Я поставил фонарь на пол, сейчас он был бесполезен: одному мне ведомые приметы не отыскать при свете, только на ощупь. Старый механизм отозвался на мои прикосновения не сразу, и за эти долгие три секунды разочарование успело смениться гневом и затем горьким «я так и знал». Но проход за фальшивой стеной открылся, как зев Цербера, и я, подхватив бессильный перед тьмой фонарь, шагнул в царство Аида.

В ноздри мне ударил затхлый запах. Хотелось немедленно закрыть лицо платком или ладонью, но я сдержался, боясь повредить носовой протез. Под ногами что-то скрипело, по счастью, то были неживые приметы запустения. Впрочем, я был готов и к тому, что под моим каблуком хрустнет крысиный хребет. Кто знает, обитает ли ещё в подвалах «огненная голова», истребитель грызунов, или нынче дело решается отравой да мышеловками.

Обои на стенах истлели, хотя прошло всего двадцать с небольшим лет с тех пор, как хозяин оставил этот дом. Какая-то пыль оседала на пальцах, на обшлаг рукава налипала паутина, фонарь освещал мои долговязые ноги.

Тишина была почти болезненной. Стоило мне замереть, и она тут же заливала уши, давила на череп, она была почти осязаемой. Все прочие страхи ничто по сравнению с животным ужасом, который охватывает человека в полной тишине.

Чтобы не поддаться страху, я вслух начал сочинять историю, которой непременно попотчую какого-нибудь писателя.

— Месье, — скажу я ему, — месье! Вот занимательная история, достойная попасть на страницы книги. Что вы скажете месье, о музыканте, архитекторе, изобретателе, чей гений высоко вознесся над человеческой толпой? «С трудом верится в столь многие таланты в одном человеке», — скажет он. Трудно не согласиться!

— Словно в отместку за многие таланты, — скажу я дальше, — природа наделила его отталкивающей внешностью.

Ах, вам интересно? Все вы, люди, падки на такие сюжетные ходы.

— Его кожа была тонкая, как пергамент, — скажу я, — редкие волосы, глубоко запавшие глаза, которые горели желтым огнем, тонкие, как щель, губы, а главное, месье, внимание — главное, он родился без носа! Даже родная мать — плачьте от жалости, месье, — даже родная мать не могла выносить его вида.

«Бросьте, — скажет он, — неужели такие дети появляются на свет?»

Я подойду к окну, чтобы солнце хорошенько освещало лицо, и покажусь во всей красе. Конечно, теперь, когда нос у меня на месте, внешность перестала пугать до колик. Но всё же, месье писатель, согласитесь, тут есть на что поглядеть.

Я осклабился безгубым ртом, упрямо продвигаясь к цели.

Дверь в комнату в стиле Луи-Филиппа была плотно закрыта, и мне пришлось приложить усилия, чтобы распахнуть её. Газовые лампы не работали. Но возле двери на небольшом столике я нашёл два канделябра. А в кармане у меня лежал свёрток со свечами! Вскоре в комнате стало светлее.

Я замер на пороге, жадно вглядываясь в обстановку: всё так, как вспоминала она и как я запомнил… Столик, кушетка, в глубине едва угадывалась дверь в ванную комнату, где бедная Кристина Дааэ принимала ванну, положив рядом ножницы…

А там, справа, — камин. Я приблизился к нему, из внутреннего кармана пиджака достал маленький бронзовый ключик. Его дал мне Перс. Я отправился к нему на улицу Риволи сразу же, только оставил в гостинице саквояж и переменил сорочку. Его руки со скрюченными пальцами тянулись ко мне, глаза едва не выскочили из орбит. Из уст сыпались то проклятия, то стоны. Он, конечно, сразу меня узнал — немудрено, ведь я почти полная копия человека из его ночных кошмаров.

Я не стал задерживаться, только взял то, что по праву принадлежало мне. Уходя, я припугнул его: никто никогда не должен узнать о моём существовании.

— Месье писатель, — бормотал я, осторожно отпирая ящичек на каминной полке, — что вы скажете, когда узнаете, что даже такой урод способен был полюбить, и нашлась женщина, которая полюбила его в ответ? Вы раскрыли рот от удивления, месье. Их счастье было недолгим, зато идиллическим. Представьте маленький домик в Руссильоне, утопающий в зелени, где воздух наполнен ароматами цветов, чарующим пением и безграничной, почти осязаемой любовью.

Пожалуй, про это говорить не стоит, иначе меня обвинят в излишнем сентиментализме, да и усомнятся, существовал ли тот домик. Может, всё кончилось там, где и началось, в мрачных подвалах...

Набор инструментов я получил в банке, как только достиг совершеннолетия. Деньги перешли на счёт одной швейцарской клиники, где согласились поколдовать над моим злосчастным носом, вернее, отсутствием такового. Да, мне оставили в наследство внешность и деньги, и кто посмеет обвинить меня в мизантропии, когда я, наплевав на всё, побежал исправлять первое при помощи второго и только потом — поехал в Париж.

Я осторожно, едва дыша, отделил от подставки бронзового кузнечика, затем склонился над механизмом, который скрывался под ним. Одно неверное движение — и вся Опера взлетит на воздух, а мне, признаться, вовсе не хотелось разделить с ней участь.

Матушка повернула скорпиона, а кузнечика не трогала, и отец оставил его как есть. Но матушке не давали покоя те бочки с порохом, которые всё ещё хранились в подвале.

Отца, который отправился выключать адский механизм, хватил удар возле маленького фонтана, где он впервые держал в руках страстно любимую им женщину. Мы с матерью схоронили его там. Мы были не вправе хоронить его где-то в другом месте. После матушка припрятала отцовский футляр с инструментами, заставив меня поклясться, что когда я буду готов, я вернусь в подвалы.

Не спрашивайте, месье писатель, что стало с ней, умерла ли она, едва пережив мужа, или обрела второе счастье с другом детства...

Через несколько минут всё было кончено. Я убрал следы своего пребывания, осторожно задул свечи, закрыл дверь в комнату Луи-Филиппа и задвинул за собой потайную дверь.

Мой путь лежал к фонтанчику. По счастью, никто из работников театра не попался на моём пути, и я без свидетелей помолился, как умел, над безымянной могилой Призрака Оперы, который после смерти остался охранять место, которое называл домом. Если когда-нибудь его скелет отыщут здесь, то легко опознают по простому золотому кольцу на пальце.

Мне не досталось ни красоты матери, ни талантов отца. Я не ропщу. Если какой-нибудь дотошный скептик вроде вас, месье писатель, спросит, а что я видел в своей жизни, я отвечу: я видел любовь. И я верю — таким, какой я есть, когда-нибудь полюбят и меня. Надеюсь, ради этого не придётся снова оживлять кузнечика и скорпиона.

В раздел "Фанфики"
Наверх