Так что же он говорил? Именно его слова, а не пересказ их содержания. Слов не так много, как хотелось бы, но кое-что имеется...


Стараясь не дышать, он приблизился к гримерной, приложил ухо к двери, чтобы расслышать ответ Кристины, и уже собрался постучать. Но рука его тут же опустилась. Он услышал там внутри мужской голос, который произнес с повелительной интонацией:
- Кристина, тебе нужно полюбить меня!.
Ему ответил дрожащий, исполненный отчаяния, почти плачущий голос Кристины:
- Как вы можете говорить мне это! Мне, которая поет только для вас!
[...]
- Вы, должно быть, утомлены? - продолжал тот же мужской голос.
- Ах! Сегодня я отдала вам всю душу и теперь почти мертва.
- Твоя душа прекрасна, дитя мое, - произнес мужчина низким голосом, - и я благодарю тебя. Ни один король не получал такого подарка. Этим вечером ангелы плакали...


Дебьен и Полиньи, сидевшие в центре стола, еще не обратили внимания на человека с черепом вместо головы, когда тот вдруг заговорил.
- Корифейки правы, - сказал он. - Смерть этого бедняги Бюкэ, возможно, не столь естественна, как об этом думают.
- Бюке мертв? - вскричали разом экс-директора, вскакивая с места.
- Да, - спокойно ответил загадочный человек, вернее, тень человека. - Его нашли повешенным сегодня вечером на третьем подвальном этаже, между стойкой и декорациями к "Королю Лахорскому".


У него мужской голос, очень приятный! [...]
Открываю дверь, вслушиваюсь, всматриваюсь - никого! И тут услышала голос: "Мамаша Жюль (это фамилия моего покойного мужа), будьте добры, принесите мне скамеечку." С вашего позволения, мусье директор, я просто расквасилась... Но голос продолжал: "Не пугайтесь, мамаша Жюль, это я, Призрак Оперы!" Я посмотрела в ту сторону, откуда доносился голос, который, между прочим, был такой приятный и располагающий, что я уже почти перестала бояться.


В зале подняла невероятная суматоха. Директора рухнули в кресла и даже не осмеливались обернуться, у них не было сил для этого. Призрак смеялся им в затылок! И вдруг они услышали, как несуществующий, бесплотный голос прошептал им прямо в правое ухо:
- Сегодня она поет так, что может рухнуть люстра!


Рауль увидел, как Кристина простерла руки к "голосу", так же как она протягивала их к невидимой скрипке, игравшей "Воскрешение Лазаря" на кладбище в Перросе.
- Судьба навек связала нас с тобой!..


Я делала все, что велел мне "голос". Он говорил мне:
- Нужно подождать, и вы увидите, мы удивим весь Париж!


Никогда прежде я не ощущала так остро всю красоту звуков, и однажды "голос" сказал мне:
- Теперь иди, Кристина Дaэ: ты можешь дать людям прикоснуться к небесной музыке!


Тогда я резко сказала:
- Довольно! Завтра я должна отправиться в Перрос на могилу отца и попрошу господина Рауля де Шаньи сопровождать меня.
- Это ваше право, - ответил он. - Только знайте, что я тоже буду в Перросе, потому что я всегда рядом с вами, Кристина, и, если вы достойны меня, если вы мне не солгали, когда пробьет полночь, я сыграю на могиле вашего отца "Воскрешение Лазаря" на скрипке покойного.


Я сразу узнала смычок Даэ, тот самый звук, Рауль, который мы, застыв на месте, слушали на дорогах Перроса, тот чарующий звук, который мы слышали в ту ночь на кладбище. А потом невидимый инструмент издал торжествующий возглас опьянения Жизнью, и наконец послышался "голос", он запел ключевую, парящую над всем тему:
- Приди и поверь мне! Верующие в меня оживут! Спеши! Ибо не умрет тот, кто верит в меня!


Так вот, в центре этого типично парижского назойливого великолепия возвышался человек в черном плаще и маске, со скрещенными на груди руками, он произнес:
- Успокойтесь, Кристина, вам ничего не грозит.
Это был "голос"!
[...] Человек повторил мне:
- Для вас нет ни малейшей опасности, Кристина, если только вы не тронете маску.
И, мягко обхватив мои запястья, он заставил меня сесть. Потом упал передо мной на колени, не говоря ни слова.


Человек, все еще стоявший на коленях, понял причину моих слез, он произнес:
- Да, Кристина! Я не ангел, не гений и не призрак... Я - Эрик!
Здесь рассказ Кристины снова был прерван. Молодым людям почудилось, что позади них прокатилось эхом: "Эрик!"


Он был у моих ног там, в своем доме на озере. Он обвинял и проклинал себя, молил о прощении! Он сам признался у моих ног в огромном трагическом чувстве. Он меня действительно любит! Он похитил меня из любви. Она побудила его похитить меня и унести в подземелье, но он ничем меня не оскорбил - только ползал по полу, стонал и рыдал... Когда я, поднявшись, сказала ему, что буду презирать его, если только он немедленно не отпустит меня, если не вернет свободу, отнятую столь жестоко, Эрик с готовностью предложил вернуть ее, он был готов показать свой тайный ход. И в тот момент, когда он поднялся, я вспомнила, что, хотя он не призрак, не ангел, не гений, он тот самый "голос", который пел мне.
И я осталась.


Он был нагружен коробками и пакетами, которые неторопливо выложил на кровать, а я тем временем осыпала его оскорблениями, пытаясь сорвать с него маску, требуя показать свое лицо, если он считает себя честным человеком. Он ответил мне совершенно невозмутимо:
- Вы никогда не увидите лицо Эрика.


Он меня любит, но будет говорить об этом, только когда я позволю, а остаток времени мы проведем музицируя.
- Что вы имеете в виду, говоря "остаток времени"? - поинтересовалась я.
- Пять дней, - твердо ответил Эрик.
- А потом?
- Вы будете свободны, Кристина, ибо по истечении этих пяти дней вы перестанете бояться меня и, вернувшись к себе, время от времени станете навещать бедного Эрика.


- Очень трудно заставить полюбить себя в могиле, - заметила я.
- Что ж, - странным голосом ответил он, - каждый устраивает свои свидания как может.
После чего он встал и протянул мне руку, прося оказать ему честь и осмотреть его жилище, но я с тихим возгласом поспешно отдернула свою[...]
- О, простите, - пробормотал он и открыл передо мной дверь. - Вот моя комната, здесь есть кое-что любопытное... если, конечно, вы захотите посмотреть ее.
Я нисколько не колебалась: его поведение, его учтивые слова, весь его вид внушали мне доверие, и потом, я чувствовала, что бояться мне нечего.


Я невольно отшатнулась при виде этого зрелища.
- Вот здесь я сплю, - сказал Эрик. - В жизни надо привыкнуть ко всему, даже к вечности.


- Да, - сказал он, - я сочиняю время от времени. Вот уже двадцать лет, как я начал это произведение. Когда оно будет закончено, я положу его с собой в гроб и усну вечным сном.
- Тогда надо как можно дольше работать над ним, - заметила я.
- Иногда я сочиняю по пятнадцать дней кряду и все это время живу только музыкой, а потом не притрагиваюсь к нотам годами.
- Вы не сыграете мне что-нибудь из вашего "Дон Жуана?" - спросила я, втайне желая сделать ему приятное и преодолевая отвращение при мысли, что придется задержаться в этом жилище мертвеца.
- Никогда не просите меня об этом, - мрачно ответил он. - Этот "Дон Жуан" написан не на текст Лоренцо Да Понте, которого вдохновляли вино, любовные интрижки и порок, и в конце концов его покарал Господь. Если хотите, я сыграю вам Моцарта, эта музыка растрогает вас до слез и внушит вам благие мысли. А мой "Дон Жуан", Кристина, пылает, хоть кара небесная еще не поразила его.
[...] Я заметила, что в доме нет ни одного зеркала, и собралась было поразмыслить об этом, но Эрик уже сидел за пианино:
- Видите ли, Кристина, - сказал он, - есть музыка, пронизанная таким ужасом, что она пожирает всех, кто к ней приближается. К вашему счастью, вы еще не слышали такой музыки, иначе вы утратили бы свою свежесть и вас никто бы не узнал там, наверху, в вашем мире. Споем лучше из оперы, Кристина Даэ.
Он произнес эти слова: "Споем лучше из оперы, Кристин Даэ" - так, будто бросил мне в лицо оскорбление.


Он наклонился надо мной.
- Смотри! - кричал он. - Ты ведь хотела видеть! Смотри же! Наслаждайся! Напои свою душу моим проклятым уродством! Смотри на лицо Эрика! Теперь ты знаешь, как выглядит "голос". Скажи, неужели тебе было недостаточно слышать меня? Ты захотела узнать, на что я похож. О, как вы любопытны, женщины!
И он принялся хохотать, повторяя:
- Как же вы любопытны, женщины! - хриплым, громовым, страшным голосом.
Еще он говорил что-то вроде:
- Теперь ты довольна? Не правда ли, я красавец? Когда меня увидит женщина, она уже моя! Она полюбит меня на всю жизнь. Ведь я тоже "Дон Жуан" в своем роде.
Потом он выпрямился во весь свой рост, подбоченился и, передергивая плечами и покачивая жутким черепом, заменявшим ему голову, прогремел:
- Смотри на меня! Смотри! Я - торжествующий Дон Жуан!
Я отвернулась, умоляя о милости, а он грубо повернул мое лицо к себе, ухватив меня за волосы своими мертвыми пальцами.
[...] Потом он прошипел:
- Что? Ты меня боишься? Ты, может быть, думаешь, что это еще одна маска? Думаешь, что это маска? Так сорви ее, как и ту! Давай же, давай! - прорычал он. - Я хочу этого! Давай сюда твои руки! Если они слишком слабы, я помогу тебе, и мы вдвоем сорвем эту проклятую маску!
Я бросилась к его ногам, но он вонзил мои пальцы в свое лицо, жуткое лицо урода. Моими ногтями он начал рвать свою плоть, страшную плоть мертвеца.
- Смотри! - рычал он, и в его горле что-то жутко клокотало. - Смотри и знай, что я весь создан из смерти! С головы до ног! Знай, что тебя любит труп, тебя обожает труп и никогда он тебя не оставит. Никогда! Я расширю этот гроб, попозже, когда наша любовь иссякнет. Смотри, я уже не смеюсь, я плачу... Я плачу о тебе, Кристина, ты сорвала с меня маску и потому никогда не сможешь расстаться со мной! Пока ты не знала, что я так уродлив, ты могла сюда вернуться... и я знаю, что ты бы вернулась, но теперь, когда ты увидела мое уродство... ты приговорила себя навсегда, теперь я тебя не отпущу! Зачем ты захотела увидеть меня, безумная? Даже мой отец не видел меня, даже моя мать, чтобы больше меня не видеть, со слезами подарила мне мою первую маску.


Да, это был он, и вместо того, чтобы дать мне утонуть, как он намеревался сделать прежде, он поплыл, подхватил меня и доставил на берег невредимым.
- Смотри, как ты неблагоразумен, - говорил он, а по его одежде струилась вода этого дьявольского озера. - Зачем ты пытался пробраться в мое жилище? Я вовсе не приглашал тебя! Я не желаю видеть ни тебя, ни любого другого человека в мире! Разве ты спас мне однажды жизнь лишь для того, чтобы сделать ее невыносимой? Как бы ни была велика твоя заслуга, Эрик в конце концов может забыть о ней, и ты знаешь, никто, кроме него самого, не сможет удержать его.


Смеясь, он показал мне длинный стебель тростника.
- Это проще пареной репы, - заявил он, - благодаря этой штуке так удобно дышать и даже петь под водой. Это уловка, которую я перенял у пиратов Тонкина, они могли часами прятаться на дне реки.


- Но ведь ты помнишь, что обещал мне, Эрик: никаких убийств!
- Разве я кого-нибудь убивал? - осведомился он, напуская на себя любезность.
Я вскрикнул:
- Несчастный! Или ты уже забыл "розовые часы" Мазендарана?
- Да, - протянул он, разом погрустнев. - Хотел бы я забыть об этом, но скажи, ведь я здорово насмешил тогда маленькую султаншу!


- Эрик, поклянись мне... - потребовал я.
- Зачем? - прервал он. - Тебе отлично известно, что я никогда не выполняю своих клятв. Клятвы - это для простофиль и глупцов!
- Скажи мне... Ты можешь мне признаться?
- В чем?
- В чем... по поводу люстры, Эрик.
- А что там с люстрой?
- Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
Он усмехнулся:
- Ax, люстра! Ладно, я скажу тебе. К люстре я не имею отношения! Люстра, как оказалось, была очень старая...
Смех делал Эрика еще более отталкивающим. Он прыгнул в лодку, заливаясь таким зловещим смехом, что у меня мороз пошел по коже.
- Очень старая, мой милый "дарога"! Очень... Она рухнула сама по себе. Бум! А теперь дам тебе совет, "дарога", просуши одежду, если не хочешь простудиться. И не подходи к моей лодке, а уж тем более не пытайся проникнуть в мое жилище. Я не всегда смогу оказаться рядом. "Дарога", мне было бы жаль, если бы пришлось отслужить по тебе заупокойную мессу!


Вскоре причалила лодка, и Эрик соскочил на берег.
- Ты торчишь здесь почти сутки, - произнес он, обращаясь ко мне. - Ты мешаешь мне! Я предупреждаю, что это может очень скверно закончиться! Что ж, ты сам этого хотел, ведь я и так был слишком терпелив по отношению к тебе. Ты думаешь, что следишь за мной, - святая простота! - это я слежу за тобой и знаю все, что тебе известно про мои дела. Вчера у прохода коммунаров я пожалел тебя, но теперь заявляю: "Чтобы я тебя здесь больше не видел!" Честное слово, все это весьма неразумно! И я спрашиваю себя, понимаешь ли ты, о чем я говорю?
Он был так разгневан, что я не осмелился прерывать его речь. С тяжелым, тюленьим вздохом он развил свою угрозу, что вполне совпадало с моими предчувствиями:
- Запомни раз и навсегда, повторяю: раз и навсегда - то, что тебе сказано. При твоем безрассудстве - ведь тебя дважды перехватывал этот человек-тень в фетровой шляпе и, не понимая, что ты делаешь в подземелье, отводил к директорам, а те решили, что Перс просто помешан на сценических эффектах и закулисной жизни (я присутствовал там, в кабинете, тебе прекрасно известно, что я проникаю повсюду!), - так вот, при твоем безрассудстве все кончится тем, что станут задавать вопрос, что же ты ищешь, и, когда поймут, что ты разыскиваешь Эрика, захотят, подобно тебе, искать меня и в конце концов обнаружат мое убежище на озере. Тогда... тем хуже, старина, тем хуже - я больше ни за что не отвечаю!
Он вновь вздохнул тяжко, как тюлень.
- Ни за что! Если секреты Эрика перестанут принадлежать только Эрику, тем хуже придется всем представителям рода человеческого. Вот то, что я хотел сказать, и, если ты не тупица, это должно остановить тебя!
Он восседал на корме лодки, постукивая по днищу каблуками в ожидании моей реакции. Я ответил ему просто:
- Я ищу здесь вовсе не Эрика.
- Кого же тогда?
- Ты сам знаешь: Кристину Даэ.
На что он возразил:
- Я имею право назначать ей свидание в своем доме. Она любит меня ради меня самого.
- Это неправда. Ты ее украл и держишь взаперти.
- Послушай, - сказал Эрик, - обещай мне больше не вмешиваться в мои дела, и я докажу тебе, что она меня любит ради меня самого.
- Хорошо, обещаю. - Я не колебался ни секунды, потому что был уверен в том, что этот монстр не сможет предоставить доказательств.
- Так вот, все очень просто... Кристина Даэ выйдет отсюда по собственной воле и так же вернется сюда! Да, вернется, потому что ей этого захочется, ведь она любит меня.
- О! Сомневаюсь, что она вернется. Но твой долг - отпустить ее.
- Мой долг, святая простота! Это моя воля - отпустить или не отпустить ее, но она вернется, ведь она любит меня... И все это, уверяю тебя, кончится свадьбой... свадьбой в церкви Мадлен, ваша наивность! Поверь, наконец! Моя свадебная месса уже написана, ты ее услышишь. Kyrie...
Он опять стукнул каблуками по лодке, на этот раз ритмично, и пропел мягко:
- Kyrie!.. Kyrie! Kyrie Eleison!.. Ты услышишь, обязательно услышишь эту свадебную мессу!
- Послушай, - заключил я, - я поверю тебе, если увижу, как Кристина Даэ покинет твой дом и сама вернется туда.
- И ты оставишь меня в покое? Что ж, ты увидишь это сегодня вечером. Приходи на бал-маскарад. Мы с Кристиной появимся там ненадолго. Затем ты спрячешься в гардеробной и увидишь, как Кристина придет в свою гримерную и оттуда с радостью снова направится по проходу коммунаров.
- Договорились!
- А теперь убирайся прочь, так как мне пора по делам!


Я сильнее сжал руку де Шаньи, мы отчетливо различили слова:
- Одно из двух: свадебная месса или заупокойная!
Я узнал голос монстра.


- Заупокойная месса - это совсем не весело, - вновь зазвучал голос Эрика, - а вот свадебная - уж поверь! - просто великолепно! Необходимо принять решение - чего ты хочешь! Что касается меня, то я не в силах продолжать жить вот так, под землей, в норе, как крот! "Торжествующий Дон Жуан" закончен, и теперь я хочу жить, как все: иметь жену, как все люди, гулять с ней по воскресеньям. Я придумал маску, с помощью которой можно придать себе любую внешность. Никто и не оглянется при виде меня. А ты будешь самой счастливой из женщин. Мы сможем до изнеможения петь друг для друга. Ты плачешь! Ты меня боишься! Но ведь по натуре я совсем не злой! Полюби меня, и увидишь. Чтобы стать добрым, мне не хватало лишь, чтобы кто-то полюбил меня. Если ты меня полюбишь, я стану кротким, как ягненок, делай со мной все, что угодно.


Рыдания нарастали, мощные, как жалобы океана. Трижды из каменной гортани Эрика вырвался стон:
- Ты не любишь меня! - И затем, смягчившись: - Почему ты плачешь? Ведь ты знаешь, что причиняешь мне боль.


В соседней комнате кто-то вскочил, и Эрик вскричал громовым голосом:
- Звонят! Соблаговолите же войти! - Это была мрачная шутка. - Кто это к нам пожаловал? Подожди меня здесь, я только прикажу Сирене открыть...


При этом Эрик произнес фразу, которую Кристина не вполне поняла:
- Да или нет. Если нет, все погибнут и будут погребены здесь!


Жуткий вздох сменился стоном ужаса Кристины, и мы услышали голос Эрика:
- Прости, что показался тебе с таким лицом. Я прекрасно выгляжу, не правда ли?.. Меня отвлекли по ошибке. Там, на озере, какой-то прохожий спрашивал, который час. Но больше никогда не спросит... Это Сирена ошиблась.
Снова вздох, еще более глубокий и жуткий, идущий из глубины души.
- Почему ты плакала, Кристина?
- Потому что мне больно, Эрик.
- Я думал, что напугал тебя.
- Эрик, развяжите веревки. Разве я не ваша пленница?
- Ты снова попытаешься покончить с собой.
- Ты дал мне время до завтрашнего вечера, до одиннадцати, Эрик.
Пол снова заскрипел.
- В конце концов, раз уж мы должны умереть вместе - и я жажду этого так же, как и ты, потому что устал от такой жизни... Ты понимаешь? Подожди, не двигайся, сейчас развяжу... Достаточно тебе сказать "Нет!" - и все будет кончено для всего света. Ты права, ты во всем права! Зачем ждать до завтрашнего вечера? Ах да! Ведь так будет куда лучше. У меня всегда была болезненная слабость к красивым жестам, ко всему грандиозному, ребяческая слабость... А в этой жизни надо думать только о себе... о своей смерти. Все прочее бесполезно! Ты видишь, какой я мокрый? Ах, дорогая моя, мне не следовало выходить. Собачья погода. А еще, Кристина, мне кажется, что я брежу. Ты знаешь, тот, из-за кого раздался звонок там, на озере... он очень похож... Вот так, а теперь повернись. Ты довольна? О Боже мой, твои запястья! Кристина, я причинил тебе боль? Только за одно это я заслужил смерть. Кстати, насчет смерти: я должен спеть свою мессу.


Вдруг пение и звуки органа оборвались столь внезапно, что мы с виконтом отшатнулись от стены. Потом изменившийся, ставший каким-то металлическим голос Эрика произнес:
- Что ты делаешь с моей сумочкой?


- Что ты делаешь с моей сумочкой? - с яростью повторил его голос.
Кристина Даэ в тот момент дрожала едва ли не сильнее, чем мы.
- Значит, вы для этого хотели освободиться: чтобы взять мою сумку?
[...]
- Почему ты убегаешь? Отдай сумку! Разве ты не знаешь, что в этой сумке жизнь и смерть?


- Вам известно, что в сумке только ключи. Зачем они вам? - спросил Эрик.
[...]
- Не люблю любопытных женщин! - бросил в ответ Эрик. - А вам следовало бы поостеречься, вспомнив историю Синей Бороды. А теперь отдайте сумку! Отдайте сумку! А, ты хочешь оставить себе ключ, любопытная малышка!
[...]
- Ага! - воскликнул тиран. - Это еще что такое? Ты не слышала, Кристина?
- Нет, нет! - ответила несчастная. - Я ничего не слышала.
- Мне показалось, раздался крик.
- Крик? Вы с ума сошли, Эрик. Кто может кричать в этом жилище? Разве что вскрикнула я, когда вы сделали мне больно. А больше я ничего не слышала.
- Что ты говоришь? Почему ты вся дрожишь? Почему так взволнована? Ты лжешь! Здесь кто-то кричал. В "камере пыток" кто-то есть. Ага, теперь я понял!
- Никого здесь нет, Эрик...
- Я понял!
- Никого!
- Это, наверное, твой жених.
- У меня нет жениха, и вам это известно.
Зловещий смех.
- Впрочем, это легко узнать. Кристина, любовь моя, не нужно открывать дверь, чтобы увидеть, что происходит в "камере пыток". Ты хочешь взглянуть? Хочешь? Прямо сейчас? Если там в самом деле кто-нибудь есть, ты увидишь, как наверху загорится невидимое окошко под потолком. Достаточно отдернуть черную занавеску и погасить здесь свет... Готово! Ты не боишься ночи в компании со своим муженьком?


И за стеной разгневанный голос загрохотал:
- Я говорил тебе, там кто-то есть! Теперь видишь окошко: оно светится! Вон там наверху! Тому, кто за стеной, его не видно. Но ты - ты можешь подняться по этой лесенке: ты все спрашивала, для чего она служит. Знай же: она нужна, чтобы через окошко заглядывать в "камеру пыток", любопытная малышка!
- Но зачем? Зачем пытки? Эрик, скажите, что вы просто хотите испугать меня. Скажите, если любите меня, Эрик! Не правда ли, там нет никаких пыток? И все это детские страшилки...
- Посмотрите в окошко, дорогая.
[...]
- Идите взгляните в окошко! Вы мне скажете после: каков он с искуственным носом!
Мы услышали, как к стене поднесли и приставили лесенку.
- Поднимайтесь же! Нет? Тогда поднимусь я, моя дорогая.
- Ну ладно, я посмотрю... Пустите меня.
- Ах, милая моя, как вы прелестны! Очень любезно с вашей стороны, что избавили меня от лазания по лестнице... в моем-то возрасте. Вы мне расскажете про его нос! Если бы люди ощущали, какое это счастье - иметь свой собственный нос, нормальный нос, они ни за что не стали бы прогуливаться здесь и не попали бы в "камеру пыток".
В этот момент до нас отчетливо донеслось сверху:
- Здесь никого нет, друг мой.
- Никого? Вы уверены, что никого?
- Честное слово, никого.
- Ну что ж, тем лучше. Но что это с вами, Кристина? Вам плохо? Плохо оттого, что там никого не оказалось? Ладно, спускайтесь, раз никого нет. А как вы находите пейзаж?
- Очень красиво.
- Ага, уже лучше! Не так ли? Что ж, хорошо, что хорошо. Не волнуйтесь! Скажите, правда же, забавный дом? Где еще можно увидеть такие пейзажи?
- Да. Как будто ты в Музее Гревэна. Но скажите, Эрик, в этой комнате, там не бывает никаких пыток? Вы меня так напугали!
- Почему же, ведь там никого нет?
- Вы сами сделали эту комнату, Эрик? Это очень красиво. Нет, решительно вы большой художник, Эрик!
- Да, большой художник, в своем роде.
- Но скажите, Эрик, почему вы назвали эту комнату "камерой пыток"?
- О, это довольно просто. Но сначала скажите, что вы там видели.
- Я видела лес.
- А что в лесу?
- Деревья.
- А на деревьях?
- Птицы, наверное...
- Ты видела птиц?
- Нет, птиц я не видела.
- Тогда что ты видела? Вспомни! Ты видела ветки! А что на одной из веток? - продолжал допытываться он зловещим голосом. - Виселица! Вот почему я назвал свой лес "камерой пыток". Видишь, это просто так говорится... Чтобы было смешнее. Я никогда не использую общепринятых выражений. Но довольно, я очень устал, видишь ли, мне надоел этот дом, где есть лес и "камера пыток". Устроиться, как последний шарлатан, на дне котлована с двойным дном. С меня хватит... хватит! Я хочу иметь тихую квартирку, с обычными дверями и окнами, иметь порядочную жену, как у всех людей! Ты должна понять меня, Кристина, я не должен постоянно повторять тебе это. Мне нужна жена, как всем прочим! Жена, которую я бы любил, с которой бы прогуливался по воскресеньям и которую бы смешил всю неделю. Ты не соскучишься со мной, Кристина! У меня в запасе куча всяких фокусов, не считая карточных. Хочешь, я покажу фокус с картами? Это нас развлечет хоть на несколько минут в ожидании завтрашнего вечера. Кристина, маленькая моя Кристина! Ты меня слышишь? Ты больше не оттолкнешь меня? Ты меня любишь? Нет, не любишь! Но это не важно - ты меня полюбишь! Раньше ты не могла даже взглянуть на мою маску, потому что знала, что там под ней. А теперь ты смотришь и не отталкиваешь меня... ко всему можно привыкнуть, было бы желание... сильное желание! Сколько молодых людей, которые не любили друг друга до свадьбы, а потом начинали просто обожать. Ах, я сам уже не знаю, что несу! Зато тебе будет весело со мной: на свете нет никого - клянусь перед Господом Богом, который соединит нас, если ты будешь разумно вести себя! - нет никого, кто сравнился бы со мной в чревовещании. Я - первый чревовещатель во всем мире! Ты смеешься... Может, ты мне не веришь? Тогда слушай!
[...]
Между тем сеанс чревовещания начался.
- Смотри, - говорил Эрик. - Я слегка приподнимаю маску. Только чуть-чуть... Ты видишь мои губы? То, что у меня вместо губ? Они не шевелятся - рот плотно закрыт - это отверстие, заменяющее рот! - и тем не менее, ты слышишь мой голос. Я разговариваю животом, это совсем просто, и это называется "чревовещание"! Это довольно известный трюк. Слушай мой голос: куда его направить? В твое левое ухо? Или в правое? В стол или в шкатулочки черного дерева? Тебя это удивляет? Вот мой голос резонирует в шкатулках! Хочешь, он будет звучать издалека или вблизи... Он может быть раскатистым, звонким или гнусавым... Ты удивлена? Мой голос повсюду! Слушай, дорогая, он доносится из правой шкатулки, он спрашивает: "Повернуть скорпиона?" А сейчас - крак! - слушай, он спрашивает из левой шкатулки: "Повернуть кузнечика?" А теперь - крак, и он уже в кожаной сумочке. Что он говорит? "Во мне жизнь и смерть!" А вот он в гортани Карлотты, честное слово, и он говорит: "Это я - госпожа жаба! Это я пою: "Я слышу голос отдаленный... Ква! Что звучит... Ква! Ква!" И вот он уже в кресле, в ложе Призрака: "Мадам Карлотта поет сегодня так, что не выдержит и люстра!" А теперь, крак! Ха! Ха! Ха! А где теперь голос Эрика? Слушай, милая моя Кристина, слушай! Он уже в "камере пыток"! Слушай меня! Это я говорю из "камеры пыток". И что же я говорю? Я говорю: "Горе тем, кому повезло с носом, тем, у кого нормальный нос и кто зашел в эту камеру!" Ха! Ха! Ха!
Проклятый голос отвратительного чревовещателя! Он был везде и повсюду! Пройдя через невидимое окошко, через стены, он витал вокруг нас, между нами...
[...]
- Эрик! Эрик! Как вы меня утомили своим голосом. Замолчите, Эрик! Вам не кажется, что здесь становится жарко?
- О да! - ответил голос Эрика. - Жара становится невыносимой.
И снова хриплый от страха голос Кристины:
- Что это? Стена совсем горячая! Просто обжигающая!
- Я объясню вам, дорогая Кристина, это из-за того леса за стеной.
- Что вы хотите сказать? Какой лес?
- Так вы не поняли, что это "конголезский лес"?
И злодей разразился таким оглушительным хохотом, что мы уже не различали умоляющих восклицаний Кристины.


- Одиннадцать часов, когда должен решиться вопрос жизни и смерти. Уходя, он специально подчеркнул это, - охрипшим голосом проговорила Кристина. - Он был невероятно страшен! Он бредил, он сорвал с себя маску, и его золотистые глаза метали молнии. И он все время смеялся! С усмешкой опьяневшего демона он сказал мне: "Еще пять минут! Я оставлю тебя одну, чтобы успокоить твою стыдливость. Я не хочу, чтобы ты краснела передо мной, когда скажешь "да", как робкая невеста". Говорю вам, что он был подобен пьяному демону! "Смотри! - сказал он, открыв кожаную сумочку. - Смотри! Вот бронзовый ключ от шкатулочек черного дерева на камине. В одной из них - скорпион, в другой - кузнечик, - великолепные бронзовые фигурки, искусно сделанные в Японии; это - животные, которые могут сказать только два слова: "да" и "нет". То есть стоит тебе повернуть скорпиона, закрепленного на оси, на сто восемьдесят градусов, и я пойму, едва войдя в комнату в стиле Луи-Филиппа, в комнату новобрачных, что ты сказала "да"! Если ты повернешь кузнечика, для меня это будет означать "нет"! И я войду в комнату в стиле Луи-Филиппа, которая станет тогда комнатой смерти". И он все хохотал, как пьяный демон. А я, стоя на коленях, молила дать мне ключ от "камеры пыток", обещая навеки стать его женой, если он вручит его мне. Он ответил, что этот ключ ему больше не нужен и что он бросил его на дно озера. А потом, по-прежнему смеясь, он оставил меня одну, сказав, что вернется через пять минут за ответом, что он знает, как следует действовать галантному кавалеру, и не хочет смущать меня... Ах да, еще он крикнул: "Кузнечик! Берегись кузнечика! Он не только поворачивается, он еще и прыгает! Он прелестно прыгает!"


На этот возглас он ответил сразу, необычно миролюбивым тоном:
- Значит, вы еще не умерли там? Ну ладно, теперь постарайтесь успокоиться.
Я хотел перебить его, но он не терпящим пререканий голосом так оборвал меня, что я похолодел:
- Ни слова больше, дарога, или я все взорву.
И добавил:
- Но честь должна быть предоставлена мадемуазель. Мадемуазель не прикоснулась к скорпиону. (Как напыщенно звучали его слова!) Она не прикоснулась к кузнечику (с каким жутким хладнокровием!), но еще не поздно это сделать. Смотрите, Кристина, я открываю обе шкатулки без ключа, ведь я - мастер уловок, я открываю и закрываю все, что захочу. Итак, я открываю шкатулочки черного дерева. Смотрите, мадемуазель, какие прелестные фигурки в этих шкатулках. Они настолько искусно сделаны, что кажутся совсем живыми и такими безобидными! Но ряса не делает монаха - внешность обманчива! (Он говорил ровно и бесстрастно.) Если повернуть кузнечика, мы все взлетим на воздух, мадемуазель. Под нашими ногами достаточно пороха, чтобы взорвать четверть Парижа! А если повернуть скорпиона, весь этот порох уйдет под воду! Мадемуазель, по случаю нашей свадьбы вы сможете сделать прекрасный подарок нескольким сотням парижан, которые сейчас как раз аплодируют преглупому шедевру Мейербера. Вы преподнесете им в дар жизнь, когда своими руками, этими прекрасными ручками (теперь в голосе проявилась усталость) вы повернете скорпиона, и мы справим веселую свадьбу.
Молчание. Наконец он произнес:
- Если через две минуты, мадемуазель, вы не повернете скорпиона, - а у меня есть часы, очень точные часы, - добавил он, - я сам поверну кузнечика, а кузнечик отлично прыгает!..
Возобновилось молчание, куда более зловещее.


Наконец раздался голос Эрика, на сей раз мягкий, ангельски чистый:
- Две минуты истекли! Прощайте, мадемуазель! Прыгай, кузнечик!
- Эрик! - вскричала Кристина, удерживая руку монстра. - Поклянись мне, чудовище, поклянись своей адской любовью, что надо повернуть скорпиона!
- Да, чтобы взлететь на нашу свадьбу.
- Ага! Значит, мы взорвемся!
- Это означает свадьбу, наивное дитя! Скорпион открывает бал. Но довольно! Ты не хочешь повернуть скорпиона? Тогда я поверну кузнечика.
- Эрик!
- Довольно!
Я присоединил свои крики к мольбам Кристины. Виконт де Шаньи, на коленях, продолжал молиться.
- Эрик! я повернула скорпиона!


Склонившись к самому изголовью Перса, человек вполголоса произнес:
- Тебе лучше, "дарога"? Осматриваешь мою мебель? Это все, что осталось мне от моей бедной матери...
Он добавил еще что-то, что Перс так и не смог припомнить, [...]
Влив немного рома в чашечку с чаем, приготовленным для Перса, Эрик сказал, указывая на спящего виконта:
- Он очнулся задолго до того, как мы поняли, что ты еще увидишь свет дня, "дарога". С ним все в порядке. Он спит. Не надо будить его.


Эрик вернулся с маленьким флаконом и поставил его на камин. И еще тихо, чтобы не разбудить де Шаньи, сказал Персу, усевшись у изголовья и щупая ему пульс:
- Теперь вы оба спасены. Скоро я отведу вас наверх, чтобы доставить удовольствие моей жене.
Затем поднялся и исчез, не вдаваясь более в объяснения.


Перс, выпрямившись, встал перед ним:
- Убийца графа Филиппа, что ты сделал с его братом и Кристиной Даэ?!
При этом тяжком обвинении Эрик пошатнулся и несколько мгновений хранил молчание, потом, дотянувшись до кресла, рухнул в него, испустив глубокий вздох. Он заговорил - короткими фразами, останавливаясь и переводя дыхание:
- "Дарога", не напоминай мне о графе Филиппе. Он был уже... мертв, когда я вышел из дома... Он был... мертв, когда запела Сирена. Это несчастный случай, печальный и прискорбный случай. Он споткнулся неудачно и упал в озеро... упал сам.
- Ты лжешь! - вскричал Перс.
Тогда Эрик склонил голову и сказал:
- Я пришел сюда не для того, чтобы ты говорил о графе Филиппе. Я пришел сказать тебе... я умираю.
- Рауль де Шаньи и Кристина Даэ, где они?
- Я умираю...
- Где Рауль де Шаньи и Кристина Даэ?
- ... от любви, "дарога"... Да, умираю от любви... Я так любил ее! И до сих пор люблю, "дарога", а от этого умирают, это я тебе говорю. Если бы ты знал, как она была прекрасна, когда позволила поцеловать себя... живую, во имя вечного спасения. Это было впервые, "дарога", когда я поцеловал женщину... Ты понимаешь: впервые! Да, я поцеловал ее, живую, а она была прекрасна, как мертвая!
Поднявшись, Перс осмелился коснуться Эрика. Он схватил его за руку.
- Скажешь ты, наконец, жива она или мертва?
- Зачем ты трясешь меня? - спросил Эрик, которому тяжело давалось каждое слово. - Я тебе сказал, что это я умираю... Да, я поцеловал ее живую...
- А теперь она мертва?
- Говорю тебе, что я поцеловал ее... прямо в лоб, и она не отвела голову от моих губ. Ах, это честная девушка! Что же до ее смерти, я не думаю... хотя это меня больше не затрагивает. Нет, нет! Она не умерла! Не дай Бог, если я узнаю, что кто-то коснулся хоть волоска на ее голове! Это честная и смелая девушка, к тому же она спасла тебе жизнь, и причем, "дарога", это было в тот момент, когда я не дал бы и двух су за твою шкуру. По сути, ты явился в мой дом незваным. Зачем ты пришел туда с тем юношей? Ты пришел за смертью? Честное слово, она молила меня за своего поклонника, а я ответил ей, что, раз она повернула скорпиона, я стал, по ее собственной воле, ее женихом и что двух женихов ей не нужно, и это было справедливо; что же касается тебя, ты не существовал, ты уже не существовал для меня, потому что должен был умереть вместе с другим женихом.
Но послушай, "дарога", когда вы вопили, как одержимые, барахтаясь в воде, Кристина пришла ко мне, широко распахнув свои прекрасные голубые глаза, и поклялась мне вечным спасением, что согласна стать моей живой женой! А до той минуты, "дарога", я видел в ее глазах только смерть, видел в ней свою мертвую жену... И тут в первый раз я увидел в ней мою живую жену. Она была искренней, клялась вечным спасением, что не убьет себя, - таков был наш уговор. Через полминуты вся вода вернулась в озеро. Я привел тебя в чувство и услышал от тебя первые слова, а ведь я был, право, уверен, что ты погиб... Потом мы договорились, что я выведу вас наверх. Когда я избавился от вас, я вернулся в комнату в стиле Луи-Филиппа к Кристине, один.

- Что ты сделал с виконтом де Шаньи? - прервал его Перс.
- Понимаешь, "дарога", я не мог вот так просто вывести его наверх. Он был моим заложником. Но и в доме на озере его нелья было оставить из-за Кристины, тогда я запер его в неплохом месте: я его просто-напросто заковал в цепи, а эликсир Мазендарана сделал его податливым, как тряпка. Я заточил его в склепе коммунаров, который находится в самой пустынной части самого дальнего из подвалов Оперы, ниже пятого этажа подземелья, там, куда никто не сует носа и откуда ничего не слышно. Я был спокоен, когда вернулся к Кристине. Она ждала меня.
В этом месте своего рассказа Призрак поднялся[...]
- Да, она ждала меня, - продолжал Эрик, который снова начал дрожать как лист, но теперь уже от сознания торжественности момента. - Она ждала меня, ждала живая, как настоящая живая невеста, поклявшаяся вечным спасением. А когда я приблизился, робея сильнее, чем ребенок, она не отстранилась... Нет, нет, она осталась... она ждала меня. Мне даже показалось, "дарога", что она немного, - о, совсем немного! - как настоящая живая невеста, приблизила ко мне свой лоб. И я его поцеловал. И она осталась близ меня после того, как я поцеловал ее в лоб. Ах, как это замечательно, "дарога", целовать кого-нибудь! Тебе этого не понять. Моя мать, "дарога", моя бедная несчастная мать не хотела, чтобы я целовал ее. Она отстранялась, бросая мне мою маску. Ни одна женщина! Никогда! Никогда не целовала меня! И от такого счастья... я заплакал. Обливаясь слезами, я упал к ее ногам. Я целовал ее ноги, ее маленькие ноги, и плакал... Ты тоже плачешь, "дарога"? И она тоже плакала. Это плакал ангел.
Рассказ Эрика прерывался рыданиями, и Перс действительноне не мог сдержать слез перед этим человеком в маске, который, содрогаясь всем телом, прижимая руки к груди, хрипел, пытаясь выразить свою боль и нежность.
- "Дарога", я ощущал, как ее слезы стекали на мой лоб. Они были горячие... они были сладкие. Они затекали за мою маску, ее слезы! Они смешивались с моими слезами, попадали в мои глаза... Они попадали мне в рот. Ах, эти слезы! Слушай, "дарога", слушай, что я сделал... Я сорвал свою маску, чтобы выпить каждую ее слезинку. И она не убежала! И она не умерла! Она осталась жива, чтобы плакать надо мной... вместе со мной! Мы плакали вместе. Господь Небесный! Ты дал мне все счастье, какое только возможно в этом мире!
И Эрик с хриплым стоном упал в кресло.
- Я еще не хочу умирать... Не так сразу... Дай мне поплакать, - добавил он.
Переведя дыхание, человек в маске продолжил:
- Слушай, "дарога", слушай внимательно. Когда я склонился к ее ногам, она сказала: "Бедный, несчастный Эрик!" И взяла меня за руку! А я, - ты понимаешь? - я был только жалким псом, готовым умереть ради нее... Вот как это было, "дарога"!
Представь себе, у меня в руке было кольцо, золотое кольцо, которое я ей когда-то подарил, которое она потом потеряла, а я нашел... обручальное кольцо! Я вложил его в ее маленькую руку и сказал: "Держи. Возьми его, это для тебя... и для него. Это мой свадебный подарок, подарок бедного, несчастного Эрика. Я знаю, что ты любишь этого юношу... перестань плакать". Она спросила меня очень мягко, что это значит. Тогда я сказал, и она сразу все поняла - она поняла, что я всего лишь жалкий пес, готовый умереть для нее, а она... она может выйти замуж за того юношу, когда захочет, только потому, что она плакала вместе со мной... Ах, "дарога", ты ведь понимаешь, что, когда я говорил ей это, сердце мое разрывалось на части, но она плакала вместе со мной, и она сказала: "Бедный, несчастный Эрик!"

Эрик уже не мог справиться с волнением, он предупредил Перса, чтобы тот не смотрел на него, потому что он задыхается и должен снять маску. [...]
- Я пошел за юношей, - продолжал Эрик, - и привел его к Кристине. Они поцеловались при мне в комнате в стиле Луи-Филиппа. У Кристины было мое кольцо. Я заставил ее поклясться, что, когда я умру, она придет ночью в мой дом через озеро со стороны улицы Скриба и тайком похоронит меня вместе с золотым кольцом, которое будет носить до той самой минуты; я сказал, как отыскать мое тело и что надо сделать. Тогда Кристина поцеловала меня сама впервые вот сюда, в лоб - не смотри на меня, "дарога"! - прямо в лоб, и они ушли вместе... Кристина больше не плакала, плакал лишь я, "дарога". И если Кристина не забыла свою клятву, она скоро придет.
Эрик замолчал.


Текст © Д. Мудролюбова
Рисунки © Lunokot

На верх страницы