднимать руку так, чтобы на это хотелось смотреть, а не уклоняться от удара.

Хореограф обратила внимание на вошедшую Елену и жестом велела Пьеру остановиться.

- Мадам патронесса. Желаете присутствовать на занятиях?

Елена Александровна улыбнулась в ответ.

- Я уверена, что все просто замечательно. Мадам Жири, мне необходимо поговорить с вами. Наедине. Это очень важно.

Та пожала плечами.

- Хорошо. Девочки, вы свободны. – Она повернулась к Благиной. – Через час начинается репетиция балета…

- Это не займет много времени.

Их прервал грохот. И крик, исполненный ужаса. Женщины переглянулись, и, не сговариваясь, бросились к выходу.



Первым, что они увидели, были столпившиеся вокруг чего-то на полу люди. К мадам Жири подбежала бледная Мег, схватила мать за руку и потащила к толпе. Елена Александровна краем глаза заметила застывшую Карлотту – похоже, дело было действительно серьезным.

- Посторонитесь.

Она решительно протолкалась сквозь толпу работников.

На полу, неестественно выгнувшись, лежал мужчина. Среднего роста, среднего телосложения, среднего возраста, одетый, как рабочий, абсолютно не запоминающийся. То, что он мертв, было очевидно.

- Что произошло? – это прозвучало очень тихо, но ее услышали.

- Он упал сверху, - подсказал кто-то. – Бедолага Поль что-то проверял там, а потом – ба-бах! – и он падает.

Елена Александровна опустилась на колени перед телом.

- Вызовите полицию, - приказала она.

- Но, мадам патронесса, разумно ли это? – зашептал над ухом Фирмен. – Подумайте, у нас премьера через две недели, такая реклама нам вовсе не нужна.

- Реклама?! – она вскочила так стремительно, что директор отшатнулся. – Вы способны думать о рекламе? У нас труп, месье Фирмен! Что именно вам не понятно?

- Мы все понимаем, - лихорадочно закивал Андрэ, - но бедняге уже не помочь. Вы же знаете, эти работники любят выпить, и если он по собственной глупости полез наверх, и сорвался.…У нашего оперного театра и так не самая лучшая репутация, нам следует подходить ко всему очень осмотрительно.

- Кажется, вы сказали, «нашего»? – ледяным тоном осведомилась баронесса. – Месье, боюсь, вы заблуждаетесь. Этот театр – мой, и вам это прекрасно известно! А теперь всем отойти в сторону, и ничего не трогать, а вы, - указала она, - отправляйтесь за полицией. Выполнять!

Работники послушно посторонились, но не торопились расходиться. Ну да, вспомнила Елена, они же к такому привычные – Призрак приучил. Если верить газетам, количество его жертв уже вплотную приближалось к численности населения славного города Парижа.

В толпе тихо переговаривались:

- Это уже было. Буке…

- Не говори глупости, он мертв…

- Да? Ты видел его тело?

- Как он может умереть? Он ведь и так Призрак…

- Что, если он вернулся, и хочет отомстить?

- Отомстить? А мне-то за что? Я за ним не гнался и не громил…

- Наша Опера проклята…

- Мы все обречены…

Какая-то нервная балерина, с явным избытком косметики на лице, вылетела вперед и набросилась на мадам Жири.

- Это вы! – прошипела она. – Вы во всем виноваты! По вашей милости этот монстр…

Договорить ей не дали. Звонкий шлепок – и балерина отскочила, прижав к щеке ладонь. Мег встряхнула кистью.

- Думай, что говоришь, Летти, - ровно сказала она. – Хотя бы изредка.

Пострадавшая развернулась к Елене, убрала руку от лица, и продемонстрировала всем красный отпечаток ладони, расцветший на ее щеке. Мег, как и все танцовщицы, была весьма сильна физически.

- А вы на это смотрите, и ничего не делаете! – завопила Летти.

- Могу дать вам вторую пощечину, - спокойно ответила русская. – Для равенства. Будете поднимать панику – вылетите отсюда быстрее, чем думаете. Так что извольте замолчать и сесть.

Балерина, мысленно оценив дальнейшие перспективы, сникла и уселась где-то в уголке.

Полиция, к счастью, прибыла быстро. Жандармы заполонили помещение, одни поднялись на верха, где все осмотрели, другие в это время допрашивали работников.

В итоге, был сделан вывод о несчастном случае по личной неосторожности работника, что косвенно подтверждала найденная пустая бутылка из-под дешевого пойла.

Итак, несчастный случай.

* * *

После того, как полицейские, окончив свою работу, удалились, Елена Александровна, решила все же вернуться к прерванному разговору.

- Мадам Жири? Вы позволите?

Хореограф молча отворила дверь и посторонилась, впуская баронессу в свою комнату.

- Возможно, сейчас не самое лучшее время…

- Отчего же, - печально сказала женщина. – Время ничуть не хуже, чем любое другое. Присаживайтесь. О чем вы хотели поговорить?

Благина села в кресло, и успела подумать, что оно очень подходит владелице – жесткое, с прямой спинкой, заставляющее держать идеальную осанку.

- Ваша дочь была сегодня на высоте, - начала она.

- Да, - кивнула мадам Жири. – Маргарита – сильная натура. Но вы пришли поговорить не об этом.

Патронесса грустно полу усмехнулась ей.

- Не об этом, - подтвердила она, и слегка подалась вперед. – Скажите, вы верите, что смерть Поля – несчастный случай?

- А что еще это может быть? – вопросом на вопрос ответила мадам Жири. – Он был пьян, а лазить по верхам опасно даже трезвому.

- Он не был пьян, - покачала головой Елена. – Запаха не было. А из бутылки, которую нашли жандармы, разило так, что хоть святых выноси. Это такое русское выражение, - добавила она, поймав недоумевающий взгляд собеседницы.

- А-а.

- Кроме того, я предъявляла особые требования к работникам, еще когда их нанимала. Я достаточно им плачу, и считаю, что имею право на качественный труд. В частности, без пьянства.

- Я знаю ваш следующий вопрос, - вмешалась мадам Жири. – И сразу отвечаю: нет. Это не может быть Призрак.

- Почему? Вам что-то о нем известно?

Мадам Жири покачала головой.

- Мне ничего о нем не известно. Я даже не знаю, жив ли он, или мертв. Забавно звучит, Призрак – жив, не правда ли? Но я точно знаю, что его нет в Опере.

Баронесса достала два письма, и протянула их мадам Жири.

- Я хочу, чтобы вы взглянули на это.

Та приняла их, с удивлением рассмотрела, и вернула.

- Странно. Кажется, это его почерк. Но если он и в самом деле жив, и вернулся, почему не дал мне знать? Можно я еще раз посмотрю?

- Конечно, - согласилась Елена, мысленно отмечая это «кажется».

На этот раз хореограф рассматривала их долго, пристально, близко поднеся к глазам.

- Если хотите, у меня есть увеличительное стекло, - предложила баронесса.

- Нет, благодарю вас, - отмахнулась мадам Жири. – Очень похоже на его почерк. И очень похоже на его манеру выражаться. Но что-то не так.

- Да, - согласилась баронесса. – Это не бросается в глаза. Скажите, у вас не сохранились старые записки Призрака? Те, о которых точно известно, что он их автор?

Мадам Жири встала, подошла к небольшому бюро, отперла крохотным ключиком замочек, выдвинула ящичек, и достала оттуда связку писем.

- Вот. Это то, что он писал.

С разрешения хозяйки, баронесса присела за рабочий столик, и внимательно изучила бумаги. Затем слегка улыбнулась.

- Взгляните, - позвала она. – Вот старое послание Призрака Оперы. А вот это – то, что прислали сегодня мне. Вас ничего не настораживает?

Хореограф склонилась и произнесла:

- Я даже не знаю, как правильно это назвать, но вижу какую-то неправильность.

- На самом деле, все наоборот – излишняя правильность, - поправила ее Елена. – Буквы идеально ровные, все без исключения. Так не бывает, мадам Жири. Если вы напишите одно и то же слово десять раз, будет ясно, что это написали именно вы, благодаря сочетанию многих крохотных деталей. Но у вас не получится написать все абсолютно одинаково – разве что вы будете копировать каждую букву. Видите, - она указала на письмо, - здесь буковка чуть-чуть больше, здесь – чуть-чуть иной наклон, тут – «завиток» длиннее. А здесь, - она взяла второе письмо, - все абсолютно одинаково. Обращение «вы» – словно бы его вырисовывали по одному шаблону. Как, скорее всего, оно и было.

- Это подделка, - сказала мадам Жири.

- Да, это подделка, - баронесса задумчиво потеребила локон. – В детстве, когда мы проводили лето в деревне, мой отец был очень дружен с нашим соседом, Петром Васильевичем. Как-то раз тот был у нас в гостях, и, чтобы развлечь, рассказал, как поймал на мошенничестве управителя. Тот наловчился копировать подпись хозяина, и тянул деньги в свой карман. Никто бы и не обратил внимания, да жадность управителя подвела – раскрыли, и выгнали с позором. А подписи нам сосед потом показывал, действительно, идеальные – у самого Петра Васильевича так красиво расписаться не получалось. Это ведь было почти пятнадцать лет назад, а вот запомнилось.

Мадам Жири была явно обеспокоена.

- И все же, - сказала она, - если автор этих писем – не Призрак Оперы, что это может означать? Девочки жалуются, что у них пропадают вещи. Ничего ценного, в основном – мелочи, и я отчитывала их за небрежность.…И розы Карлотты. Вчера во время репетиции один из работников упал в люк на сцене, который почему-то не был закрыт. К счастью, все обошлось. А Поль еще несколько дней назад говорил, что ему пришлось заново крепить задники, потому что узлы были плохо завязаны. И теперь это страшное происшествие с ним. Хотя нет никаких доказательств, что это и в самом деле не несчастный случай.

- Я бы не хотела дождаться появления таких доказательств, - заметила Елена Александровна. – Буду откровенна: это меня пугает. Я опасаюсь, что Призрак вернулся в оперу. Подождите, - она подняла руку, сдерживая готовый сорваться с губ хореографа вопрос. – Я опасаюсь, что это другой Призрак, который пока пользуется методами нашего прежнего обитателя, но никто не ведает, как он поведет себя в дальнейшем. А больше всего меня пугает то, что если это всего лишь первое явление пьесы, то кульминация может быть поистине ужасающа.

* * *

«Другой Призрак»….

Мадам Жири обхватила себя руками за плечи. На столе лежали старые письма - осколки прошлого, все с острыми углами, прикоснешься - порежешься. Но прикасаться, перебирать, рассматривать придется, потому что только в прошлом можно отыскать ответы на вопросы.

- Тебя ищут, - сказала Антуанетта, протягивая мальчишке сверток с нехитрой снедью, которую удалось раздобыть на кухне при Опере - довольно грязном помещении, где готовили похлебку для рабочих нижних этажей. Мальчик уже вполне освоился, расчистил себе уголок, постелил старые портьеры, соорудил подобие постели. Он по-прежнему был грязным – умыться в подвале было негде.

- Перебьются, - пробурчал мальчик, приступая к трапезе. Вдруг он перестал жевать и исподлобья посмотрел на свою спасительницу. – Э.… Будете, мадемуазель?

- Нет, благодарю, я уже завтракала сегодня, - покачала головой Антуанетта. - Что ты будешь теперь делать? Ведь нельзя вечно здесь прятаться.

- Здесь - это где?

- Здесь - это в Опера Популер.

- Я так и думал, что это театр, - кивнул мальчик, одной рукой погладив кусок декорации, торчавший из-под лавок. - Я тут еще немного поживу, если не возражаете.

Антуанетта пожала плечами. Он-то не возражала. Главное, чтобы мальчишка не высовывался, не появлялся в театре, не делал глупости. Девочка плохо представляла, что вообще он может делать, но знала одно - ей было почему-то его очень жалко. Наверное, эту жалость вызывал его оборванный вид, следы побоев и кошмарная худоба. Кожа да кости, а не мальчик.

- Вы не бойтесь, мадемуазель, я буду тихо сидеть, - сказал вдруг мальчик и посмотрел на Антуанетту. Его взгляд был ясный, прямой и спокойный.

В этом был весь театр. На следующий день о смерти рабочего вспоминали как-то вскользь, походя, всех больше волновали свои дела и заботы.

В Опера Популер готовились к открытию сезона. Репетировали днями и ночами. Мадам Жири нещадно гоняла своих девочек: доставалось и ученицам, и "корифеям", и артистам первого состава, особенно им. Отчего-то в последние дни мадам Жири особенно остро чувствовала, как быстротечно время. Она наблюдала за батманами, па-де-де, пируэтами и старательно вытянутыми мысками и с отстраненной грустью думала, как давно сама не выступала на сцене. Отстранившись от публики после первых же аккордов, слыша только музыку, видя только партнеров и декорации, а если это были сольные партии, то вообще ничего не видя, выкладываться полностью и даже больше, танцевать, танцевать, танцевать.…

Пожалуй, Антуанетта со всей искренностью могла сказать, что она не жалеет ни об одном своем решении. Ни о замужестве, ни о рождении дочери, ни о трудном, почти насильственном решении покинуть сцену, уступив дорогу более молодым и, быть может, чуть более талантливым.… Ни о том, что стала наставницей.… Ни о том, что промолчала, когда нашла в своей комнате при балетном классе первое письмо, написанное размашистым почерком и подписанное "тот, кого Вы однажды спасли". Тогда он еще не называл себя Призраком, хотя уже носил полумаску, и уже не был так отчаянно худ, но его взгляд все так же был прямым и спокойным.

И все же… все же было кое-что, о чем мадам Жири отчаянно жалела. Имя тому было - Кристина Дааэ.

* * *

Путь к директорскому креслу вовсе не покрыт алой ковровой дорожкой, а тернист и труден. Тем слаще казалось шампанское, которое распили по случаю удачной сделки с Дебьенном, тем приятнее пахло розами и духами в гримуборных артисток, тем ярче горели огни рампы, и тем безоблачнее мнились дни директорствования. Тем эффектнее представлялись вечера, проведенные сначала в гримуборных вышеупомянутых артисток, затем – в собственной ложе второго яруса, облюбованной за открывающийся из нее вид на богемную публику, а вовсе не из-за возможности обозревать действие на сцене, затем ужин со сливками общества…и ночи, упоительные ночи из тех, о которых лишь многозначительно молчат и перемигиваются с приятелями, тщательно скрывая события и соучастников от жен и официальных любовниц.

О да, богема притягивает, высшее общество манит, а театр представляется квинтэссенцией всего самого завлекательного, что придумали парижане, этот веселый народ, умеющий повеселиться, знающий толк в вине и женщинах, народ, породивший на свет Дега, Массне, Гаварни, Гуно, Бизе, Скриба… всех тех, кем привыкли восхищаться истинные ценители искусств.

Надо ли говорить, что будни оказались вовсе не такими привлекательными, как их рисовали себе в воображении что Фирмен Ришар, что Жиль Андрэ по отдельности, а то и оба хором?

Назойливые посетители, которых иной раз не мог сдержать даже проявлявший чудеса изворотливости секретарь Реми.

Капризные артисты, и – что еще хуже – артистки, королевой скандала среди которых была, разумеется, синьора Гуатичелли.

Ну и, венец всего – Призрак Оперы, на корню разрушивший остатки иллюзий обоих директоров.

Какое-то время они цеплялись за мысль о том, что их наглым образом разыгрывают. Вплоть до смерти Жозефа Буке – мнили, что способны справиться с такой незначительной помехой, как Призрак Оперы. Черта с два.

Призрак смеялся над ними. Играл. Писал оскорбительные записки. Крал и возвращал на место документы, деньги, личные вещи господ директоров. Пугал хористок. Требовал ложу и жалованье. Поймать наглеца не представлялось возможным, потому что как поймать того, кто знает обо всех твоих мыслях?

Впрочем, как ни крути, а прибыль в те "веселенькие" времена в Опера Популер была такая, что не снилась и в лучшие дни их "мусорного" бизнеса… Точнее, "металлоломного", как они всегда утверждали.

Публика, как в старых баснях, желала, чтобы ее развлекали, а когда развлечения приедались, начинала требовать, чтобы ее напугали. Развлечений в Опере было предостаточно, а Призрак, сам того не желая, обеспечивал вторую составляющую приятного времяпрепровождения обывателей – он пугал. Но пугал как-то нестрашно, скорее, забавно. Знать, что во-о-он в той ложе сидит не кто иной, как персональный призрак Опера Популер, было приятно. От этого делалось щекотно где-то в желудке, а барышня, которая пришла с тобой на спектакль, кокетливо прижималась к тебе в притворном страхе. Публика с каждым днем желала слышать все новые подробности "из жизни Призрака Оперы". Бульварные газетенки со знанием дела принимались сочинительствовать, и Реми, вовремя подсуетившись, навел директоров на дельную мысль управлять потоком людского сознания с помощью прессы. Кому, как не директорам Опера Популер, известно все о том, кто ежедневно угрожает их жизням? Кто, как не директора Опера Популер, успешно держат оборону? И благодаря кому публика каждый вечер имеет удовольствие лицезреть очередной спектакль?

Счастье кончилось внезапно. Фирмен и Андрэ едва-едва успели понять, что заполучили в свои руки стабильный, хотя и слегка неуправляемый источник дохода, как вдруг этот источник взял, да и уронил люстру на головы тех, кто готов был отдавать деньги за право быть сопричастным его тайне.

Разумеется, директора потом стали самыми желанными гостями на всех званых ужинах, ибо все хотели знать подробности их отношений с Призраком. Но вот театр пострадал действительно серьезно. После известных событий, потеряв покровительство виконта де Шаньи, не имея возможности поднять театр за счет собственных средств, Андрэ и Фирмен готовы были признать себя банкротами, но колесо фортуны снова повернулось, вознося – уже в который раз – незадачливую парочку к вершинам успеха и благополучия.

Госпожа баронесса оказалась подарком судьбы. Впрочем, Андрэ, менее своего приятеля Фирмена склонный к романтизации окружающей действительности, практически с первого взгляда распознал в Елене Благиной характер еще более мощный, чем у госпожи примадонны. С таким характером запросто можно сворачивать горы, поворачивать реки вспять, строить пирамиды и возрождать Опера Популер из пепла. Если все русские похожи на госпожу Благину, вкралась тогда в голову Фирмена крамольная мысль, то становится понятно, почему Наполеон потерпел неудачу. Загадочная русская душа была заключена к тому же во вполне прелестную, если таковое слово уместно для описания госпожи баронессы, оболочку. Тем ценнее был подарок судьбы, ведь всегда приятнее иметь дело с красивой женщиной, нежели…ну, скажем, с молодым человеком. Женщина всегда признает за мужчиной главенствующую роль, а красивой женщиной, которая к тому же знает, что красива, ничего не стоит управлять с помощью комплиментов и восхищения.

Впрочем, едва ли не через пару дней Фирмен понял, что ошибался. Елена Благина оказалась не просто подарком судьбы, она стала для директоров поистине доброй феей-крестной, решающей проблемы взмахом волшебной палочки. Оказавшись в ряде вопросов компетентнее их обоих, вместе взятых, баронесса взяла на себя практически все. Чем создала директорам массу свободного времени, которое они употребили на то, что им было знакомо и понятно, - прибыль.

* * *

Антуанетта задержалась в театре допоздна, приводя в порядок свою газовую юбочку, которую умудрилась чем-то заляпать во время вечернего прогона. Унести ее домой, чтобы отстирать, не оставалось времени, утром в ней надо было быть уже на сцене, и отогревая дыханием замерзающие в ледяной воде пальцы, девочка постирала юбочку в прачечной при театре. Уже собравшись домой, она решила почему-то пройти не через служебный вход, а через сцену, затем по парадной лестнице и выйти через парадную дверь, вернее, через маленькую дверку рядом, которой пользовались швейцары.

Сцена тонула в полумраке - освещение было практически выключено. Все декорации уже давно разобрали, и большей частью – унесли в кладовые. С колосников свисали веревки, кулисы чернели с двух сторон. Темнота еще с детства пугала Антуанетту, ей все время казалось, что там дышит кто-то затаившийся, большой, бесформенный и опасный. Но наперекор страху она нарочито медленно прошла к краю сцены, царственным жестом откинула плащ, и, чтобы окончательно показать чудовищу из темноты, что тот может прятаться и дышать сколько угодно, но не заставит Антуанетту Жири бежать сломя голову мимо кресел партера к выходу из зала, девушка привстала на мыски и подняла руки, сложив пальцы, как учили чуть ли не с первых дней в балетной школе. Озорство взяло верх над трусостью, и Антуанетта, считая мысленно такты, сделала несколько прыжков, два-три поворота, вошла во вкус, скинула плащ и снова подняла руки.

Несколько минут она солировала на пустой темной сцене, самозабвенно, как никогда раньше. Перед ее мысленным взором тьма расступилась, уступая место ярким огням, пустоту заполнили декорации, в кулисах толпились ее товарки, восхищенно наблюдая за выразительным танцем вчерашней ученицы, а ныне ведущей балерины Опера Популер. Публика замерла, завороженная утонченными движениями, изумительными арабесками, очарованная свежим лицом юного дарования, ее светящимися радостью глазами. Вот балерина делает последний поворот и замирает в грациозной позе. И тут же на нее обрушивается шквал аплодисментов.

Антуанетта замерла и вскрикнула от неожиданности. Она услышала хлопки, и из-за кулисы вышел спасенный ею мальчишка, отчаянно молотящий в ладоши.

- Это было… мадемуазель, это было чудесно! - совершенно искренне воскликнул мальчик, и девушка простила ему свой недавний испуг. Она подобрала плащ, и вдвоем с мальчишкой они покинули здание театра.

- Я наблюдал за вами все время, - признался циркач. - За вами и за всеми остальными. Тут такие все суматошные.… А вечерами я смотрел спектакли. Забирался на самый верх, ложился на балки и смотрел.

- Тебя могли заметить, - укоризненно сказала Анутанетта. Мальчик отмахнулся.

- Нет, конечно. Я умею прятаться. А на самый верх почти никто и не ходит. Только пара человек.

- Наверное, машинисты сцены.

- Не знаю. А ваша прима носит парик.

- Да, мы все над ней посмеиваемся. Но она здорово поет.

- Да ну, скрипит как плохо смазанная дверь.… Хотя голос у нее мощный.

- Ты что, знаток голосов?

- Нет. Просто чувствую.

Мальчик проводил Антуанетту до дома. На прощание стиснул ее руку и сказал, что уходит.

- Спасибо вам, мадемуазель. Я никогда не забуду вашей доброты. Вы первая, кто был ко мне по-настоящему добр. Я не забуду этого.

- Да ну, что за глупости - смутилась Антуанетта, так не по-детски серьезно прозвучали его слова. Мальчик выпустил ее руку, отошел на два шага, почти слился с темнотой.

- Куда ты теперь? - спросила Антуанетта, чувствуя невольную тревогу за него.

- Мир большой, - последовал ответ. - Но я обязательно вернусь, чтобы посмотреть на вас, когда вы будете танцевать главные роли.

Обещание свое он не выполнил.

* * *

В отличие от Карлотты Гуатичелли, которая особым пунктом в контракте оговорила отсутствие дублерши, у Вальдо Пьянджи дублер был – вполне сносный тенор Арман Дюшан, который, едва узнав, что из актера второго состава стал ведущим певцом труппы, тут же потребовал повышения жалованья. Прибавку он получил – ровно такую, чтобы не думать об уходе из труппы из-за «недооцененности», но при этом не дающую расслабиться и перестать трудиться над ролями. За предыдущие пять сезонов он достаточно изучил манеру поведения синьоры Карлотты, поэтому на репетициях не закрывал собой приму, относился к ней предельно вежливо, в общем, все были довольны.

Кроме, разумеется, самой синьоры. Но о своих самых потаенных мыслях примадонна молчала.

Нет, Карлотта Гуатичелли вовсе не была дурочкой. Несколько эксцентричной – да. Самую малость вульгарной – да. Блистательной певицей – о, да! Но дурочкой – никогда.

Она рано потеряла родителей, отвоевала у родственников скудное наследство, и отправилась в Рим чуть ли не пешком, по счастью, с самого детства зная, что обладает одним неоспоримым сокровищем, отнять которое алчные родственники не способны. Сокровище это было голосом на четыре октавы, великолепным сопрано, которым Карлотта запросто колотила фужеры.

Путь к вершинам успеха был тернист и не всегда прям. Впрочем, будущая звезда оперной сцены не стыдилась ни кабаре, ни кабаков, ни богатых стариков. Дом в центре Парижа, солидный счет, драгоценности, меха и слава достались Карлотте не просто так, а были потом и кровью заработаны. Упорство, каторжный труд, немалая смекалка, капелька везения, но только капелька – вот что в результате вознесло синьору Гуатичелли на эти самые вершины.

Вальдо Пьянджи отличался от поклонников, всегда окружавших Карлотту, в первую очередь тем, что ему от примы не нужны были деньги.

Во вторую очередь, он был итальянцем, а значит, говорил комплименты на родном, а не на варварском, по мнению синьоры, языке, когда губы постоянно сложены в трубочку от всех этих "лосьон, пижон, моветон, батон, капюшон", от грассирования першит в горле, а носовые звуки вызывают ощущение, что у собеседника насморк.

Ну а третьей причиной, по которой Карлотта вначале просто благосклонно отнеслась к ухаживаниям тенора, а затем ответила ему взаимностью, был довольно легкий и простой характер Пьянджи. Скандалов он не устраивал, легко шел на уступки, когда сценограф ставил мизансцены и просил Пьянджи отойти то влево, то вправо. Карлотта на первой же репетиции в Опера Популер дала понять, что не ее должны вписывать в сцену, но сцену должны выстраивать вокруг нее. А Пьянджи терпеливо сносил все корректировки, с удовольствием проводил с портными долгие часы, ибо питал слабость к дорогой и шикарно сшитой одежде, да и в общении был довольно собеседником. И, в конце концов, Карлотта Гуатичелли полюбила Вальдо Пьяджи.

Остаться в театре после пожара ее побудило желание отомстить за такую нелепую смерть своего любовника. А еще она допустить не могла, чтобы очередная вчерашняя хористка, выскочка и бездарность, пела партии, принадлежащие великолепной Ла Карлотте. И чтобы ей рукоплескали те, кто еще вчера забрасывал примадонну мехами и бриллиантами. Публика непостоянна, и место ушедших кумиров легко занимают новые.

Письма, которые снова начал присылать Призрак, этот мерзкий убийца, по милости которого она однажды чуть было не осталась не у дел, только сильнее разжигали в синьоре Гуатичелли ненависть.

* * *

- Андрэ, - тихо, от чего голос прозвучал несколько зловеще, сказал Фирмен. - Скажи по чести, что ты думаешь о смерти этого малого?

- Несчастный случай, - пожал плечами Андрэ, приглаживая свои непослушные, вьющиеся, рано поседевшие волосы. - Не убийство же, право слово.

Фирмен многозначительно промолчал, чем заставил друга и компаньона заметно занервничать.

- Ты намекаешь, что…

- Я ни на что не намекаю. Потому что сам не уверен. Ах, Андрэ, как мне хочется, чтобы это был просто несчастный случай…потому что если это…если это НЕ несчастный случай, то тогда…

- Тогда это убийство, - закончил Андрэ, и Фирмен тяжко вздохнул.

- Да и ту веревку, говорят, умело подрезали…

- Что за напасти! Ах, как некстати, как не вовремя! На носу премьера, мы только-только все наладили…

В кабинете воцарилась тишина. Каждый подумал о том, о чем не осмелился бы произнести вслух. Призрак Оперы принялся за свое.

- Чушь! – отрезал Фирмен, словно отвечая на мысли компаньона. - Чушь! Призрака нет. Уже больше года. Если кто и живет в подвалах – так только крысы. И на них управа есть. Что же касается При…

Он не договорил, потому что в дверь постучали.

- Кто там еще! - недовольно проворчал Андрэ.

- Господа, почта! - послышался из-за двери голос секретаря.

Андрэ открыл дверь, и Реми почтительно подал папку, куда ежедневно складывал письма, требующие личного прочтения директоров, вырезки с интересными газетными статьями и визитные карточки посетителей. Секретарь дорожил своей работой, поэтому подавал папку господам директорам в одно и то же время.

Бегло просмотрев газетные вырезки, Фирмен занялся визитками. Одни он сразу же рвал на клочки и отправлял в корзину для бумаг, остальные, сделав одному ему понятные пометки, складывал в визитницу.

Андрэ принялся за письма. Вдруг он издал вопль ужаса, прикрыл рот ладонью, бросился к двери и запер ее. Фирмен с удивлением посмотрел на друга, и тот дрогнувшей рукой протянул ему конверт, из которого торчал уголок письма. Чересчур знакомым почерком на конверте было выведено "Моим директорам лично в руки", а коротенькая записочка гласила:

"Спешу напомнить уважаемым господам директорам, что пятая ложа должна оставаться свободной на все представления.

Ваш П.О."

* * *

Светские рауты одинаковы во все времена и во всех странах. Мужчины во фраках, и дамы, соревнующиеся нарядами и блеском драгоценностей. Веера, шампанское, карты…и сплетни. О, маркизу де Грасси видели на прогулке с графом де Ванчир. Это роман? А как к этому отнесется официальный любовник маркизы, виконт Ламоль? Что, он уже вызвал наглеца на дуэль? Восхитительно! А муж маркизы? А что муж? У него свои заботы – его любовница, мадемуазель Морган, кажется, изменяет маркизу с месье Дамбье, этим выскочкой из плебеев, сколотившим состояние, и благодаря этому получившем право вращаться в том же обществе, что и высокородные аристократы. Всем известно, что отец Дамбье торговал овощами, а теперь сынок отбивает любовницу у маркиза. Куда катится этот мир?

Блеск и плывущая в воздухе дымка, взгляды и жесты, исполненные значения, намеки, которые понимаются с полуслова, искусство говорить комплименты, мастерски пряча под слоем патоки змеиное жало. Танцы, музыка, романтика, будь она неладна….

Елена Александровна с тоской обвела взглядом великолепное собрание. Стоило забираться так далеко от России, чтобы оказаться все в том же болоте, надоевшем еще в Петербурге? Все те же назойливые кавалеры, нацелившиеся на состояние богатой вдовы, все те же ухаживания, те же сплетни и те же склоки. Улыбаясь в глаза, не забыть сказать за спиной какую-нибудь гадость.

Увы, она обязана поддерживать свое положение в обществе, периодически появляясь на приемах и званых вечерах.

Приглашений приходило много – баронесса Благина была известна как блестящая собеседница, образованнейшая дама, ну а ее наряды обычно первыми свидетельствовали о переменах в модных веяниях. Не было сомнений, что на следующий же день после появления ее нового туалета, все присутствующие дамы возьмут за горло своих мужей, любовников и прочих покровителей, и бросятся к портным. Вот уж анекдот: законодательницей моды в ее мировой столице – Париже – становится русская.

Еще одной причиной постоянного интереса к персоне Елены Александровны Благиной была загадка: кто же любовник баронессы? Здесь, в обществе, где наличие любовников и любовниц, официальных, неофициальных, просто «друзей» и покровителей воспринималось как данность, завеса таинственности, окружавшая личную жизнь русской аристократки, воспринималась как вызов. Кто же он? Может, граф Моро, с которым баронессу видели в театре? А может, дон Алва, пылкий испанец, с которым они так мило беседовали? О чем? Да кто их знает, оба говорили по-испански, так что не получилось расслышать.

Ну и ничего, тем больше простора для фантазии. Не может быть, чтобы у такой женщины не было любовников! Говорят, она до сих пор в трауре по своему супругу? Что за глупости вы говорите, он погиб три года назад! Что? Это не срок? Ну, знаете, эти русские и впрямь немного сумасшедшие, но не настолько же! О, а может это сам князь Барятинский? А что, он ее соотечественник, и его особняк расположен недалеко, это же так удобно.… И она была на балу, который князь устраивал на прошлой неделе. Что? Говорите, князь женат? И кому это когда-либо мешало?

- Вы загрустили, милочка. Разве можно грустить на таком празднике? – спросила мадам Бонэ, хозяйка приема, шутливо хлопнув Елену веером по плечу.

- Мне грустно, вы правы, - кивнула русская, мысленно проклиная себя за потерю самоконтроля. Хорошо еще, что выражение ее лица приняли за грусть, а не откровенную скуку, которую оно отражало на самом деле. – Мне становится печально каждый раз, когда я слышу эту мелодию.

- Тогда я прикажу сыграть что-нибудь более веселое, - с готовностью предложила хозяйка.

- Не стоит, - улыбнулась баронесса. – Это не та печаль, от которой стоит бежать. Великолепная музыка. И прекрасное исполнение. Я, наверное, переманю у вас этих музыкантов к себе в Оперу.

- Ах да! Премьера через две недели?

- Уже через полторы.

- Я непременно буду там. Знаете, мой супруг в восторге от оперы.…А это правда, что вам удалось уговорить синьору Гуатичелли вернуться в театр?

- Истинная правда, - кивнула Елена. – Синьора будет вновь петь у нас.

- Скажите, дорогая, - вступила в беседу виконтесса Бефолин, - а вам не страшно было брать под свое покровительство театр с такой репутацией? После всего, что там случилось? И будут ли продавать билеты в ложу номер пять?

- Будут, - заверила ее мадам Благина. – Все ложи отделаны заново, и весь театр еще прекраснее, чем был.

- Подумать только, - всплеснула руками юная Изабель д’Эпинэ. – Неужели кто-то решится купить билет в ложу Призрака Оперы? Ведь он может вернуться…

Благина поймала выражение наивных глаз юной красавицы (по слухам, имевшей двух любовников помимо мужа), и усмехнулась про себя – цены на билеты в пятую ложу можно будет взвинтить до неба, потому что за них устроят форменную драку. Да, и на премьере полный аншлаг обеспечен. Репутация театра? За частицей этой самой репутации вы, господа, броситесь к кассам, сломя голову. Как справедливо говорит месье Фирмен, дурной рекламы не бывает.

Скорее бы истек срок, приличествующий для пребывания в гостях – чтобы можно было отправиться домой. Как надоели эти пустоголовые дамы и их кавалеры! Нужно немного передохнуть, чтобы со свежими силами ехать в Оперу, готовиться к премьере.

Иногда патронесса задумывалась, а как повернулась бы судьба, не упади люстра на «Дон Жуане»? Несмотря на то, что либретто поражало откровенностью на грани приличия, но музыка была великолепна, да и юная мадемуазель Дааэ прекрасно вошла в роль. Ее сопрано, хотя и не столь мощное, как у Карлотты Гуатичелли, тем не менее, идеально соответствовало образу и было наполнено настоящими, неподдельными эмоциями. Ах, как жаль, что «Дон Жуана Торжествующего» не удалось дослушать до конца!

* * *

Елена Александровна опустилась в любимое домашнее кресло, и вздохнула. Что это с ней, право слово? Еще недавно, каких-то четыре-пять лет назад, она не пропускала ни единого приема в Петербурге, и точно так же вдохновенно сплетничала и флиртовала. Что-то произошло за эти годы, что-то, изменившее характер баронессы.

Смерть мужа? Между ними никогда не было страстной любви, кипящей, как смола, описанной в романах, которыми тайком зачитывалась младшая сестра. Да и откуда ей было взяться между семнадцатилетней Еленой и тридцатилетним Алексеем Константиновичем Благиным, близким другом ее отца, с которым они до помолвки даже ни разу не встречались? А в любовь с первого взгляда она никогда не верила. Тем не менее, брак оказался удачным во всех отношениях. Не более, но и не менее. Печально только, что детей Господь им не послал. Затем этот глупый несчастный случай…и Елена стала вдовой. То, что ей довелось пережить в дальнейшем, мало способствовало развитию романтического взгляда на мир, и еще более закалило и без того сильный характер баронессы.

И вот теперь…Опера.

Ну, зачем ей это было нужно? Те средства, которые она уже вложила в отстройку театра, без сомнения, вернутся, но не сразу. Постепенно пойдет и прибыль, причем – неплохая. Но не из-за денег же она это затеяла! Или виной всему тот резкий укол жалости, пронзившей самое сердце, когда она, впервые после пожара, увидела искалеченное здание? А может, разговоры с месье Сегре, следователем из полиции?

- Мадам баронесса! Позвольте, - Виктор Сегре приложился к ручке баронессы Благиной. – Для меня было огромной честью получить ваше приглашение.

- Что вы, месье Сегре… Скорее, это честь для меня – познакомиться с лучшим полицейским следователем Франции, тем, кто раскрыл дело Безумного Мориса, поймал Лионских Отравителей…

- Ах, мадам…это было давно! Тогда я был моложе, быстрее и умнее, а сейчас, в основном, сижу за столом и занимаюсь бумажной волокитой. Того и гляди, эти англичане отберут у нас первенство. Вы слыхали об этом их знаменитом детективе, мистере Хомсе?

- Слыхала. Но он ведь, кажется, занимается частным сыском?

- Вот именно! Частным! Никому ничего не должен, никто на него не давит, решает сам, за какие дела браться, а за какие – нет, и может позволить себе отказать даже коронованным особам!

Месье Сегре шумно перевел дух, а Елена Александровна улыбнулась и предложила ему угощение. Полицейский, судя по комплекции, отсутствием аппетита не страдал.

- Как продвигается расследование гибели Жозефа Буке? Мне нравится опера, но я бы предпочла обойтись без подобных…сюрпризов.

- О, мадам, это ужасно, то, что вы пережили! Еще и допросы!

- Ваши следователи были исключительно корректны. Я прекрасно понимаю, что это необходимо. Так как, это был несчастный случай, или, все же, самоубийство?

- Мадам! Если честно, могло иметь место и то, и другое. Он работал на верхах, мои люди поднимались туда – просто кошмар. Там скорее удивляет не почему он упал, а почему не упал раньше? Он оступился, запутался в веревке…

- Шеей, - кивнула баронесса.

- …и упал. Такова основная версия. – На мсье Сегре было жалко смотреть. Он все же был честным полицейским офицером, и говорить такую глупость было противно ему самому. – Еще прорабатывается версия самоубийства. Поговаривали, Буке был безнадежно влюблен в одну из балерин, которая не только не обращала на него внимания, но еще и стала любовницей нового директора. Бедняга не перенес такого, и покончил с собой прямо у нее на глазах, чтобы наказать.

Благина припомнила лицо Жозефа Буке и слухи, которые ходили о нем по театру. Н-да…представить себе Буке, страдающего от неразделенной любви, было так же сложно, как зеленого крокодила, работающего швейцаром в отеле.

- А что думаете вы сами? – спросила она, и полицейский, встретив ее взгляд, понял, что время сказок окончено.

- Его убили, - просто ответил он. – Сначала задушили веревочной петлей, а затем столкнули с мостков. На петле – хитрый, и весьма характерный скользящий узел. Мы потом проверили – очень удобно, петля набрасывается сзади и затягивается одной рукой. Правда, сила для этого нужна порядочная: Буке хлюпиком не был, но тот, кто его задушил – еще сильнее.

- Кто мог его задушить? И за что?

- Ах, мадам! – горестно вскинул брови Сегре. – Причины имели многие. Буке был порядочной сволочью: грязные сплетни, шантаж. Кроме того, поговаривали, он был неравнодушен к юным балеринам и хористкам, правда, на него предпочитали не жаловаться – себе дороже выходило. Но мало ли – оскорбленный брат, отец, муж.…Или он решил шантажировать того, кто оказался не по зубам. Да еще и эта история с Призраком Оперы.… Представляете, мадам, они всерьез утверждают, что Буке убил Призрак!

- А вы не верите в призраков?

- В таких – нет! – отрезал полицейский. – Нет уж, тот, кто душил, был человеком из плоти и крови. Но вы же понимаете, мадам. Никто не хочет проблем! Поэтому в газетах вы прочтете, что Буке стал жертвой несчастного случая, и упомянут об этом на последней странице, когда на первой будет восторженная статья о новой постановке Опера Популер. Только дело этим не кончится, попомните мои слова….

…Или после пожара и смерти Вальдо Пьяджи…

- Мадам, простите меня, я понимаю ваше состояние, но все же, ответьте на несколько вопросов…

- Все в порядке, месье Сегре. С вашей стороны было очень любезно прийти ко мне, к тому же – лично, а не вызывать меня в участок.

- Мадам, как вы могли такое подумать? Мне так жаль.… Эта Опера просто притягивает к себе несчастья. Притягивала, - поправился следователь. – Вот теперь пожар, и, кроме того – убит ведущий тенор. Я беседовал с синьорой Гуатичелли.

- Она в состоянии говорить?

- Представьте себе. Силе характера этой женщины можно только позавидовать. Она сказала, что обнаружила тело синьора Пьяджи, и что вы были с нею.

- Да, это так…

Елена рассказала, как наткнулась на примадонну, и как они вдвоем бежали из горящего театра.

- Значит, вы говорите, что петля была затянута с помощью деревянного колышка? Вы не могли ошибиться?

- Нет, - покачала головой баронесса. – Я видела тело Вальдо Пьяджи всего несколько мгновений, но, боюсь, это зрелище останется в моей памяти навсегда. Могу описать вам все детали. Или вы сомневаетесь?

- Не сомневаюсь, мадам. Вы упомянули, что на него упало что-то сверху?

- Какая-то конструкция. Я не разглядывала – мы едва сумели выбраться.

- Как ни странно, огонь почти не тронул тело, вероятно, обвал стал ему преградой, и мы получили орудие убийства в свои руки. Грубая веревка, жесткая петля, а колышком послужила обломанная ножка стула. Жаль, я не имел отношения к операции по захвату этого преступника! Возможно, тогда удалось бы многого избежать. Например – пожара и всех его жертв.

- Подождите, - приподнялась Елена. – А разве не полиция ловила Призрака Оперы? Я помню, в зале было полно жандармов…

- В том-то и дело. Все это устроил покровитель театра, виконт Рауль де Шаньи, и ему помогли директора, Жиль Андрэ и Ришар Фирмен – этих уже допросили, а вот виконт сразу же уехал за границу. Они воспользовались какими-то своими связями, чтобы им выделили жандармов, и решили, что могут сами ловить преступников.… Впрочем, преступник теперь известен, вы же читаете газеты. Расследование, конечно, будет продолжено, но у меня мало веры, что мы найдем этого Призрака Оперы. Скорее всего, его убила разъяренная толпа, а труп выбросила в подземную реку.… Не смею вам более докучать. Еще раз извините, что потревожил.

- Ничего страшного, месье Сегре. Я всегда рада вас видеть. Жаль, что пришлось встретиться при столь печальных обстоятельствах.

- Всего доброго, мадам.

- Всего доброго.

Когда Виктор Сегре уже подходил к двери, Елена Александровна задержала его.

- Постойте. А зачем нужен был колышек?

- Вместо рычага, мадам. Убийца был слабее жертвы, но хотел все сделать наверняка. Это самая очевидная версия.

И тогда она впервые засомневалась…

Стало ли это причиной именно этого решения? Возможно. Но лишь одной из причин.

А затем Елену Александровну всерьез захватил этот странный мир, где логики не существует вообще, зато эмоции хлещут через край. Нигде больше не могло появиться личности столь одиозной, как Призрак. Он был плоть от плоти Оперы, и его поступки – тоже.

Все знали, что «Дон Жуан Торжествующий» – творение загадочного обитателя театра. Кто-то присутствовал на достопамятном новогоднем маскараде, кто-то услышал от знакомых, или знакомых своих знакомых. Уже на следующий день слухами бурлил весь город. А потом – известие о том, что оперу действительно поставят. И, разумеется, был аншлаг – ну как можно пропустить премьеру, окутанную таким ореолом слухов и сплетен?

Елена разбиралась в музыке, и сразу же оценила талант композитора. А затем узнала, что он еще и автор либретто, и костюмов, и сценограф, и хореограф, и режиссер всего представления. И, судя по всему, «Дон Жуан» - далеко не первый случай применения многогранных умений Призрака Оперы. И как могли директора его упустить, с их-то чутьем на прибыль?

Интересно, перескочила мысль, тот, другой, который шалит сейчас в театре, он настолько же талантлив? Или, как это часто случается, пустующее место заняла наглая посредственность? Да, если бы это был действительно тот самый Призрак, о котором с таким теплом до сих пор вспоминает мадам Жири, с ним стоило бы пообщаться.

* * *

- Голубушка, - печально позвала Пелагея Ивановна, домоправительница. – Не ехали б вы в эту Оперу проклятущую. Как бы не случилось чего.

Елена удивленно посмотрела на служанку.

- Что с вами, Пелагея Ивановна? Я занимаюсь театром уже больше года, и вы никогда ничего мне не говорили. …Что-то случилось?

- На сердце неспокойно, - вздохнула та. – Да и нехорошее что-то в этом вашем тиятре творится. Говорят, нечистая сила у вас там завелась.

Тут уж баронесса рассмеялась.

- Да нет у нас никакой нечистой силы!

- А другое говорят, - упорно стояла на своем домоправительница. – Вон, и людей у вас там убивают.…Ну, зачем вам эта Опера нужна? Возвращались бы вы домой, к родным….

- Не могу, милая, - тихо сказала Елена. – Пока – не могу.

… Значит, уже поползли слухи, что в Опера Популер нечисто. Слова «Призрак Оперы» еще не прозвучали, однако, как подсказывало чутье, их стоило ожидать весьма скоро.

…Она вошла в свой кабинет в театре, уселась за стол, и принялась разбирать бумаги. Но попытка спрятаться в привычной работе провалилась – мысленно мадам патронесса постоянно возвращалась к одному и тому же. В конце концов, она сдалась, отодвинула бумаги в сторону, и достала из потайного ящичка связку записок таинственного «П.О.», кем бы он ни был.

Итак, имеется некто, рассылающий записки с изящными угрозами, и подписанные «П.О.». Записки эти копируют манеру изъясняться настоящего Призрака Оперы, и упорно подделываются под его почерк. Вывод – кто-то хочет создать впечатление, что Призрак вернулся.

Зачем? Сорвать премьеру? Отомстить? Похоже на правду, особенно если допустить, что несчастные случаи в театре – тоже этого «П.О.» рук дело. Однако, это возможно, если автором записок выступает действительно тот самый Призрак, а она уже убедилась, что письма – поддельные.… Или, внезапно подумала баронесса, может, следует взглянуть на это с другой стороны?

Каковы результаты появления записок? Город гудит от слухов, начиная со дна, и оканчивая самым, что ни на есть, высшим светом. К чему это может привести? Зрители не пойдут в Оперу? Правильно, не пойдут. Побегут наперегонки. Реклама премьере обеспечена такая, какую не получишь ни за какие деньги.

Как интересно…

А кто мог написать записки? На первый взгляд, кажется, что кто угодно, но если поразмыслить – тут полно ограничений и условий.

Во-первых, это кто-то из «своих» – на конвертах, в которых поступали письма «П.О.», не было никаких почтовых отметок, значит, по почте их не доставляли. И с посыльным тоже – она проверила это сразу же. Злополучные розы, которыми напугали Карлотту, были заказаны и доставлены без всяких записок. Посыльный это помнил точно, и понятия не имел, откуда она взялась. Кажется, он останавливался, спрашивал дорогу к гримерке примадонны, его кто-то окликал, да и сам букет был настолько велик, что он почти ничего не видел. Так что возможности вложить конвертик в букет были у кого угодно в театре. Что же касается остальных писем… Елена Александровна не пожалела некоторой суммы денег и удостоверилась – никто не доставлял в театр писем в белых конвертах из дорогой бумаги, без обратного адреса, а уж такую приметную печать точно бы запомнили. Карлотта нашла записку прямо в своей запертой гримуборной, да и сама патронесса не имела привычки оставлять двери кабинета нараспашку. Значит, это кто-то из работников театра, имеющий, к тому же, запасные ключи от многих помещений – взлом бы заметили. Сюда же укладываются и слова мадам Жири о пропадающих у девочек вещах, и заявление примадонны о пропаже ее ридикюля. Запасные ключи имелись, в частности, у Андрэ с Фирменом и у самой Елены, но вытащить их ненадолго и изготовить дубликат несложно. Теоретически, это может быть любой работник театра.

Но!

Во-вторых, это грамотный человек. Несмотря на то, что почерк – подделан, автор должен писать очень уверенно. И не только писать – скопирована еще и манера выражаться, стиль, а это нужно чувствовать. Работники, умеющие в лучшем случае написать несколько корявых слов да поставить подпись, отпадают. Это не говоря уж о том, что столь учтивая речь, как в записках, для простого люда, вставляющего одно цензурное слово через три нецензурных, невозможна. Конечно, может быть, что среди сменщиков декораций, плотников, столяров и уборщиков трудится новый непризнанный гений с потрясающим литературным талантом, но это вряд ли. Балерины и хористки тоже отпадают – по той же причине. Таким образом, некто «П.О.» – человек достаточно образованный. И не из низов.

В-третьих, для копирования нужен оригинал. Причем, не один – чтобы хорошо изучить и почерк, и стиль. У кого были старые записки Призрака? Мадам Жири, разумеется, директора, Карлотта, виконт де Шаньи…

Некто из театральных работников. Хорошо образованный, уверенно пишущий. Имеющий доступ к запасным ключам, причем, судя по всему, также обладающий правом ходить где угодно (постороннего сразу же заметили бы, если бы он забрел на чужую территорию). Имеющий доступ к старым запискам Призрака Оперы. Таких, на самом деле, не так уж и много.

Ну, очень интересно.

Далее, помимо записок, имеются два несчастных случая: падение мешка на сцену во время репетиции Карлотты, и смерть Поля, работника. Разберемся по порядку.

Мешок. Последствия – одна истерика. Хотя, учитывая, что эта истерика была исполнена самой синьорой Гуатичелли, количество вчистую проиграло качеству …

Стоп. Елена потерла виски. Почему постоянно всплывает персона примадонны? Падение мешка. Записки: переписки с загадочным «П.О.» удостоились только сама патронесса, и Карлотта Гуатичелли. Сначала в отстроенный театр вернулись те, кто попроще, и все проходило тихо и спокойно (во всяком случае, насколько эти понятия применимы к Опере). А вот с возвращением Карлотты и началось веселье.

Так что же, «П.О.» – Карлотта?

Что за бред!!!

Тогда, примадонна – главная мишень? Больше похоже на правду.

Какова цель? Например, выжить синьору Гуатичелли из театра. Недоброжелателей у итальянки – хоть пруд пруди. Однако неизвестный выбрал на редкость глупый метод. Запугать приму не удастся – не тот характер. Несмотря на периодические торжественные сборы вещей и «уходы» из театра, черта с два бы Карлотта Гуатичелли ушла. Даже на один-единственный вечер. Где гарантия, что рядом не окажется еще одной хористки с приятным голоском, которая с радостью ухватится за свой золой шанс? Дублерши у Карлотты по прежнему нет, но это всего лишь означает, что никто, кроме нее, не репетирует те или иные партии официально, а вот выучить их наизусть – не проблема. И если прима опять закусит удила и гордо самоустранится в вечер какого-нибудь важного представления, обольщаться не стоит. Можно держать пари, что на освободившееся место сразу же запрыгнут перспективные вокалистки, которые, совершенно случайно, будут знать все партии.

Так что, если Карлотта и покинет театр, то лишь удостоверившись, что там никогда и ничего не будут ставить.

И даже если удастся напугать примадонну, она с удвоенной энергией примется отстаивать свое положение ведущего сопрано, и доказывать, что она, Карлотта Гуатичелли – единственная, и никакой bastardo не помешает ей блистать на сцене.

…Действительно, в последнее время она даже перестала опаздывать на репетиции и завершать их преждевременно, по причине «нервного расстройства»…

Какой замечательный воспитательный метод!

Кроме того, Карлотта – невероятно темпераментная дама, и, опять же, можно держать пари, что весь театр знает, что кто-то посмел ей угрожать. А еще – вхожа в высший свет… «Призрак ведь может вернуться…» – не далее, как вчера, Елена Благина своими ушами слышала это на приеме.

Получается, что записки с угрозами, на самом деле, привели к тому, что премьере обеспечена потрясающая реклама.

Остаются несчастные случаи. Падение мешка и в самом деле могло быть частью плана по «обработке» Карлотты. Или глупой шуткой. Или угрозой, имеющей целью немного привести капризную певицу в чувство. Или…

А вот со смертью работника так просто не разберешься.

Вежливый стук в двери прервал размышления баронессы.

- Мадам Благина, – вежливо позвал секретарь. – К вам посетитель…. – он замялся.

- В чем дело? – не поняла баронесса.

- Он…как бы это сказать…немного неподходяще одет, это один из механиков сцены…и я сомневаюсь….

- Сомневаться буду я, - решила Елена. – Зови.

Вошедший и в самом деле выглядел типичным работягой. Присаживаться хозяйка кабинета приглашать его не стала, а спокойно спросила:

- У вас ко мне дело, Шарль? – запомнить всех работников по именам было сложно, однако она с этим справилась.

- Да, - ответил тот. – Это из-за Поля.…Тут говорят, что он напился, и свалился с мостков. Только не могло такого быть!

- Откуда такая уверенность?

- Да не пил он! Вообще не пил! Мы с Полем с одной улицы, вместе росли, я его знаю, как облупленного. То есть, знал.… Нельзя ему пить было – доктора запретили. Какое-то мудреное слово назвали.…В общем, ни капли он в рот не брал, даже обидно становилось за него. И упасть из-за неосторожности он тоже не мог – он все эти ходы-выходы наизусть знал, в полной темноте с завязанными глазами бы прошел.

- И что?

- А то, что он мне недавно говорил, шалит кто-то наверху! Еще когда на мадам приму свалился мешок, и мы с ним вдвоем проверяли. Так вот, многие крепления были ослаблены! А мы их сами делали, и смотрели, чтобы все было, как надо. Поль говорил, что несколько раз видел наверху кого-то чужого.

- То есть? – вскинулась баронесса. – Что вы имеете в виду? Чужой? Не из ваших?

- Наверху мало кто бывает, да и мы все друг друга знаем, мадам! Поль говорил, что пытался догнать его, звал, но тот даже не оглянулся, и пропал у него на глазах! Как призрак!

Все. Слово произнесено. И что, это действительно дух убиенного Призрака Оперы, блуждающий по театру?

- Вы считаете, это был Призрак?

- Нет, мадам, - покачал головой Шарль. - Нет. Поль говорил, что понял, как тот исчезает, и в следующий раз попытается его перехватить. Не успел. Свалился с верхов.

* * *

Реми, секретарю Жиля Андрэ и Ришара Фирмена, только-только исполнилось двадцать пять. Он получал две тысячи четыреста франков в год и умудрялся на эти деньги одеваться элегантно и со вкусом, расчесывал волосы на прямой пробор, следил за чистотой ногтей, носил тонкие черные усики в ниточку и всеми фибрами души ненавидел оперу. Так уж вышло.

Свои обязанности Реми выполнял безупречно. Секретарь не был приравнен к администрации, а потому в случае увольнения рассчитывать на компенсацию не приходилось. Поэтому приходилось работать так, чтобы у хозяев не появилось и мысли о том, чтобы избавиться от Реми. И он работал. Пожалуй, если вдуматься, самым могущественным человеком в театре были не патрон, в лице баронессы Благиной, не директора, эти сатиры от администрации, не Карлотта, хотя лично она считала себя центром вселенной, не режиссер, не министр культуры, и даже не президент.

Нет. Самым могущественным человеком был скромный, но всегда одетый в превосходно сидящее платье, секретарь с честным, чуть заискивающим взглядом, острым слухом и цепкой памятью. В силу широты обязанностей Реми имел и широкие полномочия, и широкие возможности. Он был вездесущ, этот сухощавый молодой человек. И в будущем он рассчитывал подняться очень высоко.

А для этого, полагал Реми, вовсе не нужно иметь длинную родословную. Достаточно держать в руках тончайшие незримые нити, с помощью которых можно управлять людьми. Молодости свойственна некоторая самонадеянность, и Реми весьма бы удивился, скажи ему кто, что с высоты больнее падать.

Кропотливо и заботливо этот скромный на вид молодой человек собирал нити, ловя слухи, покупая информацию, наблюдая и слушая. Записей он не вел никогда, складывая факты в копилку своей памяти.

Когда-нибудь, верил Реми, придет день, и он распорядится информацией наилучшим для себя образом.

А пока он наблюдал.

Мадам Жири очень бы удивилась, узнай она, что ее редкие, проходившие в строжайшей тайне, встречи с Призраком, вовсе не секрет для секретаря дирекции.

Карлотта, скрывая от всех, брала уроки французского языка, о чем также знал Реми.

Он знал о страсти Вальдо к коллекционному французскому вину, за бутылку Пино Нуар 1786 года тот мог пожертвовать даже местом в театре.

Он знал, что Лефевр не на шутку увлечен молоденькой хористкой и готов бросить жену, с которой прожил больше двадцати лет.

Он выяснил подробности "металлоломного" бизнеса Андрэ и Фирмена.

Он знал о том, что хористки иной раз балуются вишневой наливкой, а то и ромом, причем зачастую - прямо перед представлением, а балерины украдкой, когда не видит мадам Жири, лакомятся шоколадом. Сам себя в редкие минуты досуга он любил называть вездесущим мсье Реми.

Он ненавидел оперу за какофонию звуков, не понимал и не стремился понять ни Бизе, ни Галеви, ни Верди, ни Моцарта, а потому, никому не причинив еще вреда, не сказав ни единого худого слова, не бросив ни единого косого взгляда, Реми был ненавидим работниками Опера Популер. Впрочем, его самого это мало трогало.

Последние несколько недель перед премьерой Реми был мучим тяжкими сомнениями. Он кое-чему стал свидетелем и решал, насколько серьезно дело, и не следует ли обратиться к мадам баронессе, хотя и относился к женщинам несколько свысока. Некогда он был отвергнут юной прелестницей, и решил, что женский пол насквозь лжив и порочен. Однако ему пришлось признать, что для женщины госпожа Благина весьма и весьма умна и дальновидна, а также (правда, для этого пришлось сделать некоторое над собой усилие) – довольно красива. И все равно решение прийти к ней с рассказом о том, что он видел, никак не приходило к нему. Вплоть до премьеры он несколько раз предпринимал попытку заговорить о своем деле, но в последний момент словно какая-то неведомая сила запечатывала ему уста.

А круговерть предпремьерного хаоса не позволила Благиной распознать, что вечно деловитого и довольного собой секретаря что-то гложет.

* * *

…В театре чужак…

Вот только насколько он чужой?

Елена ворвалась в комнату мадам Жири – методика перемещения по коридорам a la Карлотта оказалась весьма действенной.

- Мадам Жири, вы позволите?

Главный хореограф была занята чтением какого-то документа, но, услышав голос баронессы, мгновенно перевела все внимание на нее.

- Разумеется, мадам Благина. Впрочем, вы ведь уже вошли…

- Простите, мадам Жири, я понимаю, что нарушила все возможные правила вежливости, но вопрос не терпит отлагательств. Только что я имела короткую, но очень интересную беседу с одним из наших механиков сцены…

Антуанетта Жири внимательно выслушала патронессу.

- Почему вы решили рассказать об этом мне? – спросила она, наконец.

- Мадам Жири, вы кажетесь мне единственным человеком в театре, кто действительно компетентен в данном вопросе. Если поверить Карлу, а я не вижу причин ему не верить….

- …он мог выгораживать друга….

- И зачем бы ему это понадобилось? Да вы и сами рассказывали о нелепых случайностях, вроде почему-то не запертого люка на сцене. Господи, почему я раньше не обратила внимания на слова Поля? И почему он сразу не обратился лично ко мне?

- Решил сам поймать таинственного посетителя, если он, разумеется, существовал в реальности, а не только в воображении бедняги, и стать героем, - предположила мадам Жири.

- Скорее всего. К сожалению, мы этого уже не узнаем.… Но я отвлеклась. Итак, у нас в театре чужак.

Ее собеседница покачала головой.

- Не думаю, мадам Благина. Будь это действительно кто-то чужой, его бы заметили. Обязательно. Да, работников в Опере много, и у каждого имеется свой участок, однако человеку совершенно постороннему сюда не попасть.

- Поэтому я и решила обратиться к вам, - продолжила Елена. – Ваши балерины не видели ничего странного?

Мадам Жири рассмеялась.

- Балерины? Вы что, не знаете их? Стоит им только намекнуть, что в театре «завелся» незнакомец, и вы сразу же получите столько историй, что их будет впору издать отдельной книгой.

- Это не так, - раздался голос. – Я его видела.

Баронесса и наставница, как по команде, повернулись к Мег, стоявшей у двери.

- Я прошу прощения за то, что вмешиваюсь, - сказала юная балерина. – Но я услышала ваш разговор, и…

- Прошу вас, Маргарита, продолжайте.

Мег вошла, и, с разрешения хозяйки комнаты, присела в кресло. Она аккуратно разгладила на коленях юбку, и прямо взглянула в глаза мадам патронессы.

- Это заметили совсем недавно, - начала она свой рассказ. – Мы привыкли, что наверху всегда кто-то есть, механики сцены, когда не заняты, часто наблюдают за нами во время репетиций. Иногда – даже подходят после занятий…

Мадам Жири хмыкнула – она не одобряла задушевных бесед своих подопечных с механиками и плотниками.

- …но недавно кое-что изменилось. За нами наблюдают…иначе. Мне трудно пояснить, подобрать слова, это скорее ощущение, и оно, заверяю вас, не из приятных. Несколько раз во время перерывов, когда я поднимала голову, то видела высоко на мостках какую-то фигуру. Мужскую фигуру. Он всегда в стороне, и стоит мне позвать кого-нибудь из девочек, чтобы показать его – исчезает, едва я отведу взгляд. И еще. По ночам я слышу, как кто-то ходит по Опере. Однажды я встала и попробовала пойти за ним. Я даже успела заметить тень вдали, он свернул в боковой проход, но когда я последовала за ним, там никого не было. А проход оканчивается тупиком!

Главный хореограф покачала головой.

- Мег, как ты могла поступить настолько безрассудно?! И почему ты мне не рассказала об этом раньше?

Девушка печально улыбнулась.

- Потому что я знаю, как бы это восприняли, мама. «Эти балерины, они такие впечатлительные!» - передразнила она. – «Им всюду мерещатся призраки». Кто бы мне поверил, мама, после всего, что здесь произошло? Ведь все знают, что Призрака больше нет в Опере, так что решили бы, что я просто это выдумала, чтобы привлечь к себе внимание. Да я и сама не уверена – говорю же, что видела его всего несколько раз, в полумраке, далеко вверху. И мои слова некому подтвердить!

Баронесса встала и подошла к Мег.

- Если вы опять его увидите, - серьезно сказала она, - не идите за ним. Это может быть опасно. И не подавайте виду, что заметили его наверху. Если сумеете, постарайтесь определить, где именно он стоит – всегда на одном и том же месте, или в разных местах. А сейчас…покажите мне тот боковой проход, в котором он таинственным образом исчез.

Балерина послушно кивнула.

- Прямо сейчас?

- Желательно.

- Это просто безумие, - вмешалась мадам Жири. – Я понимаю, Мег еще молода и склонна к фантазиям…

- А я из России, - усмехнулась Елена. – Все русские ненормальные, разве вы не слышали? Так как, Маргарита, покажете?

- Я не намерена попустительствовать этому, - решила мать. – Вот только что-то мне подсказывает, что вас, мадам Благина, все равно не переубедить. Поэтому я иду с вами.



Втроем они вышли из комнаты. Мег вела их, страшно гордая своей ролью проводника.

Как странно, думала баронесса, следуя за девушкой, казалось, что я хорошо знаю театр. А на самом деле, стоит всего лишь свернуть из главного коридора в боковой – и ты оказываешься в совершенно ином мире, темном, тайном, закрытом для непосвященных. И я понятия не имею, что в нем может скрываться…

- Здесь, - указала девушка.

Елена Александровна подошла к стене, украшенной причудливыми резными панелями, осторожно провела рукой по резьбе, едва касаясь, и нахмурилась.

- Мадам Жири, - позвала она. – Скажите, вас ничего не удивило, пока мы шли сюда?

Главный хореограф пожала плечами.

- Пыль, - пояснила баронесса. – Этот коридор – боковой, узкий, оканчивающийся тупиком. Здесь мало кто бывает. Однако здесь очень чисто. – Она показала им кончики пальцев. – Видите?

- В Опере хорошие уборщики, - предположила мадам Жири.

- Сомневаюсь, что они настолько усердны. Даже в главных залах и коридорах, бывает, собирается пыль, о рабочих помещениях я вообще не говорю. А здесь просто идеальный порядок. Неужели кому-то настолько полюбился этот тупичок? Подождите-ка…

Она подняла руки, и медленно стала водить ладонями перед панелью, словно исполняя некий ритуал. Мать и дочь с удивлением наблюдали за баронессой.

- Нет, не получается, - закусила та губу, – здесь поблизости нет свечки?

- Я принесу, - сорвалась с места Мег, и мгновенно исчезла.

Мадам Жири подошла к Елене и точно так же провела ладонью, почти касаясь панели. Ее кожа ощутила легчайшее дуновение.

- Сквозняк. Вы это имели в виду? – спросила она.

- Думаю, да, - согласно кивнула баронесса. – Нужно удостовериться. Ваша дочь не склонна к выдумкам и фантазиям, мадам Жири. Я давно заметила, что она отличается на редкость здравым взглядом на вещи. И если она сказала, что видела, как по этому коридору кто-то шел, я ей верю. А если затем этот таинственный «кто-то» исчез отсюда, то есть два объяснения: либо это и в самом деле призрак, которому не составляет труда пройти сквозь стену, либо здесь имеется дверь. И знаете, почему-то второе объяснение мне ближе. Это же Опера Популер, - продолжила она, - он не похож на обычный театр. В нем есть свои истории. И свои тайны.

Щеки мадам Жири едва заметно покраснели.

- Я принесла! - к ним подбежала Мег, и протянула свечу и коробок.

- Спасибо, - поблагодарила ее Елена, и чиркнула спичкой.

Огонек задрожал на кончике фитиля. Защитив его ладонью, патронесса осторожно поднесла свечку к панели, и повела ее из стороны в сторону. Пламя оставалось ровным. А затем, в какой-то неуловимый момент – явственно заколебалось.

- Ну вот, - удовлетворенно подытожила Благина. – Пожалуй, мне придется извиниться перед моей сестрой, за то, что я высмеивала ее страсть к романам. Знаете, из тех, где есть прекрасная юная девица и злодей, тщетно добивающийся ее любви. А еще там всегда имеется роковая тайна, и тайные ходы.… Поищем тайный ход?

Мадам Жири драматически возвела очи к потолку, и Елена Александровна вдруг подумала, что главный хореограф, ведь, на добрый десяток лет старше её. А сама патронесса, судя по всему, сейчас мало отличается от восемнадцатилетней Мег, которая с азартом изучает стену, прикидывая так и эдак возможность того, что за нею скрывается тайный ход, а в нем… Интересно, откуда это у юной балерины? В театре привыкли к тому, что есть мадам Жири, строгая, холодная женщина, блестящий мастер-наставник, и ее дочь, юная, довольно талантливая и перспективная танцовщица, но если припомнить слухи, что ходили о мадам Жири и ее связи с Призраком Оперы… Яблоко от яблоньки недалеко падает.

Наставница приняла решение, и отстранила Елену.

- Позвольте мне. Если я не ошибаюсь, здесь должно быть что-то подобное…вот этому.

Пальцы нащупали завиток на резьбе, надавили, слегка повернули, и вся панель бесшумно подалась внутрь, открывая черный зев прохода. Рядом восхищенно ахнула Мег.

- А я думала, что все проходы забили наглухо, - задумчиво сказала мадам патронесса.

- Наглухо забили все обнаруженные проходы, - поправила ее мадам Жири.

Втроем они шли по коридору, и пламя свечи с трудом рассеивало мрак. Однако его хватало на то, чтобы понять – этим коридором пользуются: об этом свидетельствовали следы на полу, и обрывки паутинных сетей, беспомощно болтающиеся по стенам, вместо того, чтобы перекрывать коридор.

- Куда ведет этот ход? – шепотом спросила Елена. Она сама не знала, почему шепчет, но это казалось правильным.

- Должен вести вниз. К его убежищу.

- Скажите, а он действительно сам все это выстроил?

- Не знаю, - мадам Жири в потемках пожала плечами. – Что-то, без сомнения, – его работа, а другое он просто усовершенствовал. – окружение неким образом подействовало на всегда сдержанную даму, и она стала откровеннее. – Он говорил мне, что наткнулся на остатки древних тайников. У этого города богатая история…

Путь им перекрыл завал, недвусмысленно дающий понять, что дальше ходу нет.

- Неужели это все? – разочарованно выдохнула Мег.

- Не думаю, - покачала головой баронесса Благина. – Мы удостоверились, что сюда частенько захаживают. Вряд ли, чтобы полюбоваться на эти камни, и вернуться назад. Что-то мы пропустили. Нужно взять людей и внимательно осмотреть все еще раз. А пока – возвращаемся назад.

* * *

…Тогда он еще не называл себя Призраком.

Антуанетта Жири как раз уложила одиннадцатилетнюю Мег в комнатке, которую та делила с Кристиной Дааэ и еще тремя девочками из младших классов, и устало опустилась в кресло в своей каморке. Тускло горела лампа, освещая только половину столешницы, да нижнюю треть зеркала с мутной гладью. Антуанетта прикрыла глаза, расслабив плечи и ссутулясь, чего не позволяла себе днем – ее осанка была всегда безупречной, она держала спину непринужденно и с королевской грацией. А потом вновь их открыла и потянулась к зеркалу, за раму которого был заткнут конверт. "А. Ж." стояло на нем большими буквами.

Он был не заклеен. Внутри находилась четвертушка бумаги. "Я хочу Вас видеть", стояло в ней. И подпись: "Тот, кого Вы однажды спасли". Особенность женщин, знающих себе цену, такова, что взгляды они чувствуют спиной. Этот взгляд уперся ей куда-то в позвоночник, прожигая спинку кресла. Антуанетта встала, медленно, в каком-то оцепенении, повернулась на этот взгляд. И тут же услышала – прежде, чем успела окинуть взглядом высокую фигуру в плаще и фетровой шляпе с низко опущенными полями:

- Здравствуйте, мадемуазель.

- Здравствуй, - улыбнулась Антуанетта. И тут же нахмурилась. - Что ты здесь делаешь?

Некогда спасенный ею мальчишка превратился в молодого мужчину. В его движениях больше не было угловатости, а во взгляде – затравленности. Он шагнул к Антуанетте, снимая шляпу. Жири с удивлением обнаружила, что изуродованную половину лица скрывает маска, сделанная из папье-маше, которую удерживают завязанные сзади тесемки. Добротный дорожный костюм немаркого коричневого цвета, гладко выбритый подбородок… да, ничего не осталось от грязного циркача.

- Я решил обосноваться здесь, - сказал гость и скупо, левым уголком губ, улыбнулся.

- Прошу прощения?

- В театре.

Антуанетта опустилась в кресло, а бывший циркач прислонился спиной к стене, скрестив руки на груди.

- Ты решил работать здесь?

- В какой-то мере, - последовал краткий ответ, отнюдь её не удовлетворивший. Она нахмурилась. Гость это заметил, повел плечами.

- Вы были ко мне добры, мадемуазель. Вы - единственный человек, который был ко мне добр безо всяких условий, несмотря ни на что и вопреки всему. Вы не отвернулись от меня…

Жири поежилась. Слова слетали с губ мужчины с тяжеловесностью булыжников. Возникало неотвязное ощущение, что он преодолевает какое-то внутреннее сопротивление, чтобы произнести следующее слово.

- Я… обследовал подвалы Оперы, - с некоторой заминкой продолжил гость. - Там… есть потайные уголки, туда никто не спускается. Я устроил себе там жилье.

- Очень… впечатляет. Я надеюсь, ты не всерьез?

Гость усмехнулся.

- Более чем, мадемуазель. Я… уже некоторое время наблюдаю за жизнью театра. Поздравляю вас, балетная труппа, которой вы управляете, самое лучшее, что здесь есть. Хор сыроват… Ведущий баритон – ужасен…

- Постой, постой! Я… я ничего не понимаю! Наблюдал? Как, откуда? Что все это значит?

- Мне нужен дом, мадемуазель. Больше всего на свете мне нужен дом. Я решил – я буду жить здесь, под Оперой. Я мог бы поселиться, и никто бы не узнал ничего. Я умею быть тихим и незаметным, я двигаюсь бесшумно, сливаюсь со стенами. Но я решил открыться вам, мадемуазель. Фактически я отдаю себя в ваши руки.

- Ты не боишься, что я…

Гость снова улыбнулся левым уголком губ, покачал головой.

- Кажется, у вас есть дочь? - спросил он вдруг. - Прелестная маленькая девочка… Она так старается, мадемуазель. Она будет примой, помяните мое слово.

Антуанетта Жири поджала губы и подняла глаза. Мальчик вырос. Маленький затравленный зверек превратился в опасного хищника, который только что показал клыки.

…Много позже мадам Жири горько упрекала себя за то, что не схватила Мег в охапку и не покинула Опера Популер, Париж, Францию.… И не захватила Кристину Дааэ с собой…

* * *

Все трое устроились в кабинете мадам патронессы. Мег с любопытством оглядывалась – ей еще не доводилось здесь бывать, а все, связанное с персоной баронессы Благиной, вызывало у юной танцовщицы жутчайший интерес.

Елена Александровна печально изучала подол своего платья: несмотря на все её ухищрения, он все же запачкался, ибо заброшенные коридоры – не самое лучшее место для прогулок в длинных юбках. А вот платье мадам Жири смотрелось идеально; то ли свою роль сыграл немаркий цвет, то ли движения хозяйки, бывшей балерины, то ли к мадам наставнице пыль просто не приставала. Ну а короткое репетиционное платьице Мег тем более не пострадало.

- В следующий раз, - вслух произнесла Елена, - нужно будет надеть что-нибудь более подходящее для исследований. Высокие сапоги, например. И брюки.

- У нас есть такое в костюмерной, - с готовностью предложила девушка. – Можно подобрать для вас.

- Мег! – вскинула брови мать.

- Все в порядке, мадам Жири, - улыбнулась патронесса. – Буду очень благодарна – мне бы такой наряд пригодился.

- Неужели вы все еще собираетесь продолжать это безрассудство? – не сдавалась главный хореограф.

- А как же! Теперь я окончательно убедилась, что в моем оперном театре разгуливает некто, считающий себя вправе играть с нами в игры. Нет уж, я до него доберусь. И когда это случится…

- …если случится….

- …когда это случится, – с нажимом повторила Елена, - то я показательно разъясню ему, что его шутки – дурного тона.

- А если это и в самом деле Призрак? – спросила Мег. – Ну, настоящее привидение?

- Тогда я не пожалею средств, и одолжу в Церкви лучшего экзорциста, - пообещала баронесса. И присутствующие поняли, что да, одолжит, и вышвырнет непрошеного гостя из театра, кем или чем бы он ни был.

В дверь неуверенно постучали. Елена Александровна, мысленно сделав заметку о том, чтобы урезать секретарю жалованье, вежливо поинтересовалась, кого там нелегкая принесла. Это оказались всего лишь любимые директора, у которых буквально горело срочное и безотлагательное дело к баронессе.

Мадам Жири извинилась, попрощалась, и увела с собой дочь, уступив место месье Андрэ и месье Фирмену.

- Добрый день, господа. Чем обязана? – довольно холодно поинтересовалась Елена.

- Мадам Благина, - взмолился Фирмен, - вы должны кое-что увидеть!

С этими словами он протянул ей два листка бумаги. Она приняла их, развернула, и пробежала глазами. Как и следовало ожидать, это оказался знакомый красивый почерк:

"Спешу напомнить уважаемым господам директорам, что пятая ложа должна оставаться свободной на все представления.

Ваш П.О."

- Это доставили несколько дней назад, - торопливо пояснил Фирмен. – Мы сочли это глупой шуткой, и не стали вас беспокоить. Но сегодня утром пришло вот это, - он протянул вторую записку.

"Поздравляю господ директоров со скорой премьерой. Напоминаю, что мои указания должны выполняться беспрекословно, иначе последует кара.

Ваш П.О”.

- И вот это мы обнаружили только что у себя. В запертом кабинете, - подчеркнул Андрэ. – Даже не стали распечатывать.

Елена рассмотрела конверт. Дорогая кремовая бумага, выведенное каллиграфическим почерком: «Моим директорам лично в руки», и печать в форме черепа.

«Ваше непонимание глубоко разочаровывает меня. Не стоит пытаться бороться со мною, и бродить по темным коридорам. Я выношу вам последнее предупреждение.

П.О.»

Кто-то видел, как мы обнаружили тайный ход, или подслушал нашу беседу, подумала она. И дает понять, что это ему не по нраву. Как они могли быть столь беспечны! Что нашло на нее? Она же знала, что у стен есть уши, а в Опере этих ушей на порядок больше, чем в любом другом месте!

Елена Александровна медленно повернулась, и смерила компаньонов взглядом.

- Премьера через несколько дней, - сказала она. – Что с билетами?

- Все раскуплены! – гордо отрапортовал Андрэ. Слово «деньги», да и сама мысль о прибыли, действовали на бывших торговцев металлоломом лучше всякого успокоительного. – У нас будет настоящий аншлаг!

- Замечательно, - процедила баронесса. – А билеты в ложи?

- Зарезервированы почти все! - доложил Фирмен.

- Почти?

- Кроме пятой.

- И почему же?

- Ну… - протянул Андрэ, - мы не уверены, просто традиция, и вообще… Мы решили придержать билеты в ложу номер пять.

- Как предусмотрительно с вашей стороны. Вы поступили совершенно правильно.

Директора расцвели улыбками.

- Потому что в пятой ложе буду сидеть я, - закончила мадам патронесса. – Распорядитесь.

Улыбки на лицах деловых партнеров мгновенно увяли.

- Господа, - она встала и подошла к дверям. – Я искренне благодарна вам за важные сведения. А теперь – не смею вас задерживать.

Директора намек поняли, и улетучились, оставив мадам патронессу наедине с ее мыслями.

Тот, кто скрывался в тени, собирается выйти на первый план. И, прежде всего – ставит в известность директоров. Баронесса еще раз внимательно перечитала записки, положила их в секретный ящичек стола, и подошла к окну.

…Это называется «лезть на рожон», сказала она себе. Предыдущее руководство тоже начало с того, что изорвало послания Призрака на клочки, и отдало место в пятой ложе. А кончилось все «Дон Жуаном». Или вы, мадам патронесса, желаете повторения?

…Не желаю. Но и не собираюсь идти у этого «П.О.», кто бы он ни был, на поводу. В конце концов, не я это начала.

В дверь постучали. Прямо день визитов, кисло усмехнулась про себя Елена.

- Мадам Благина, для вас посылка.

Секретарь, с извиняющимся видом, вошел в кабинет, и, повинуясь жесту хозяйки, положил послание на стол. Это был узкий футляр из плотной бумаги, украшенный золотым тиснением и атласными лентами. Баронесса раскрыла его: внутри оказалась алая роза. Всего одна.

Она осторожно взяла ее, и тут же венчик бархатных лепестков поник – цветок был сломан, и сложен аккуратно, чтобы прикрыть место надлома.

…Разумеется, это предупреждение.

* * *

…Жозефа Буке предупреждали не раз и не два. Предупреждали и словами, и кулаками. На слова он цинично смеялся и сплевывал на пол табак, который постоянно жевал, на кулаки отвечал кулаками.

Бит Буке бывал неоднократно. Он не отличался ангельским поведением, до женского пола был охоч и при таком огромном количестве девиц различного возраста, внешности и степени доступности чувствовал себя, по меньшей мере, султаном из "Тысяча и одной ночи". Впрочем, книг Буке не читал, кое-как умел накарябать свою подпись, на том его образование завершалось. Для работы с механизмами сцены образования и не требовалось, а требовалось, чтобы крепления были должным образом зафиксированы, веревки не перетирались, а шестерни не скрипели.

Девиц Жозеф Буке завоевывал кавалерийским наскоком. Некоторые были не против, некоторые – очень даже против, но мнение их обычно во внимание не принималось. За что и получал старший машинист сцены пощечины, укусы, царапины, а нередко – и крепким балетным коленом между ног. Порой у девицы, им облюбованной, оказывался жених, и тогда доставалось Буке по-крупному. Однако манерам это его не научило, замашек своих он не оставил, а от неудач только еще больше раззадоривался.

В общем и целом Буке был пренеприятнейшим типом.

Из-за своей работы он много времени проводил на колосниках, а потому волей-неволей оказывался порой свидетелем того, чего знать не полагалось, а именно - передвижений по театру Призрака.

Подслушав как-то разговоры особ, приближенных к администрации театра, о возникшем у вышеупомянутой администрации желании избавиться от Призрака (желание это возникло еще тогда, когда Андрэ и Фирмен не посчитали, какую прибыль им приносит сей персонаж, позднее, как мы знаем, мнение свое они изменили), Буке решил заделаться героем и собственноручно поймать этого таинственного человека.

Потратив уйму времени на то, чтобы обнаружить пару потайных ходов, которыми пользовался Призрак, Буке успел намозолить тому глаза. Поскольку карательных мер не последовало даже после того, как они столкнулись чуть ли не нос к носу в одном из коридоров, Буке уверился в собственной безнаказанности…

Поэтому когда во время "Il Muto" случился очередной конфликт интересов машиниста сцены и Призрака Оперы, первый даже не потрудился предпринять попытку спасти свою шкуру. А когда понял, что возникла такая необходимость, было уже поздно…

* * *

Отзвучали последние ноты, в зале воцарилась тишина. Которую разорвал звук аплодисментов. Елена Александровна Благина встала со своего кресла в зрительном зале.

- Великолепно, господа! Если это всего лишь репетиция, пусть даже генеральная, то что же будет на премьере?

Карлотта кокетливо поправила сверкающую тиару, украшающую высоко поднятые и взбитые локоны, Арман Дюшан расцвел, хористы горделиво выпрямились, и даже обычно серьезный месье Рейер позволил себе улыбку.

- Без сомнения, мадам, - зашелестели рядом любимые директора, - «Одиссей на Итаке» станет главным гвоздем сезона!

Уж в этом мадам патронесса не сомневалась – не зря она отдала столько времени и сил поиску подходящей оперы, которая должна была ознаменовать возрождение театра.

Пересмотрев десятки вариантов, она, наконец, остановилась на «Одиссее» некоего молодого, но подающего огромные надежды композитора. С одной стороны, её привлекла музыка, с другой – сама тема возвращения неузнанного героя: торжественные хоровые песнопения, сменялись нежными ариями, с ними чередовались великолепные дуэты, и проходило через все произведение ощущение неотвратимости воздаяния.

Хотя, если вспомнить, чего это стоило…

Баронессе пришлось выдержать настоящий бой сначала с Андрэ и Фирменом, предлагающими что-нибудь более традиционное, вроде историй о неверной жене, по принципу, «а публике нравится», а затем – с главным режиссером, втолковывая ему, что она желает зрелищности со смыслом, а не просто бестолковой суеты на сцене.

Доведя всех троих до предынфарктного состояния, но настояв на своем, Елена Александровна продолжала присматривать за подготовкой, несмотря на отдельные язвительные комментарии о «лезущих не в свое дело дилетантах». Впрочем, очень скоро все имели возможность убедиться, что данная характеристика патронессы в корне неверна – уж кем-кем, а дилетанткой русская аристократка не являлась.

Дальше – больше. Она потребовала изменить и танцы, сделав их не просто вставными номерами, но вплетя в общее драматическое действо. С одной стороны – это потребовало дополнительных усилий от танцовщиков, которым пришлось еще и задумываться о таких страшных вещах, как «образ» и соответствие ему, но здесь на помощь пришла мадам Жири, железной рукой задавившая нарождающиеся кривотолки. С другой же стороны – возможность продемонстрировать не только умение крутить фуэте, но и некую «игру»…Свенсон первый понял, какие перспективы это открывает для его карьеры.

Арман Дюшан, которому отдали роль Одиссея, от осознания собственной значимости, чуть не ушел в запой. Чуть – потому что его догнали, вернули, и поставили пред светлы очи патронессы, с которой у тенора состоялась приватная беседа за закрытыми дверями. Многие пытались узнать содержание разговора, но Арман в ответ лишь закатывал глаза.

Роль Пенелопы, разумеется, предназначалась Ла Карлотте. Что можно сказать, «царица» получалась неплохо, хотя «примадонна Гуатичелли» проявлялась гораздо чаще. Впрочем, великолепные вокальные данные певицы позволяли закрывать глаза на многое.

Иными словами, подготовку к открытию Опера Популэр можно было охарактеризовать как угодно, но чаще всего на ум приходили определения вроде «стихийное бедствие», «кошмар» и «сумасшедший дом».

- Ну что ж, - сказала баронесса. – Увидимся вечером на премьере.

…По дороге в кабинет её нагнала мадам Жири.

- Мадам Благина, вы нас покидаете?

- Ненадолго, - покачала головой та. – Я отправлюсь домой, переоденусь, и прибуду незадолго до начала. Вас что-то беспокоит?

Наставница поджала губы, а потом прямо взглянула в глаза баронессе.

- Скажите, вы собираетесь сидеть в пятой ложе?

- Да, - кивнула Елена. – Правда, обзор из нее несколько…ограниченный, но музыку слушать это не помешает.

- Вы играете с огнем, мадам патронесса.

- Я не играю, - отчеканила русская. – Мне бросили вызов, мадам Жири, и я его приняла.

* * *

…Кто не умел принимать вызовы, так это Кристина Дааэ.

Антуанетта Жири была знакома с Густавом Дааэ. Однажды они выступали в одном концерте. Она танцевала отрывок из "Жизели", а он играл один из концертов для скрипки с оркестром Бетховена.

Дааэ, с мягкими каштановыми, чуть тронутыми сединой волосами, с добрыми карими глазами в обрамлении неправдоподобно длинных, на зависть женщинам, ресниц произвел на практичную и твердую до упрямства Антуанетту сильное впечатление. Его, талантливого, почти гениального скрипача, казалось, не заботили никакие земные дела. Только маленькая дочка, в младенчестве оставшаяся без материнской опеки, удерживала его на грешной земле и заставляла совершать обыденные ритуалы: зарабатывать деньги, учить Кристину музыке и чтению, следить, чтобы она не бегала в промокших башмаках и не голодала. Он любил дочь почти так же сильно, как и музыку.

При всей своей непрактичности, Дааэ оставил после себя довольно приличную сумму, которая терпеливо дожидалась совершеннолетия Кристины в одном из банков. Вняв увещеваниям врачей, обнаруживших у него чахотку, Дааэ покинул Швецию и поселился во Франции, но и более мягкий, чем шведский, французский климат не помог. Скрипач оставил этот бренный мир. До последнего момента с ним была рядом Кристина.

По счастливой, как всегда думалось Антуанетте Жири, случайности она тоже была с Дааэ в момент его мучительной предсмертной агонии. Трогать основной капитал до совершеннолетия Кристина не могла, самой ей исполнилось в ту пору едва ли десять, никаких родственников, ни ближайших, ни дальних, у бедняжки не было, и мадам Жири взяла ее под свое крыло. Так Кристина Дааэ оказалась в Опера Популер.

На свою судьбу девочка не роптала, а её карие отцовские глаза светились неизменной доброжелательностью. Она была мила со всеми, но оставалась крайне замкнутым ребенком, живущим в своих фантазиях, и мало обращавшим внимание на окружающую действительность. Кристина была крайне впечатлительной, ужасно непрактичной, восторженной и наивной. При царящих в театре нравах, она умудрялась расти, не ведая о всей той грязи и пошлости, что окружали ее почти с самого детства.

Юная Дааэ с удовольствием занималась в балетном классе, хотя не очень задумывалась о выборе будущей профессии. Ей казалось, что это так естественно – танцевать, ведь мадам Жири, матушка Жири, как иной раз называла ее Кристина, была так добра к ней.… Впрочем, в свободное от занятий время девочка постоянно мурлыкала себе под нос какие-то мелодии, классические вещи, деревенские песенки, популярные мотивчики…

Кристине, воспитанной отцом, который сам был словно не от мира сего, и с детским простодушием верил в прекрасные сказки, казалось таким естественным услышать тихий и прекрасный голос Ангела Музыки – однажды в часовне при Опере, куда она каждый день приходила помолиться.

- Будь осторожна, - только и сказала мадам Жири и отвернулась, скрывая слезы, навернувшие на глаза.

"Будь осторожна" - для Кристины эти слова были пустым звуком. Она безгранично верила отцу, как это обычно бывает с девочками, лишенными матери. А отец обещал ей прислать Ангела с Небес. Голос, Ангел, отец, все смешалось в ее хорошенькой головке, и не было рядом человека, который способен был бы разубедить ее в том, во что она безгранично верила. Замкнутые дети часто становятся упрямыми и неуправляемыми, когда речь заходит об их фантазиях.

Пожалуй, только Мег, единственная близкая подруга Кристины, могла хотя бы ненадолго вырывать ее из мира грез. Но Мег сама была еще ребенком, а потому к тому моменту, когда она разобралась, что к чему, было уже слишком поздно – Кристина по уши влюбилась в своего Ангела, ни разу не видев его в глаза.

К сожалению, предметом ее заочной влюбленности стал Эрик, бывший цирковой уродец, ныне Призрак Оперы. Их отношения, начавшиеся с обмана, просто не могли закончиться хорошо. Первая трещина прошла в тот вечер, когда Рауль де Шаньи, вняв уговорам родителей немного остепениться, появился в Опере и представился ее новым патроном…

* * *

Баронесса мельком взглянула на себя в зеркале, и удовлетворенно улыбнулась. Платье черного бархата, отделанное черным же кружевом и расшитое серебром, было пошито специально для премьеры, и как нельзя лучше подчеркивало холодноватую красоту русской. Роскошные волосы, уложенные лучшим парикмахером, украшала бриллиантовая диадема, бриллианты же были выбраны для колье, серег и браслетов. В принципе, Елена не особенно любила увешиваться драгоценностями (у нее непременно возникали ассоциации с новогодней елкой), но в данном случае – положение обязывало. А тонкий вкус в выборе нарядов и украшений позволял ей всегда выглядеть безупречно, что особенно заметно становилось рядом с той же Карлоттой Гуатичелли.

- Госпожа баронесса, - восхищенно выдохнула Мег, - вы просто чудесно выглядите!

Как Елена Александровна и обещала, она приехала в театр заранее, и не удержалась от того, чтобы нанести небольшой визит за кулисы.

- Мег! – рядом, словно из ниоткуда, материализовалась Антуанетта Жири. – Почему ты здесь? Вот-вот поднимется занавес!

- Это моя вина, мадам Жири, - весело сказала патронесса. – Я решила лично пожелать удачи всем нашим артистам, и в особенно – вашей дочери, у которой сегодня дебют. А до начала еще достаточно времени.

- В театре не принято желать удачи перед представлением, - наставница изо всех сил старалась выглядеть строго, но Елена прекрасно видела, как она переживает.

- Я знаю, - заверила русская. – Можете не сомневаться, я сделала все в соответствии с ритуалом, так что госпожа Фортуна не обидится.

Елена Александровна обвела взглядом царящий вокруг хаос: вот помощник режиссера лихорадочно проверяет в пятидесятый раз перечень реквизита на специальном столике, сверяясь со списком в левой руке, балерины и хористы занимают свои места, откуда-то доносится капризный голос Карлотты… Последние мгновения, а потом занавес поднимется, и представление заживет собственной жизнью. И те, кто собрался в зале, в ложах, в партере, на галерке – будут восхищаться вокалом, музыкой, танцами, любоваться роскошными декорациями и дивиться хитроумным инженерным трюкам, даже не представляя себе всей этой адской кухни, которая сейчас окружает баронессу.

Как ни хотелось остаться здесь, однако, пора занимать подобающее патронессе место.

…Обменявшись приветствиями с именитыми гостями, и кивнув Андрэ с Фирменом, она вошла в пятую ложу, и внимательно осмотрела внутреннее убранство: бархатные портьеры, драпировки на стенах, два кресла, столик, а на столике…алая роза. Баронесса протянула руку, и осторожно взяла её – опять сломана! Это уже отдает дурным вкусом и дешевыми бульварными романами.

Раздались звуки увертюры, занавес поднялся, и Елена Александровна с сожалением поняла, что с этой загадкой придется разобраться позже. Хотя…она еще раз взглянула на цветок, и губы её изогнулись в улыбке. Алое будет прекрасно смотреться на черном бархате. Она отломила бутон, и приколола розу к платью.

А на сцене тем временем разворачивалось действо.

… зал во дворце Одиссея на Итаке, в котором идет развеселый пир с музыкантами и танцовщицами – собравшиеся женихи пьют и хвастаются друг перед другом своими богатствами, каждый уверяет себя, что именно он станет мужем прекрасной Пенелопы…

…а вот и Пенелопа, окруженная служанками. Она уже двадцать лет не видела своего мужа и должна в одиночку защищать свой очаг и родную Итаку. Интересно, неужели кому-то могло хватить глупости попытаться отобрать что-то у этой Пенелопы?

…Явление героя – «корабль» касается «берега», и на него спрыгивает Одиссей, который еще не знает, какая встреча ожидает его на родине. Он долго странствовал, но родная Итака оставалась в его сердце. Он встречает бедного козопаса, который развеивает все надежды царя на радушный прием. Одиссей в сомнении, он не знает, как поступить. Но сейчас узнает – ему является Афина Паллада…

…роли всех богов оказались немыми – и правильно, с какой стати богам снисходить до разговоров со смертными? Афину играла Мег. В этом, конечно, был определенный риск: роль небесной покровительницы Одиссея была хоть и небольшой, но значимой. Впрочем, юная балерина превосходно справлялась, так что даже её мать в итоге признала, что дочь уже готова быть солисткой…

Елена подалась вперед, чтобы лучше разглядеть девушку. А Маргарита и впрямь здорово выросла в плане мастерства за эти месяцы! Каждый жест, взгляд, поворот головы исполнен достоинства и отражает малейшие нюансы музыки. Патронесса улыбнулась: нет сомнений, сегодня перед зрителями предстала новая звезда.

Она позволила себе ненадолго отвлечься от зрелища, и взглянуть на зрителей. Кажется, выбор оперы оказался успешным – публика замерла, внимая.

…Одиссей во дворце, пока что лишь наблюдает за бесчинствами «женихов»…

…Первая встреча неузнанного царя и царицы – он обещает ей, что её муж вернется, а она боится поверить… Оркестр вступает во всю мощь, и музыка заполняет слушателей целиком и полностью…

И когда занавес первого акта опустился – зал взорвался аплодисментами.



- Мадам Благина, - прошептал Фирмен, - это божественно, великолепно, непередаваемо, я не в силах выразить свои чувства!

В антракте все покинули зал, и начали обмениваться первыми впечатлениями. Интересно, усмехнулась про себя баронесса, что вы запоете после второго акта, когда увидите Одиссея, карающего женихов.

- Баронесса, - она свернула веер, и обернулась. Это оказался граф де Ролле, заядлый театрал, с которым они иногда встречались на званых ужинах и балах, а рядом с ним стоял смутно знакомый молодой человек под руку с темноволосой девушкой в пунцовом платье. – Баронесса, позвольте представить вам виконта де Шаньи.

Де Шаньи? На мгновение ей показалось, что она ослышалась. Неужели?

Молодой человек поклонился.

- Рауль де Шаньи к вашим услугам, баронесса. А это моя супруга, виконтесса Кристин де Шаньи.

Елена приветливо улыбнулась и сказала что-то общепринято-любезное, кажется, что она безумно рада знакомству – воспитание помогло скрыть замешательство. Значит, это та самая Кристина, из-за которой больше года назад этот театр чуть не сгорел дотла? Она мало изменилась с того времени, когда баронесса Благина в последний раз видела её, на сцене, поющей Аминту в «Дон Жуане». Копна вьющихся темных волос, огромные карие глаза…несмотря на роскошное платье и украшения – выглядит совершеннейшим ребенком. Сколько ей должно быть? Восемнадцать, как Мег?

- Мы с женой всего несколько дней назад вернулись из-за границы, - рассказывал, между тем, виконт. – И первое, что мы услышали – это что Опера Популэр восстановлена, и вот-вот должна быть премьера. Мы решили, что обязательно должны побывать здесь.

- И каковы впечатления? – светски улыбнулась Елена Александровна, обмахиваясь веером.

- У меня просто нет слов, баронесса, - сказал Рауль, и она ему поверила. – Я даже представить себе не мог, что возможно сотворить такое чудо. Вы волшебница!

- Вы мне льстите. То, что вы видите вокруг, - она изящным движением кисти обвела окружающее великолепие, - это результат огромных усилий многих людей.

- Я уверен, это говорит ваша скромность, - виконт не собирался отставать в учтивости. – Госпожа Благина, сегодня я устраиваю торжественный прием у себя в особняке для всех звезд сегодняшнего представления. И я буду очень рад, если вы почтите его своим присутствием.

- Благодарю вас, - слегка склонила голову Елена. – Я буду.

…а Кристина так и промолчала весь разговор. Что же она чувствовала? Может, где-то там, под шелками и драгоценностями, прячется сожаление о том, что безвозвратно утеряно?

В ложу Елена вернулась в смятении – кто мог подумать, что эта случайная встреча так выбьет её из колеи.

Новых цветов, слава богу, не появилось…

Начался второй акт, но Елена следила за событиями довольно рассеянно: в принципе, она знала эту оперу до последней ноты. Надеюсь, кисло подумала она, наш таинственный гость не надумает выкинуть какой-нибудь трюк. Или надумает? Она почти хотела этого – всегда легче иметь дело с тем, что ты видишь и понимаешь, а не с бесформенным страхом, когда твой собственный разум работает против тебя, услужливо додумывая и дорисовывая. Пальцы случайно задели приколотый к платью бутон. Тот, другой, любил рассылать такие знаки внимания, правда, еще перевязывал их черными ленточками. А здесь ленточек нет, и цветок надломлен. Н-да, с фантазией у него туго.

Она аккуратно сняла импровизированную брошку, и поднесла к лицу. Нужно будет узнать, что это за сорт, дорогой ли, и где его можно приобрести, решила она. И что за странный запах? Сильный, но не натуральный. Явно что-то парфюмерное, только кому могло прийти в голову такое? Намек на искусственность и условность театрального мира, где даже роза розой не пахнет? Так, одернула себя баронесса, сейчас вы, голубушка, надумаете себе разного: нельзя недооценивать противника, но и переоценить его тоже может быть чревато.

* * *

Мсье Рейер - Луи-Этьен-Эрнест - всегда мечтал служить Мельпомене. Постигнув тайну закорючек на нотном стане, а заодно и смысл загадочных слов « нотный стан» в пятилетнем возрасте, Рейер с тех пор ни дня не проводил без музыки. Блестящий выпускник консерватории, он был приглашен в оркестр оперного театра, что располагался на улице Ле-Пелетье и так бесславно был утерян вследствие страшного пожара. Отдав двадцать лет своей жизни этому старому театру, Рейер остался не у дел, пока однажды ему не принесли приглашение в труппу Опера Популер.

Началось все с письма, таинственным образом попавшего в запертую комнату. Дирижер обнаружил его вечером, когда возвращался домой. "Уважаемый мсье Рейер, - говорилось в письме, - позвольте выразить вам мое почтение и предложить место дирижера в театре Опера Популер". Письмо было подписано кратко - "П.О.".

Это была, несомненно, чья-то глупая шутка. Так, во всяком случае, думал Рейер – ровно до того момента, когда помощник личного секретаря директора Опера Популер, молодой человек восемнадцати лет по имени Реми, принес бывшему дирижеру приглашение от мсье Лефевра. Узнав от Реми, что ему собираются предложить место, Рейер подумал, что "П.О." - это Лефевр, зачем-то скрывающийся под псевдонимом. Чудаков на свете много, решил дирижер и принял предложение директора.

Нет нужды говорить, что очень скоро он убедился, что Лефевр и "П.О." являются совершенно разными людьми.

Рейер за время своей работы еще не раз получал записки от своего таинственного покровителя, замолвившего за него словечко перед дирекцией. В записках "П.О." или выражал удовольствие спектаклем, или просил обратить внимание на деревянные духовые, или просто желал Рейеру счастливого Рождества. Меж ними установилось что-то вроде дружеских отношений: "П.О." высоко ценил мастерство Рейера, а Рейер признал за "П.О." право оценивать его работу.

На том приснопамятном маскараде Рейер впервые увидел "П.О.". Высокий мужчина с горящими глазами, в полумаске и алом плаще произвел на дирижера впечатление. Почему-то он считал, что "П.О.", иначе Призрак Оперы, будет старше и, как бы это сказать, менее привлекательным для дам. Конечно, маска скрывает лицо, но фигура, осанка, манеры – погибель для женского пола. У мсье Рейера была довольно взрослая дочь, головная боль несчастного дирижера, натура увлекающаяся, кокетливая. Глядя на нее, дирижер мог смело утверждать, что знает природу всех женщин.

…Он первый оценил гениальность "Дон Жуана" и первый же высказался против авантюры с ее постановкой. Музыка должна служить обществу, созидать, но никак не разрушать! Но кто стал бы слушать какого-то дирижера? Возможно, Елена Александровна Благина… но её тогда еще не было в театре…

* * *

…Премьера прошла с огромным успехом. Зрители рукоплескали стоя, артистов четыре раза вызывали на бис. И Елена Александровна наконец позволила себе вздохнуть с облегчением. Никто не должен был догадаться, как сильно переживает невозмутимая мадам патронесса. А она переживала, прекрасно осознавая, на какой риск идет, настаивая на постановке именно этой оперы, требуя изменения традиций.… Ну что ж, кто не рискует – тот не выигрывает.

…Чтобы попасть за кулисы, пришлось проталкиваться сквозь столпившихся поклонников искусства. Конечно, больше всего внимания доставалось исполнителям главных ролей – вон Ла Карлотта принимает поздравления, а за её спиной сквозь приоткрытую дверь гримуборной видно столько огромных букетов и корзин цветов, что, пожалуй, впору открывать собственный магазинчик. У ныне ведущего тенора – да, он доказал, что может стать ведущим – все еще слегка ошарашенное выражение лица, не привык бедняга быть в центре, ну да ничего, все впереди.… О, а это к кому?

- Мадемуазель Жири, вы великолепны! Мадемуазель Жири, не откажите в любезности…

Сегодня на сцене родилась новая звезда, и это поняли все. Теперь главное, чтобы у Мег не закружилась голова от успеха. Хотя…Елена перевела взгляд на Антуанетту Жири, и подумала, что при такой наставнице это маловероятно.

Маргарита стояла в коридоре (нужно будет позаботиться, чтобы девушке выделили отдельную гримерную, подумала баронесса. И как она это выпустила из внимания!), а рядом с ней – Кристин де Шаньи! Одна, без супруга…

- Мег, дайте же и мне вас поздравить! – баронесса с улыбкой подошла к юной балерине. – Вы замечательно выступили. Уверена, это будет только началом вашего триумфа.

- О, мадам патронесса, - засияла та, - вам понравилось! Я так рада!

Кристин, по всей видимости, опять собралась сыграть роль беззвучной тени, но не тут-то было.

- Мадам Благина, позвольте представить вам мою подругу, Кристин! Мы с ней росли вместе, и были, как сестры…

- Мы уже знакомы, - подала голос виконтесса. – Я в восторге от этой премьеры. Как все же замечательно, что я уговорила Рауля посетить её…

- Спасибо, - серьезно сказала Елена. – Для нас всех это очень важно.

Странно, как отличается звучание голоса при пении и разговоре. Несмотря на прошедшее время, баронесса прекрасно помнила нежное сопрано юной Дааэ в «Ганнибале» и «Дон Жуане», а вот сейчас голос кажется ниже, и…взрослее, что ли? ...Все же характер у этой девушки сильный – не у всякого хватило бы духу вот так прийти на премьеру после того, что здесь произошло, а твое имя связано с этим самым что ни есть тесным образом.

Виконт де Шаньи напомнил, что ожидает всех у себя в особняке, чем воодушевил собрание невероятно. Елена Александровна подумала об очередном светском приеме и мысленно скривилась. Но не ехать никак нельзя – это уже форменное свинство. Кроме того, там будет возможность пообщаться с виконтессой Кристин, что в свете творящихся в Опере беспорядков, очень кстати.

- Баронесса…

Она оглянулась. Реми, личный секретарь любимых партнеров, изобразил улыбку.

- Мадам Благина, я должен вам кое-что сообщить…

Елена вскинула брови.

- Я вас слушаю.

- Не здесь, – покачал головой секретарь.

Гости уже подтягивались к выходу. А де Шаньи настаивали, чтобы дирекция театра поехала в их карете: о, у нас накопился миллион вопросов…вы ведь не откажете в любезности…Разумеется, Андрэ с Фирменном сразу же согласились, и заняли свои места в роскошном экипаже. Ждали только баронессу.

- Это не может подождать?

- Нет. Это очень важно, поверьте. Я вас надолго не задержу.

Нельзя было сказать, что Елене Александровне очень нравился этот вежливый и обходительный субъект. И уж брать его личным секретарем она бы точно не стала, ибо слишком хорошо знала подобный тип. С другой стороны – Реми понимал свое место, обязанности выполнял превосходно, а что еще нужно хорошему работнику? Наверное, что-то все-таки нужно, иначе бы он не стоял сейчас перед баронессой. Она приняла решение.

- Хорошо. Мы побеседуем у меня в кабинете. Ждите меня там, я сейчас приду.

Молодой человек поклонился, и быстро исчез. Елена вздохнула – теперь придется извиняться перед виконтом за вынужденное опоздание. Впрочем, если верны её предположения насчет Реми, оно того стоит.

…Решив все вопросы, и пообещав явиться на прием так скоро, как только будет возможно, Благина быстро поднялась вверх по лестнице и направилась к своему кабинету. Гости разъехались (многие – торопясь на банкет к де Шаньи), и главный холл с великолепной лестницей неожиданно быстро опустел. Работники уже убрали декорации, подняли люстру…как быстро все происходит: только что здесь кипела жизнь, передвигались толпы людей, были слышны разговоры и смех, а через какой-то час воцаряется тишина и пустота. Пожалуй, не нужно обладать особо бурной фантазией, чтобы навоображать призраков…

Возле кабинета никого не было. И это было непонятно.

Елена Александровна остановилась и недоумевающее осмотрелась. Она ясно велела секретарю дожидаться её, неправильно истолковать её слова он не мог. Судя по тому, как быстро он туда помчался, должен был уже давно быть здесь. Не заблудился же он, в конце-то концов! Или решил по пути заглянуть в трактир, отметить премьеру? Она взглянула на изящные часики, пожала плечами, и решительно развернулась, чтобы уйти. Кто бы мог подумать, что она позволит так подшутить над собой. Ну, ничего, завтра она побеседует с любимыми партнерами, и Реми, очень возможно, придется расстаться с теплым местечком. Елена Благина вовсе не была злопамятной или мстительной. Но – положение обязывает…

Под каблуком что-то хрустнуло. Она опустила взгляд, и увидела на полу несколько маленьких осколков стекла. Откуда они тут взялись? Непонятно. Баронесса аккуратно подняла один и поднесла к лицу. При ближайшем рассмотрении стекляшка была идентифицирована как частица разбитого монокля: размер, полукруглый краешек…а вон неподалеку валяется покрученная дужка. Монокль носил Реми – ему казалось, что с ним он выглядит солиднее. Получается, он все же здесь был? А затем Елена заметила еще кое-что, от чего её и без того не лучшее настроение резко упало. Небольшое красное пятнышко на полу.

Мысленно махнув рукой на красивое платье, она опустилась на колени и осторожно дотронулась до него. Какая-то жидкость, большего на черном шелке перчатки не разглядишь. Хотя…

Внезапно Благина оказалась в полной темноте и едва сдержала крик от неожиданности, впрочем, быстро взяв себя в руки. Молодец, иронично похвалила себя она, дождалась, что во всей Опере погасили свет. Что теперь? Позвать кого-нибудь на помощь, зайти в кабинет и взять свечку, или просто выбраться на ощупь? Представив себе последнюю картинку, баронесса с трудом подавила истерическое хихиканье – да, уж лучше второй вариант.

Она уже достала ключ, когда ощутила рядом чье-то присутствие. Ну, слава богу, с облегчением подумала русская, и уже собралась окликнуть человека, но что-то её остановило, странное ощущение, инстинкт, обычно подавляемый так называемой цивилизованностью. Вместо этого она прижалась к стене, затаив дыхание, и пытаясь унять стук сердца, который, казалось, было слышно даже не улице. Таинственный некто, судя по всему, стоял совсем недалеко, и шумно сопел. Да, именно так – словно он только что трижды оббежал вокруг оперы, или, как минимум, таскал на спине мешки с опилками. Легкое дуновение ветерка коснулось лица, и тонкий запах разлился в воздухе. Он не был неприятным, скорее – странным, почти неощутимым, и не будь все чувства патронессы обострены до предела, она бы ничего не заметила. Ей стало страшно. Хотелось закричать, и броситься бежать, но тот же инстинкт заставлял её стоять на месте, не двигаясь, потому что иначе… – она не хотела думать, что «иначе».

- Матушка! – крик и свет фонаря разорвали окружающий кошмар. – Елена Александровна, где вы?

Она услышала быстрые удаляющиеся шаги – кто бы ни скрывался в темноте, он явно не собирался являть себя миру. Мрак рассеялся, а вместе с ним – и страх. Хотя одного фонаря для огромного пространства было маловато, но его хватило, чтобы разглядеть высокую фигуру кучера Василия. Да и вряд ли кто-то еще в опере стал бы орать по-русски.

- Василий! – она перегнулась через перила. – Ну, у тебя и голосина! В самый раз в хоре петь. Ты что тут забыл?

- Дык, того, - замялся кучер. – Я ж вас ждал-ждал, а тут все ушли, да и свет погас. А вас все нет. Я и подумал, нечистые дела творятся в этом театре, лучше пойти посмотреть. А ну как этот призрак где-то рядом бродит?

- Ладно, - улыбнулась Елена. – Подымись-ка сюда.

Слуга быстро взбежал по лестнице.

- Посвети…

Благина направилась в сторону, в которую удалился таинственный человек. Широкий пустой коридор. С обеих сторон – двери, обе закрыты, и если бы хоть одну из них открывали-закрывали, это бы она услышала. А вот шагов, которые должны бы предшествовать появлению таинственного обитателя теней, она точно не слышала – словно он просто оказался рядом, материализовавшись из пустоты.

Елена Александровна остановилась, закрыла глаза, и попыталась воспроизвести в памяти то, что только что произошло. Крик Василия – и неизвестный сразу же уходит, она слышит, как он слегка шаркает при ходьбе, очень четко, раз, два, три, четыре, пять, шесть – тишина. Звук не затихал постепенно, удаляясь, он просто оборвался на ровном месте. И тот, кто был в коридоре – исчез. Просочился сквозь стену? Она задумчиво окинула взглядом свое отражение в огромном зеркале, вмурованном в стену. Двери могут быть разными…

За спиной нетерпеливо переминался с ноги на ногу Василий. Надо ехать на прием, её ведь ждут.

* * *

…Карлотта в тот день устроила форменную истерику. Видимо, накопившая усталость от изнуряющих репетиций перед премьерой "Ганнибала", неопределенность с перезаключением контракта в связи с уходом из театра Лефевра - все это вылилось в эффектный уход "навсегда".

Кристина недолюбливала шумную истеричную приму, но никогда не задумывалась о том, чтобы со временем занять ее место. Быть примадонной, блистать на подмостках, срывать овации – нет, в ее мечтах не было таких наполеоновских планов. Хотя ее Ангел несколько раз затрагивал эту тему, Кристина всерьез никогда не задумывалась, что он намерен воспитать из нее вторую Габриэллу Краус или Аделину Патти. Тем неожиданнее для нее стало предложение матушки Жири заменить Карлотту ею, Кристиной. Тем неожиданнее стало согласие новых директоров.

Впрочем, Кристина пела с удовольствием. Но не ради будущего восшествия на престол славы, отнюдь. Она пела для Рауля, который так неожиданно ворвался в ее жизнь, Рауля, которого знала мальчиком, к которому нежно была привязана и которого считала своим другом.

Триумф ошеломил ее и напугал. Мадам Жири, почувствовав смятение своей воспитанницы, постаралась оградить ее от толпы новоиспеченных поклонников. Впрочем, виконта в ее комнату она пропустила. Во взгляде молодого человека мадам Жири увидела твердость, решимость и бесконечное восхищение. И если бы кто в тот момент сказал мадам Жири, что она по сути своей стала обыкновенной сводницей, то удостоился бы ее фирменного холодного взгляда.

Кристина очень устала, ее мысли и чувства пребывали в полнейшем беспорядке, но она не без удовольствия отметила, что Рауль де Шаньи, который не далее, чем на генеральной репетиции "Ганнибала" ее попросту не узнал, теперь готов бросить ее ногам весь Париж и пару шоколадок в придачу. И в этот момент ее чувство к таинственному учителю дало трещину. Хотя сама она еще не отдавала себе в этом отчета.

Рауль ушел отдавать распоряжения на счет ужина, на который пригласил Кристину, и в этот момент Кристину позвал Ангел Музыки.

Свет в комнате был приглушенным, и от этого зеркало в тяжелой раме казалось живым. Отражение в нем колебалось, а затем растворилось, открывая проход, за которым стояла высокая фигура в черном, и чарующий голос манил Кристину за собой. Устоять было невозможно.

Всю дорогу до подземного озера Ангел молчал, а Кристина не осмеливалась заговорить, она лишь изумленно оглядывалась по сторонам. Никогда прежде она не спускалась на нижние этажи. Каменные стены, кое-где поросшие мхом, каменный пол, по которому ползали мокрицы, сводчатый потолок, едва различимый в чадящем свете факелов, сырость, холод, гнетущая атмосфера - и горячая рука Ангела, его горящие глаза и мертвенная бледность маски, скрывающей правую половину лица. Левая же половина явно принадлежала красивому мужчине: серовато-зеленые глаза в обрамлении прямых черных ресниц, чистая линия лба, изящный излом черной густой брови, губы лукообразной формы - как у статуи Аполлона. Воображение Кристины мгновенно дорисовало вторую половину лица, и сердечко ее сладко заныло. Да, Ангел оказался более чем привлекательным мужчиной… пожалуй, несколько староват - лет тридцать пять, не меньше. Больше ничего подумать Кристина не успела, потому что ступила на деревянный настил, возле которого на волнах покачивалась лодка.

Кристина основательно промерзла в своем сценическом платье и пеньюаре, накинутом поверх него. Усевшись в лодке на скамеечку, она потерла ладошки, чтобы согреть их, и тут же была укутана в плащ, который ее спутник снял со своих плеч. Ткань была шершавой, уютной, от нее пахло дымом и корицей. Плеснула вода под веслом. Лодку качнуло. Жизнь казалась прекрасной.

* * *

Особняк семнадцатого века, принадлежащий де Шаньи, радостно светился окнами, вдоль улицы стояли экипажи. Василий ловко остановил карету возле парадной лестницы, тут же подоспел вышколенный лакей, подал руку Елене Александровне, закрыл за ней дверцу. Баронесса вскинула голову и начала подниматься.

Нет, приемы, обеды, яркий свет и громкую музыку, шампанское, духоту, пустые разговоры и натужные шутки кавалеров Благина не любила. Однако, как и все женщины, она была чуточку неравнодушна к собственному успеху в свете и тщеславна - о, самую малость. К тому же Елена Александровна любила танцевать. Вот раздаются первые такты мазурки или полонеза, напротив замирает партнер в черном фраке с кремовой бутоньеркой, руки затянуты в шелковые перчатки, а через секунду они уже плывут в танце, их движения синхронны и гармоничны. Алексей Константинович танцевать не любил, но позволял молодой жене танцевать с другими. Он не был ревнив, возможно, потому что знал, что Елена чтит устои семьи, блюдет честь и никогда не запятнает свою репутацию интрижками. А может быть, ему нравилось наблюдать за ней и с гордостью говорить – да, это моя жена танцует с поручиком Волынским, или с князем Лопухиным, или с британским послом сэром МакТавишем.

…Елена Александровна оказалась в холле, где еще один вышколенный лакей принял ее накидку, а затем прошла в парадный зал. Виконт был, очевидно, предупрежден о ее появлении, потому что встретил ее почти у дверей, предложил руку и еще раз выразил свое восхищение сегодняшним спектаклем.

Гостей было не слишком много, что порадовало баронессу. Де Шаньи кто-то отвлек, он извинился перед Еленой и отошел, а к ней тут же подошел князь Барятинский, приложился к ручке, а затем поманил официанта с подносом, уставленным бокалами с шампанским.

- Чудесное вино, - сказал он светским тоном, протягивая прохладный хрусталь Елене.

Та сделала глоток и поняла, что ужасно устала за весь долгий день, и к тому же чертовски проголодалась. С тоской в душе и улыбкой на устах она слушала князя, а мысленно – снова и снова возвращалась в темный коридор, вспоминала звук шагов, странный запах… она вдруг подумала, что запах ей смутно знаком, но откуда?…

Елена извинилась перед князем и отошла к окну, по дороге взяв еще один бокал. Гостей обносили легкими закусками, где-то вдалеке слышался смех Фирмена. Слева раздавался тенорок Андрэ. Мощного сопрано Карлотты слышно что-то не было. Почувствовав настоятельное желание присесть, снять туфли и вытянуть ноги, Елена поставила едва пригубленное шампанское на специальный столик и отправилась искать уединенное место.

Семейство де Шаньи славилось своей родословной, корни которой терялись где-то во времена Людовика Сварливого. Все сплошь знатные вельможи, утонченные и изысканные, казалось, они были незыблемы. И все же нынешний граф де Шаньи, Филипп-Жорж-Мари, считал, что живет во времена заката своего рода. Сам он был убежденным холостяком, а его младший брат Рауль женился против его воли на девице самого плебейского происхождения. И хотя сестер удалось удачно выдать замуж (одну за герцога, вторую за маркиза), но титул и фамилия, считал Филипп, после его смерти уже не будут иметь такого веса, какой они имели еще двадцать лет назад. На нынешнем приеме он не присутствовал, потому что находился в Богемии, где у Шаньи было небольшое предприятие.

Особняк полностью отвечал вкусам Филиппа: тяжелые портьеры, золото и бронза, мрачные картины, разумеется, подлинники, обширная библиотека, конюшни, оранжерея.… По мнению Благиной вокруг было слишком много нарочитой роскоши.

- Мадам баронесса! - услышала она голос Мег. Балерина вышла из комнаты, перед которой остановилась Елена и поманила ее за собой.

Она оказалась в уютном будуаре. Стены были обтянуты китайским шелком, картины на стенах представляли сценки из восточной жизни. На канапе рядом с ширмой сидела Кристина де Шаньи.

Она поднялась навстречу Елене и протянула ей руки.

- О, госпожа Благина! - сказала она своим приятным голосом. - Простите, что не поприветствовала вас в зале. Но я очень утомилась после представления.… К тому же… - она мило и чуть смущенно улыбнулась, - в обществе столь блестящих дам и кавалеров я несколько теряюсь.

- Охотно верю, - улыбнулась в ответ Елена, чувствуя, что ей нравится виконтесса. А ведь они с Мег, кажется, ровесницы? Но какой же взрослой кажется одна, и каким ребенком выглядит другая!.. - Признаться, иногда мне тоже хочется сбежать от всего этого великолепия. Правда, - добавила она с легким лукавством, - оставив на лестнице туфельку.

Поймав непонимающий взгляд Кристины, Елена вздохнула. Она любила сказки мсье Перро, но, кажется, Кристина де Шаньи не была с ними знакома.

- Мег! – в дверях, в своей обычной манере, словно из ниоткуда, возникла мадам Жири. – Будь добра, подойди сюда. Мне нужно кое-что тебе сказать.

Девушка ойкнула, быстро извинилась, и бросилась к матери. Виконтесса покачала головой.

- Словно ничего не изменилось…знаете, когда я увидела мадам Жири, мне на миг показалось, что сейчас она начнет меня отчитывать за неправильные фуэте.

Елена, припомнив несколько репетиций балетной труппы, на которых побывала, мысленно порадовалась, что у них с мадам наставницей очень разные сферы…эээ…приложения талантов.

Кристина меж тем продолжала:

- Знаете, Мег была первой, кто поздравил меня после премьеры. А теперь, - не без гордости произнесла она, - мне удалось первой поздравить её! Это было нелегко, учитывая, сколько поклонников столпилось в коридоре.

- И как же вам удалось преодолеть эти препятствия? – приняла шутливый тон Благина.

- Ну, - загадочно протянула юная виконтесса, - я знаю этот театр немного лучше, чем большинство зрителей… - она вдруг посерьезнела. – Мне с трудом удалось уговорить Рауля посетить премьеру – он стремится вычеркнуть из памяти все то, что с нами произошло. «Прошлое осталось в прошлом, следует двигаться дальше» - его девиз, а я считаю, что это нужно было сделать. – Виконтесса говорила скорее сама с собой. – Я знаю, как многие смотрят на меня, и что говорят за моею спиной. Скажите, - она повернулась к Елене, - вам доводилось возвращаться в мыслях куда-то, и думать, «ах, если бы не…»?

- Разумеется, - кивнула Елена. – Думаю, это ощущение знакомо каждому человеку. Наша жизнь – это множество перекрестков, и ежеминутно мы выбираем, в какую сторону идти. Но нам не дано узнать, что скрывалось за другим поворотом, хотя и очень этого хочется…

- Я выбрала, - тихо сказала Кристина.

- И вы жалеете об этом?

- Нет, - быстро ответила та. – Я знаю, что если бы мне довелось пройти через это снова, то я поступила бы точно так же. Нет, мадам Благина, я ни о чем не жалею…странно, что я рассказываю все это вам.

- Ничего странного, - покачала головой русская. – Часто бывает, что гораздо проще довериться постороннему человеку, с которым вы встречаетесь впервые в жизни.

- Согласна, - печально усмехнулась виконтесса. – Рауль…он так пытается меня оградить от переживаний. Даже велел выкопать все кусты алых роз в саду.

- Ну, уж розы-то, чем не угодили? – рассмеялась Елена.

- Мой супруг считает, что они навевают дурные воспоминания…из-за того, что когда-то мне их дарил тот, другой. Но я не буду спорить с Раулем, он расстроится, а мне не хочется его огорчать. – Кристина перевела взгляд на алый бутон, приколотый к платью баронессы. – Весьма оригинальная…брошь.

- Вам нравится?

- Да, это очень красиво. И необычно.…Все же, я люблю цветы.

Елена Александровна задумчиво прикоснулась к розе.

- Вы получали такие же?

- Нет, - ответила Кристина, - совсем другие. Те, которые дарил он, абсолютно непохожи на вашу…

- Я прошу прощения за вторжение, - в дверях появился виконт де Шаньи. – Кристина, любимая, ты обещала спеть, гости уже ждут.

- Сейчас, - когда юная виконтесса смотрела на свого супруга, её лицо словно озарялось изнутри нежным светом. – Баронесса, вы проводите меня?

- Вы по-прежнему поете? – поинтересовалась Елена Александровна, когда они входили в зал.

- Конечно, - просто ответила Кристина. – Я обожаю музыку и пение. Кроме того, - она заговорщицки понизила голос, - каждая мать должна уметь петь колыбельную…

* * *

На следующее утро после премьеры Благину поздравляли все, начиная с собственной горничной, и оканчивая любимыми партнерами-директорами. Последние поджидали в засаде у дверей кабинета и, увидев патронессу, залились такими соловьиными трелями, словно получили тройную прибыль. Или действительно получили?

Она зашла в кабинет, взяла со стола привычную уже сломанную розу, пододвинула корзину для бумаг, и аккуратно опустила цветок туда. Увы, «подарок» годился лишь на это. Будь роза целой – её можно было бы поставить в вазу, и любоваться, а так – только выбросить.

Быстро посмотрев бумаги, Елена Александровна решила, что финансами можно заняться позже, выловив Андрэ и Фирмена. Посидеть втроем в кабинете за чашечкой чая с пирожными и приятной беседой…на бухгалтерскую тему. В том, что часть денег потихоньку оседает в карманах бывших магнатов металлолома, она не сомневалась, главное только, чтобы эта часть не превышала разумных пределов.

Репетиция должна была вот-вот начаться, и патронесса подумала, что стоит почтить её своим присутствием, проверить, как чувствуют себя артисты после премьеры и последующего бурного празднования, и позаботиться, чтобы к вечеру они были в надлежащем состоянии.

…Сцену пока еще только готовили: работники бродили туда-сюда, передвигая и устанавливая декорации под чутким руководством главного режиссера, потом сверху спустили задник, и режиссер тут же разразился поистине шедевральной тирадой о том, каким олухом царя небесного следует быть, чтобы все на свете перепутать. Рабочие внимательно выслушали, пожали плечами, подняли декорацию наверх, и спустили другую.

Режиссер уселся через два ряда от кресла Елены Александровны и, изобразив христианского мученика в Колизее, всем своим видом дал понять, что готов к началу репетиции. Мсье Реер взмахнул дирижерской палочкой, но, видно, небесные покровители Опера Популэр решили взять выходной.

Ужасный вопль, по мощности едва уступающий коронным трелям Ла Карлотты, раздался из-за кулис и едва не оглушил присутствующих. Баронесса побледнела, как полотно, моментально вскочила со своего места, и бросилась к сцене.

Небольшая кладовка за кулисами обычно использовалась как вместилище реквизита, туда убирали ненужное во время представления, там же держали кое-какие личные вещи. Но сейчас в ней появился новый «экспонат». Таинственным образом пропавший накануне секретарь Реми болтался в петле, на полу валялась табуретка, и листок бумаги белел на тумбе.

…Полиция прибыла быстро, сняла повешенного, изучила записку, в которой Реми прощался с миром, и принялась допрашивать возможных свидетелей. Елену Благину допрашивал лично мсье Сегре, в её кабинете.

Допрос прошел быстро и четко – Сегре был профессионалом своего дела и обладал незаурядным чувством такта.

…Елена потерла виски и, взяла обеими руками чашку чаю, пытаясь согреть руки – почему-то они начали зябнуть. Нервы, наверное, подумала она, и подняла глаза на следователя, который устроился в кресле напротив, с такой же чашкой чая.

- Месье Сегре, что это может быть?

Полицейский отпил чаю, и поставил чашку на подлокотник кресла.

- Все указывает на самоубийство, баронесса. Конечно, мы будем проводить дополнительные исследования…

- Вы говорили с Андрэ и Фирменом? – холодно осведомилась женщина.

Сегре кивнул.

- Я так и думала, - отстраненно произнесла русская. – Раньше я полагала, что истина – превыше всего, но теперь я очень хорошо понимаю, почему часто приходится искать компромисс.

- Вы заметили… - это был не вопрос.

- Да, мсье, - Елена поднесла чашку к губами, но передумала, и отставила её прочь. – У меня есть глаза, чтобы видеть, и разум, чтобы делать выводы. Вчера Реми хотел со мною поговорить, но когда я пришла – его не было. Сегодня его находят повешенным. Я верю в совпадения, но это уж слишком нарочито. Кроме того, пока что я не видела самоубийц, которые сначала душат себя, а потом подтягивают в воздух. У Реми на шее – два следа от веревки!

Полицейский задумчиво рассматривал баронессу. Эта женщина поистине вызывала восхищение.

- Один след шел поперек шеи, - сказал он, - а второй – поднимался к ушам. Вначале его придушили, возможно, не до смерти, просто чтобы он потерял сознание и не сумел оказать сопротивление, а потом – повесили. И попытались инсценировать самоубийство.

Елена вспомнила осколки стекла и красное пятнышко на полу – похоже, сопротивление все же было оказано. И тот незнакомец в темноте так тяжело дышал, словно занимался каким-то тяжелым трудом. Например, душил Реми (секретарь не был силачом, но за свою жизнь, без сомнения, боролся бы), а потом – волок его куда-то, и вешал. Возможно, тогда она стояла в нескольких шагах от убийцы! Слава богу, что Василий появился так кстати! Её передернуло.

- …я говорил с Ришаром Фирменом и Жилем Андрэ, - продолжал тем временем Сегре. – Они прекрасно все понимают, но требуют, чтобы дело замяли, даже деньги предлагают, и обещают, что обратятся к моему начальству, как они уже это делали раньше…а чего желаете вы?

Патронесса встала, вышла из-за стола и остановилась перед следователем.

- Я скажу вам, чего я НЕ желаю, - сказала она. – Я не желаю, чтобы это дело замяли. Но и не желаю, чтобы вокруг Опера Популэр опять поднималась газетная шумиха. Это мешает нормально работать… Вы меня понимаете, сударь?

Следователь встретил взгляд серых глаз русской аристократки, и молча кивнул.

* * *

Проводив Виктора Сегре, она еще какое-то время сидела за столом, глядя в никуда, пока почти нетронутый чай стыл в чашке. Затем она встала, подошла к двери, вышла, прошлась по коридору и остановилась у перил. Внизу суетились люди, полицейские допрашивали работников и артистов, кажется, кто-то собрался домой к Реми, чтобы произвести обыск. Елена молча понаблюдала за этим, а потом отошла назад, туда, где, как она предполагала, стоял незнакомец прошлым вечером, и замерла. Быть может, она была в нескольких шагах от разгадки, но пришлось ехать на прием к де Шаньи…впрочем, нельзя сказать, что поездка прошла даром.

Вновь она вспомнила звук шагов в темноте: один, два, три, четыре, пять, шесть, тишина. Она протянула руку, и коснулась поверхности зеркала. Гладкое, холодное…Елена прислонилась к нему и закрыла глаза. В родной России девушки пытались с помощью зеркала заглянуть в будущее, правда, она в это никогда не верила. Она глубоко вдохнула…и опять ощутила тот странный запах. Где же она его чувствовала раньше?

Боже, как она могла это забыть? Роза в пятой ложе! Та самая, что не пахла натуральным цветком. Неужели она нашла зацепку? Баронесса открыла глаза, и прислонилась к зеркалу щекой. С этого ракурса явно были видны следы пальцев. Она накрыла их своими, нажала и почувствовала, как кажущаяся намертво вмурованной в стену поверхность подалась под нажимом. Она надавила сильнее, и зеркало послушно и совершенно бесшумно двинулось в сторону, открывая щель прохода. Там тоже был этот запах, только намного сильнее, словно кто-то разлил пузырек духов.

Благина отодвинула импровизированную дверь настолько, насколько сумела, и остановилась. Её пугало то, что могло скрываться во мраке, но и неодолимо тянуло узнать.

И она сделала выбор.

…пол оказался ровным, а на стене нашлись факелы, один из которых Елена Александровна вынула из держателя и зажгла. Свет оказался неожиданно ярким, позволяя прекрасно разглядеть каждый камень и каждую трещину. Она шла вперед, уверенно и, что удивляло её саму, абсолютно бесстрашно. Словно бы весь страх остался за порогом.

Коридор был прямым, затем свернул направо, и она пошла туда, спустилась по лестнице…кажется, она об этом слышала: подземная река, протекающая под Парижем. Лодки, увы, не было, проверять глубину эмпирически тоже не хотелось. Хотя, ведь был еще один коридор!

Благина вернулась к месту развилки, задумчиво окинула взглядом данный вариант и решительно ступила туда. Зайдя так далеко, поворачивать назад смысла уже не было.

Этот коридор был уже, но она уверенно шла вперед и вперед. Что впереди? Она пока не задумывалась об этом.

А потом все вдруг закончилось, и перед глазами изумленной русской открылась большое пустое пространство: она стояла словно на высоком берегу, перед ней спускался длинный пологий склон, усеянный обломками и осколками, а чуть внизу тихо плескались воды озера. Елена Александровна никогда не бывала здесь, но сразу же узнала это место, ибо десятки раз читала его описание в газетах – тайное жилище Призрака Оперы.

…спиной к ней, у самой кромки воды, стоял высокий мужчина, одетый в потертый, но добротный дорожный костюм и шляпу. Она неловко ступила, задела какой-то камешек подолом юбки, и в общей тишине это прозвучало как выстрел. Мужчина молниеносно обернулся, и Елена с трудом сдержала крик. Хотя она видела это лицо давно, и это длилось всего несколько секунд, ошибки быть не могло.

- Добрый день. Вы, полагаю, Призрак Оперы?



Конец первой части.

Часть II >>>

В раздел "Фанфики"
На верх страницы