1

Огонь был повсюду. Огонь жгучий, огонь невыносимый в своей силе, огонь яркий и... блестящий? Огонь, по мощи пламени достойный самого Ада, в котором неистовый рев демонов становился все невыносимее. В каждом отзвуке этого рева слышались пророческие нотки.

Они его заберут, уволокут в самую бездну.

И там он будет томиться, чувствуя бесконечную боль, смешивающую в сознании все краски и все звуки. В пламени не бывает жизни...

Он сгорал, и чувство пожара не покидало его ни на миг. Кожа медленно растягивалась, и казалась лишь тонкою преградою между ним и огнем.

Губы пересохли, но у него не было сил даже облизать их: язык распух и едва ворочался в раскаленном рту.

В глаза словно бы насыпали песка, но ему казалось одинаково бессмысленным и открывать их, и держать закрытыми... но все-таки веки были опущены, ибо так свет пламени не был столь ослепительным.

Он нещадно горел.

Сколько времени продолжался этот пожар, он сказать не мог. Он напрочь утратил связь с окружающим миром, и даже собственное имя казалось незначительным...

Наверное, так сходят с ума... или умирают...

В какой-то момент Ад отступил кратким проблеском света.

Стало холодно.

Он открыл совершенно больные глаза (полумрак обжигал их не хуже огня) и осмотрелся, чуть приподнявшись на локтях.

Мрачные своды подземелий никогда не навевали такую тоску, как в эти мгновения. Ему не хватало воздуха, не хватало света... может, стоит добраться до леса? Там хотя бы чуть мягче, чем...

Здесь все было очень и очень безрадостно: голые стены, какие-то обрывки декораций, разгром и мусор... кажется, это он разносил все окружающее в бреду. Наверное, тогда он уже сгорал, раз почти не помнит... все такими пестрыми пятнами смешалось.

Внезапный приступ кашля накатил острой волной: в груди стало отчаянно больно, он задыхался; было ощущение, что он выкашляет легкие.

Больно, невыносимо больно... в груди теперь полыхал огонь, подобный тому, какой совсем недавно сжигал его всего. Некогда белый платок пропитался кровью, и был уже ни на что не годен, поэтому он уткнулся лицом в камни, на которых и лежал. Сотрясаясь от кашля, он закрыл глаза.

Голова раскалывалась от боли, в нее словно бы загоняли острый нож, изощренно проделывая кривую дыру.

Когда приступ прошел, он какое-то время лежал неподвижно. Потом приподнялся и почти ползком добрался до воды.

В темной воде не было отражений. Он снял маску и обмыл ее. Осторожно опустил лицо в воду.

Холодная вода подействовала практически мгновенно: жаркий, спутанный комок мыслей был размочен ею, как кусок черствого хлеба.

Его зовут Эрик. Кристина звала его Маэстро. Кристина ушла. Он умирает.

Такие простые предложения помогли ему прояснить для себя ситуацию окончательно.

Мужчина снова закашлялся, на сей раз не так мучительно.

Смерть, очевидно, уже грозила прирезать его жизнь своей косой в ближайшие пару часов.

В ее желании было что-то логичное.

Эрик поежился от пронизывающего холода и с трудом дошел (правильнее сказать – доковылял, шатаясь, как пьяный) до брошенного в расщелине на берегу тонкого одеяла. Почему поначалу он лежал не там, Эрик вспомнить не мог. Жизнь казалась ему бесконечной чередой бессмысленных событий, и выловить логику мужчине не удавалось.

Закашлявшись, он повалился на землю и сжался, пытаясь укутаться в тонкое одеяло, как в кокон. Его морозило.

Пятна крови расцвели свежими розами, выделяясь отчетливо на серой ткани одеяла. Старые следы украшали его в той же степени, и мужчина поморщился: наверное, его рубашка сейчас выглядит немногим лучше.

Голова кружилась.

Эрик закрыл глаза, чувствуя, как липкие ледяные пальцы проникают ему под одежду.

Дрожь усиливалась.

Хорошо, что Кристина не видит его таким...

Мысли о ней были хуже всего. Хуже изматывающего кашля и головной боли.

С какой ненавистью смотрела на него она! Как боялась! Ведь ее Маэстро на поверку оказался монстром, уродом, демоном из глубин!

Она его возненавидела...

А он... он – любил, и бороться было бесполезно против этого факта.

Ее любит живой труп. Какая ирония! Она же не заслуживает такой любви... она должна жить, жить...

Ему, впрочем, слишком плохо... слишком плохо для каких-либо осмысленных действий.

Мечтать ему никто не запретит...

Вспышками нежности воспоминания пробуждались в его душе.

Кристина поет в его храме музыки. Голос ее заполняет всю Оперу... она прекрасна, а он... Он влюблен, как мальчишка.

Кристина репетирует с ним. Кристина обнимает его. Никто и никогда не касался его, а она... она – может.

Он болен, она – живее всех живых. Он не хочет заразить ее, не хочет убить...

Кристина у него дома. Кристина просит его снять маску на пикнике.

Она в обмороке.

Он – плачет.

Ему больно, а она... она убегает. Нет, он бы не позволил ей прикоснуться к себе, но... В ней кипит жизнь, в ней бьется надежда... Кристина подвержена одной из самых глупых женских болезней: свято верит, что может что-то в нем изменить.

Кристина не вернется.

Он не может ее удерживать.

Эрик не плакал теперь. Слез уже не осталась, была лишь изматывающая боль в груди при каждом вдохе и пронизывающий холод. Отец – Эрику начинало казаться, что это было тоже в бреду, – больше не появится здесь.

Ему чудилось, что Кристина аккуратно ступала по камням, испуганно озираясь. Девушка осторожно коснулась его плеча...

Наступила долгожданная темнота.

2

Она не могла поверить, что снова повторяет свою прежнюю ошибку. Кристина, то и дело оглядываясь, ступала по каменным ступеням узкой лестницы. Вокруг нее вырастал мир-греза, мир-волшебство. Гений ее учителя воздвиг все то, что могла видеть теперь девушка.

Причудливые рисунки на стенах, нарисованные углем и мелом, – какие-то карты и планы, исчерченные крестиками. Мельчайшие подробности планировки Оперы были здесь отмечены во всей их полноте: вот здесь, на первом этаже, есть закуток, в который многие балерины, подверженные порокам мужского общества, отходили покурить, зажигая дрожащими пальцами дешевые сигареты, купленные в рабочих кварталах Парижа; на втором этаже подсчитаны все гримерные, подписаны изящным почерком имена их хозяев, причем информация здесь самая новейшая; расписаны все потайные проходы, и относительно новые линии обозначают, что более в этот коридор сворачивать не следует, так как теперь там еще свежий завал... Иногда Кристина удивлялась, как Маэстро может удерживать в своей голове все тонкости планировки театра и так своевременно бывать везде. Быть может, учитель обладал даром быть везде одновременно: девушка не знала.

Чуть ниже начинался его мир, его царство. Кристина прошла мимо огромных колес каких-то неведомых машин, пролезла, прижимая покрепче к себе наброшенный на плечи платок, через лабиринт перекрещенных деревянных балок. Часть из них прогнила уже довольно давно, и от простого прикосновения ее рук рассыпалась в мелкие щепки. Границы всегда были достаточно надежно защищены, и форма этой защиты была разнообразной: начиная от ловушек в полу и заканчивая внезапно падающими тяжелыми блоками.

Впрочем, безопасный путь был указан Кристине еще в ее первый приход: пролезть через гротескные загромождения, пройти по берегу озера, вытащить из глубокой расщелины тяжелую лодку и, правя шестом, добраться до дома, построенного специально для нее. Был и другой способ: пройти до самого края его страны чудес и, ступая по аллее чудовищных кукол в человеческий рост, мимо этих причудливых манекенов, выполненных до того реалистично, что девушка каждый раз ежилась, очутиться, преодолев мост, украшенный огромными драконами, изрыгающими пламя, на берегу озера с другой стороны. После же надо было пройти еще немного, и впереди появлялся не только дом, но и тот самый "бутафорский" лес. Он был создан ради желания Маэстро быть нормальным. Как жаль, что судьба не дала ему этого шанса...

Тогда она испугалась. А после убежала, постаравшись забыть его лицо... не вышло.

Что теперь? Как ей жить с ощущением вины?

Кристина знала, что поступок ее был неблагодарным. Она не могла иначе, и в этом была ее беда. Никак по-другому не поступить было, когда он сходил с ума. Девушка очень хотела пожалеть его, помочь ему... так поступила бы любая, но Кристина... Кристина не могла.

Она помотала головой.

Для чего, например, она пришла?

Девушка осторожно обходила его владения по самому краю, там, где ограда из бочек (Кристина знала, что они наполнены порохом) была совсем рядом. Ее шаги были легки и осторожны, будто бы девушка ступала по тонкому льду, грозящему тотчас же проломиться при одном лишь неверном шаге. Впрочем, вся жизнь Кристины Даае и была этой ходьбой по краю бездны...

Аллея с манекенами была безмолвна. Тишина здесь была особенно вязкой, жуткой, тягучей, как смола... Фигуры, облаченные в изношенные одеяния, сшитые, очевидно, самим хозяином подземелья, ибо трудно было предположить, что ум самого пытливого костюмера способен на подобные изыскания, стояли неподвижно в позах, от которых сердце девушки неизменно замирало – они протягивали к ней уродливые руки, от которых шел почти что трупный смрад (почему-то этот запах гнили напоминал девушке о трупах, хотя, к счастью, людей, относительно давно отмеченных косою смерти, ей встречать еще не приходилось).

Глаза их горели во тьме, и страшны были размалеванные лица. Кристина опустила голову, но она не могла справиться с ощущением того, что за нею следят.

А потом она подобрала юбки и побежала, обуреваемая страхом. Он гнался за ней по пятам незримой тенью, тенью без лица и имени, тенью, от которой иногда пытаются убежать дети, прячась под одеяло... Девушке чудилось, будто бы хриплое дыхание за ее спиной становится все отчетливее, и монстр все ближе, ближе...

Она мчалась к мосту, маячившему впереди спасением, к мосту, покой которого стерегли два дракона, изрыгающих ослепительное пламя.

Они спасут ее от ужаса!

Внезапно Кристина споткнулась о камушек, выступающий из земли, и, не удержавшись на ногах, упала ничком на землю.

Она боялась просто открыть глаза. Ей казалось, что монстры где-то близко, что вот-вот запах гнили обожжет ее кожу, и смерть будет омерзительна... Подняться? Нет-нет, она не сможет!

Кристина слышала откуда-то доносившийся рев, жуткий, ни с чем не сравнимый... Девушка чувствовала, что вот-вот лишится сознания: это был вой чудовища из ночных кошмаров ее-ребенка, и бороться против ужаса было бесполезно...

Сердце билось в груди, неистово, отчаянно...

Крик зрел в горле, и безумие... о, безумие никогда не было таким близким, таким... таким спасительным! Девушка заткнула себе уши, но ей казалось, что ее руки вот-вот коснется чья-то разлагающаяся и покрытая струпьями кисть.

Эрик не допустил бы, чтобы с ней случилась беда...

Он ведь не только музыкант, но еще и гениальный изобретатель... Все это нереально, все это – лишь способ отпугнуть незваных гостей.

Эти мысли вдруг расцвели цветком надежды, пробившемся через валуны ужаса... ничтожно маленький и хрупкий и такой... такой сильный.

Эрик не позволит никаким ужасам случиться с нею.

Холод в сердце отступил, и Кристина медленно сжала руки, осторожно и опасливо поднимаясь.

Девушка оглянулась вопрошающе назад, как бы ища монстра, который издавал это рычание, но в воздухе было тихо, а аллея была недвижима.

Все еще ежась от пережитого ужаса, девушка подошла к драконам. Они были сделаны на восточный манер – огненно-красные, с отполированными чешуйками, с белоснежными зубами и вращающимися глазами. Их Кристина не боялась абсолютно, ибо пламя они изрыгали совсем недалеко, и опасность была слишком очевидной, чтобы внушать первозданный ужас.

Пройдя по мосту через канал, девушка очутилась на той территории, которая была истинным оазисом покоя. Девушка ускорила шаг. Вот-вот впереди появится дом, и Эрик будет ждать ее там... и простит, конечно, простит, ведь она ему, наверное, очень дорога.

Что ее сон? Пустяк, с учителем ничего не могло случиться, это абсурд... Люди не умирают просто так.

Нет-нет, такие сны всегда говорят об обратном, это лишь знак, напоминание о том, кого она оставила... Так ей сказали все, но сердце... могла ли Кристина вообще верить ему? И не заглушила ли она тревогу голосом разума?

Кристина уже была на самом берегу озера, как вдруг откуда-то слева, из расщелины, раздался хриплый, каркающий кашель.

И голос, охрипший, но не до неузнаваемости, прошептал ее имя.

– Кристина...

3

Кристина замерла от звука его голоса. Она сделала несколько осторожных шагов и увидела Эрика.

Он лежал на камнях, кутаясь в тонкое одеяло и явно пытаясь хоть как-то согреться. Учитель смотрел на нее так, точно бы Кристина явилась к нему существом из, поистине, другого мира; взгляд его глаз был мутным, и Кристине показалось, что он не вполне понимает, где находится.

– Кристина... – повторил он, с трудом садясь и отползая, не желая выпутаться из одеяла, к какому-то валуну: видимо, сил сидеть просто так у него не было. Что сделала эта неделя с ним? В какую жуткую развалину превратился всегда элегантный джентльмен?

– Эрик... – прошептала Кристина. Она не могла поверить в происходящее. – Маэстро... Что же вы с собою сделали...

– Я... – начал было мужчина, но тут же был прерван приступом кашля. Эрик отвернулся от девушки и, почти что согнувшись пополам, раскашлялся. Девушка не знала, как помочь ему. Да и могла ли она?..

Она знала, что ее взгляд полон жалости, но не могла бороться против самой себя. Эрик как-то сказал, что все ее мысли написаны на лице. Сейчас Кристина ощущала, что если бы он взглянул, то прочел бы отчаяние и жалость, и это сочетание, вероятно, добило бы его лучше и быстрее, чем любая болезнь...

Ей было так больно, что она бессильна, что безвольно смотрит, как мучается учитель...

А потом Кристина точно бы очнулась и, вынырнув из полубреда, осторожно положила руку Эрику на плечо. Он дернулся.

– Не надо... – он попытался стряхнуть ее руку. – Уходи, Кристина, не искушай меня без нужды... помнишь, как у Баратынского? Уж я не верю увереньям, уж я не верую в любовь и не могу предаться вновь раз изменившим сновиденьям... кажется, так? А, впрочем, Кристина, ты все равно не знаешь. Так какой прок? Уходи.

Кристине было вновь жутко. Он бредит? О чем это ее учитель?

Девушка как-то ласково погладила его по спине, будто бы призывая перестать закрываться от нее. Мужчину колотила дрожь, и Кристина осторожно присела рядом, прижимаясь к его спине щекой.

– Маэстро... не прогоняйте меня. Я не смогу там без вас.

Он фыркнул, с трудом сдержав кашель.

– Ты, моя милая Кристина, не умеешь рассуждать о том, что ты выдержишь, а что – нет. Ты же счастлива, так зачем твой образ появляется здесь, вопреки моему желанию?

Девушка покачала головой и встала, протягивая ему руку.

– Я не позволю вам лежать здесь и жалеть себя. Вставайте. Хотя бы пересядьте в кресло, у вас ведь так уютно дома...

– Я умираю, Кристина. Понимаешь, умираю. А ты... ты, дитя света, зачем тебе возиться с умирающим?

В его голосе не было раздражения или злости; напротив, Кристина слышала лишь безграничную усталость и странную нежность, и все это в ее сердце вновь поднимало волну негодования в адрес ее самой. Как могла она уйти и оставить его одного, а потом... сколько он в таком состоянии?

Она – неблагодарная дура.

Эти мысли бились в сознании едва ли не острее жалости к Маэстро, и на глаза Кристины навернулись слезы.

Девушка поспешно стерла их, понимая, что Эрику было бы больно их видеть.

– Я не позволю смерти забрать вас. Дайте мне руку, Эрик. Дайте мне руку, и я заставлю вас жить хотя бы сейчас. То, на что вы обрекаете себя, мучительно! Одиночество? К чему оно вам? Вы упиваетесь собственной болью! Вам нравится считать, что вы заботитесь обо мне, когда, на самом деле, вы причиняете мне одни страдания!

Эрик ошарашенно смотрел на нее мутным взглядом. Когда он заговорил, голос его дрожал.

– Кристина, я... я не понимаю, зачем тебе возиться со мной?

Он снова раскашлялся, прикрывая рот стремительно окрасившимся в красный цвет рукавом. Девушка поглаживала маэстро по спине, как-то удивительно ласково и с надеждой.

– Потому что... потому что я однажды совершила ошибку. Я хочу ее исправить... я верю, я могу это! – уверенность в ее голосе крепла. – Пожалуйста... ради меня.

Эрик тяжело вздохнул.

– Ты не можешь по-другому.

Он с трудом поднялся и пошатнулся.

– Хотя бы не подходи так близко... а, впрочем, тебя уже это не спасет.

Кристина поддержала его, совсем по-детски ласково.

– Я не боюсь смерти. У меня нет никого, кроме вас, кто бы плакал обо мне... а у вас – никого, кроме меня.

– Мне так жаль, Кристина.

– Не надо жалеть, Маэстро... не надо жалеть ту, что сама отреклась от всего... ради вас и вашего мира.

– Но я не позволю тебе принести себя в жертву!

– У вас нет выбора...

Кристина осторожно приобняла его и прижалась покрепче.

– Боюсь, я и правда сделала свой выбор уже давно. Но я не отступлюсь.

4

Он практически упал в кресло, тут же согнувшись пополам от изматывающего кашля.

Когда они дошли, он поспешил скрыться от нее – счел разумным переодеться. А сейчас, шатаясь, вернулся в чистой рубашке с платком в руке.

Кристина между тем зажгла свечи, освещая их маленькую комнатушку. Здесь было так невыносимо красиво, что в ее сознании пронеслось что-то в духе "это несправедливо, что Эрик умирает". Он явно создал эту комнату исключительно для нее, даже более того – для них.

Девушка осторожно прошла к нему, держа в руках стакан с теплой водой.

– Вот, выпейте. Конечно, ничего не поможет, но станет немного легче...

Приступ прошел, и Эрик откинулся назад, закрыв глаза.

– Помнишь, как Эсмеральда предложила Квазимодо воду? Не играй те роли, которые ты не понимаешь. Нет смысла, Кристина.

Он криво улыбнулся и сделал несколько глотков.

– Смерть, знаешь ли, не так и ужасна. В ней есть и справедливость, и гармония. А ты останешься. Я уйду, а твой талант останется.

Она смотрела на него ошарашенно. Эрик, очевидно, бредил... вот почему он так странно рассуждает, конечно! Ведь не может же он сходить с ума?

– Мне страшно, Кристина. Мне страшно... Подойди, прошу!

Его трясло мелкой дрожью, и девушка поспешно подошла и ласково взяла за руку, присев у его ног.

– Я так боюсь... я не успеваю тебя научить всему, не успеваю передать целый мир... представляешь, я хотел подарить тебе все... не смог! Проклятая жизнь! Какая ирония, Кристина! Я мечтал проклясть целый мир... мечтал с ним распрощаться, но смотри, как я слаб теперь... перед тобой.

Кристина гладила его руку. Эти музыкальные пальцы были созданы для исполнения гениальных произведений. Не для могилы.

– Не думайте об этом... мой ангел, мой учитель, маэстро... Я бы отдала себя смерти, если бы могла... я бы умерла, если бы это спасло вас!

– Я бы не позволил тебе. Никогда не умирай во имя кого-то... ты будешь счастлива, умирая, а он, другой, останется с разбитым сердцем... ты хотела бы разбить мне сердце?

Она молчала.

Кристина впервые задумывалась о смерти как о чем-то неизбежном. Рано или поздно... Она не могла никак научиться жить с ощущением конца, но Эрик учил ее этому. Он всегда старался в своей музыке научить ее неизбежности и обреченности.

Кристина не знала, почему она не умеет принимать все это.

Ей нравилась жизнь, но она ничего не стоила.

– Вы напрасно боитесь. Смерть не должна быть болезненной. Это... это как закрыть глаза.

– Не пытайся меня успокоить. Это бессмысленно. Ты же знаешь, что мне страшно, даже когда твой голос шепчет слова утешения.

– Эрик... Давайте не думать об этом сегодня? Хотите, я вам что-нибудь почитаю?

Он приоткрыл глаза.

– Почитай мне Гейне. Книга лежит там, на столике, – он махнул рукой в сторону небольшого изящного стола и снова закашлялся.

Кристина открыла на первой же странице зеленый том.

– Ты плачешь, смотришь на меня, – голос ее был странно спокоен, точно бы она вдруг поняла, что она ничего не изменит. – Скорбишь, что так несчастен я.

Эрик закрыл вновь глаза и рассеянно водил дрожащими пальцами по ее предплечью.

– Не знаешь ты в тоске немой, – девушка придвинулась ближе к нему. – Что плачешь о себе самой...

– Довольно! – на глазах его стояли слезы.

Кристина осторожно поднялась на ноги и села к учителю на колени.

– Маэстро... я... мне так больно, что я не могу вам помочь... – девушка не выдержала и, вдруг, разрыдавшись, уткнулась лицом ему в плечо. – Вы столько для меня сделали, а я так... так труслива. Я так вас тогда обидела, когда не смогла смотреть...

– Но все, все поступили бы так же, Кристина... Так почему ты должна быть исключением? – он прижимал ее к себе, как будто бы Кристина была его сбывшейся мечтой, его маленьким ангелом. Девушка чувствовала эту пронизывающую боль в его ласковых движениях. – Я люблю тебя. С твоей видимой слабостью и твоими слезами. С твоей силой и твоим голосом. Тебя одну, Кристина...

– Я...

Она плакала беззвучно, но губы ее кривились, и вместо слов получались какие-то обрывки.

Кристина всхлипнула и вдруг, позабыв обо всем, поцеловала его в губы.

Она знала, что это самоубийство. Медленное, красивое и изощренное.

Знала, что он ей не простит.

Она знала, что не только Джульетта способна на это.

Но Кристина целовала Эрика, не позволяя себе никак оторваться от его губ.

Может, это ее единственный исход...

Может, только так и можно выжить – погибая от любви.

5

Тишина наваливалась медленно. Она была и вязкой, и тягучей, и... и пустой. В этой тишине не было слышно дыхания самой жизни, в ней была лишь одна омерзительная смерть, и это было невыносимо больно. Смерть, казалось, проникала в эти подвалы вместе с воздухом.

Он открыл глаза вновь.

В груди по-прежнему пылало пламя, но перед глазами не было бегающих теней. Нет... он отчетливо видел очертания камней, меж которых лежал. Видел он и то, что снова лежал, мокрый от пота, в окровавленной рубашке под драным одеялом.

Какой сладкий сон... ему снилось, что она была здесь. И там, во сне, она поцеловала его...

Неужели всего этого не было?

И боль, и облегчение навалились вместе.

Конечно, она будет жить. Будет бороться и победит легкое ощущение боли, которое, он надеется, вызовет в ней его смерть. Она узнает, потому что их души связаны. Он бы узнал, как узнавал всегда о любой ее тревоге. Для него Кристина была частью его сердца...

Ведь Кристине будет больно... Больно. Хоть немного. Конечно, не так, как ему... потому что он умер бы вместе с ней. Но Кристина не умеет так любить. Она вообще не любит его...

Для нее он никогда не щадил себя. Он всегда делал все, он всегда боролся, боролся до самого конца за ее счастье. Ведь должен же был отпустить? Нет, сон показал ему, что случилось бы, если бы не отпустил... слишком много если.

Она каждый день старалась жить настоящим, и он тоже должен научиться... был. Не смог. Так многому не сумел научить ее и научиться сам.

Не успел.

Эрик медленно поднял голову.

В воздухе пением рая разносился голос ангела.

Голос, ради которого он готов был жить.

Голос, в котором соединилось все прекрасное, что еще оставалось в мире.

Кристина пела, и Эрику казалось, что она поет только для него.

Быть может, так оно и было? И это была прощальная песня? Лебединая песня?

Песня верности, которую Кристина умела хранить...

Эрик поднялся и медленно пошел, следуя за звучанием этого прекрасного голоса.

Его последний путь...

Но он ведь не позволит звучать ее пению для тех, кто не умеет слушать. Нет-нет... его Кристина не будет растрачивать свой дар на других. Она будет петь для него, а он... он будет видеть ее каждое мгновение.

А это значит, что он пойдет туда. Через страх, через боль, через болезнь и даже через бессердечную смерть.

Пойдет и увидит ее еще раз вопреки всему. Потому что он ее все-таки любит, потому что в его Кристине соединено все, что он только может ценить.

И это стоит борьбы.

6

Его не стало.

Кристина силилась не плакать, но не могла. Эрик не хотел, чтобы она плакала... наверное, он был бы расстроен ее поведением.

Он никогда не хотел, чтобы его девочка сотворила подобное с собою.

Кристина опустилась на скамейку возле могилы.

Она просила, чтобы его похоронили здесь.

На могиле выбито лишь имя.

Эрик никогда не любил ненужный пафос, поэтому Кристина просила о таком памятнике. Ее послушали.

Теперь мадемуазель Даае слушали. Наверное, причиной были просящие глаза. Может – нежный голос. Может – дорогие платья, подаренные Филиппом.

Она никогда толком не знала, почему нравится людям. Она могла нравиться многим, но никогда не могла понять, почему некоторые западают в ее сердце. Как Эрик... так внезапно и так сильно.

Наверное, он был единственным человеком, которому она была дорога по-настоящему.

Кристина закрыла лицо руками в тонких белых перчатках.

Его убила пуля отца.

Гораздо более приятная смерть, чем та, которая ждала его.

Девушка не могла понять, как получилось так, что в роковую ночь незадолго до "Фауста" их души соприкоснулись во сне. Она помнила все так, как будто это было наяву. Помнила каждое слово, сказанное им. Помнила каждый жест.

И помнила их первый и последний настоящий поцелуй.

Это было ее признание в любви.

Любви, которая оказалась сильнее всего.

Кристина не любила Филиппа.

Пожалуй, ее сердце и душа были отданы лишь одному человеку в целом свете.

Кристина закашлялась, и на перчатке, которой она прикрыла рот, остались мельчайшие красные капли.

Совсем скоро они встретятся.

Потому что она не позволит ему уйти из этого мира без нее. А он не позволит ей жить с болью.

Это тоже форма верности – умирать вместе...

В раздел "Фанфики"
Наверх